В феврале 1995 года Кронштадтский Центр занятости населения провел довольно смелое нововведение, направив всех безработных женщин на профобучение по специальности "портного женского легкого платья". Обучение было рассчитано на полгода, а затем следовал год отработки и пошив одежды в Доме быта.
Конечно же, женщины охотно согласились. Для нас это казалось тогда лучшим вариантом, чем болтаться без дела и без работы.
23 февраля мы пришли на первое занятие в учебный класс. Уроки проводились в том же Доме бытовых услуг, где были созданы все условия для постижения азов портновского мастерства. Освоение специальностью начиналось, практически, с нуля.
Я пришла в числе первых учеников и тихо уселась на стул. Впереди и сзади меня оставались свободные места. Знакомиться с кем- либо я пока не испытывала желания и, поглядывая вокруг, оставалась в своем пространстве тишины.
Неожиданно в проем двери, также тихо и неспешно, вошла женщина: довольно ухоженная, с миловидными чертами лица и лишь глаза ее, с каким-то застывшим напряжением, осматривали казенное помещение. Казалось, будто она видела всех, но никого перед собой.
Я мельком взглянула на нее и снова углубилась в свои мечты. Мне было совершенно безразлично, куда она сядет. Однако, она вдруг подвинула стул и уселась рядом со мной. Представилась, что ее зовут Ирина Невзорова.
Так состоялась встреча с подругой, которая длится и по сей день, вот уже 25 лет. Казалось бы, по разности наших характеров, это нечаянное знакомство никак не должно было состояться. Хрупкая и ранимая, я всегда чувствовала отчуждение ко мне таких серьезных натур. И все же какой-то душевной аурой мы оказались на одной волне и притянулись друг к другу.
Обучение портновскому делу шло своим чередом. Работали мы на очень удобных, импортных швейных машинках, которые были переданы по каналу благотворительности из Германии. Женщины уже уверенно шили мужские рубашки, халаты, ровно строчили по глади постельного белья.
Слабая в теории, я все же более сносно двигалась на практических занятиях. Мне нравилось шить и создавать вещи своими руками.
Но однажды в нашем дружном коллективе произошло ЧП. Утром в производственном классе вдруг появилась директриса Ирина Ломова и, не стесняясь в выражениях, начала кричать, что кладовщица не досчиталась пододеяльника и, значит, вор только среди нас. Но как не упрашивала она вернуть вещь, женщины лишь ошеломленно молчали. Да и что мы могли сказать...В этой дурно пахнущей истории оставалось лишь подозревать каждого.
Конечно, в нищем безвременье девяностых не хватало многого, но еще тяжелее становилось, когда кто-то урывал последнее даже у своих.
Через неделю ситуация повторилась: на складе снова пропал пододеяльник. Разъяренная директриса нервно заглядывала под столами и орала на столпившихся женщин: "Ты, б...,сука, верни пододеяльник! Иначе всех будем обыскивать!"
Но воровка работала профессионально. Пододеяльник- не носовой платок и спрятать его достаточно затруднительно, однако пакостница умела находить лазейки и прятать похищенное.
Угроза обыском все же дала свои плоды: воровство прекратилось. Лишь со временем, я случайно узнала о той женщине, которая таскала на сторону казенные пододеяльники.
Я работала уже в редакции и типографии "Морская газета", когда она пришла трудоустраиваться в цех. И вскоре работницы заметили, что в раздевалке стали пропадать их вещи: помада, пудреницы, деньги...
Новенькую Татьяну Сильникову ( фамилия несколько изменена), все же обыскали и нашли украденное. Она была тут же уволена.
Но такие, видать, нигде не пропадают. Однажды женщина встретилась мне на улице и начала увлеченно рассказывать о своем новом месте работы, где, будучи кладовщиком, банками уносила себе краску домой. Ей, оказывается, нужно было для ремонта.
Я молча смотрела на нее, понимая, что слова о совести, порядочности для нее лишь пустой звук. Все чужое она считала своим.
"Мне надо идти"- глухо сказала я и, не попрощавшись с вороватой бабой, пошла домой.
Наконец, обучение закончилось, мы сдали экзамены и нас ожидала уже профессиональная занятость в Доме быта. Однако, обещанный год работы по специальности едва не накрылся. Оказалось, что Учебному Центру нечем платить за коммунальные услуги. ЖКХ требует долг, а денег нет.
Но расторопная Ломова не растерялась и обратилась к Собчаку. Он приехал в Кронштадт лично, чтобы своими глазами увидеть и определить рентабельность учебного предприятия. Заготовленные букеты цветов и добрые улыбки сотрудников сделали свое дело. Собчак на год продлил контракт, и теперь мы могли работать спокойно, а начальство ничего не платить.
Когда после внезапной смерти мэра в гостинице, начнут собираться сплетни о его окружении, то появится версия и о проститутках. Людмила Нарусова, его жена, выступая на телепередачах, будет утверждать, что он никогда не заглядывался на посторонних женщин и не вступал с ними в контакт.
Но увы, это все же не так. По просьбе Ирины Ломовой, он приехал в Кронштадт около двенадцати часов дня. Стоял солнечный летний день. Время обеда заканчивалось, и я спешно подходила к Дому быта.
Впереди меня шли директриса и Анатолий Собчак. Мэр откровенно обнимал женщину, рукой касаясь ее ягодиц. Они подошли к лифту, а я в смущении бросилась к ступенькам лестницы, чтобы подняться наверх. К счастью, увлеченные в порыве друг другом, они меня не заметили.
Что ж, по- человечески это можно понять: кто, как говорится, не без греха. Особенно, когда собственная жена, как солдат в юбке, не имеет ни женственности, ни чувственности, то не стоит удивляться, когда мужчина начинает обращать внимание и на других дам.
Как и многим, наверное, Анатолий Собчак мне запомнился, как яркий, харизматичный человек и лидер во всех отношениях. Он был, как солнце, неутомимо расточая свой свет на окружающих его людей.
Интеллигентный, многообразованный, он всегда стремился достойно возглавлять свой великий город, защищал проекты, хоть не всегда это у него получалось.
Благодаря ему, не совершился государственный переворот в Санкт- Петербурге и не пролилась кровь невинных граждан. Он сумел объединить людей, вернуть Питеру свободолюбивый дух, чувство гордости за свой любимый город. Его всегда будут помнить, как выдающегося политика времен перестройки.
Уже в 1996 году пропускную систему снимут и въезд в Кронштадт станет для всех открытым. На остров Котлин хлынут мигранты из бывших Среднеазиатских республик. В городе появятся новые лица. Но недовольство местных жителей, в конце концов, сойдет на нет. Восторжествует толерантность, от которой станет легче дышать.
Но в 1995 году было еще очень тяжело. Зима выдалась холодной, даже днем температура понижалась до двадцати градусов мороза. Погода словно испытывала людей на стойкость. Особенно тяжело доставалось неимущим и бедным слоям населения. Как и в годы войны, на улицах много появилось беспризорников.
Один случай до сих пор остался в моей памяти, когда я еще работала в Учебном Центре. Возвращаясь с обеденного перерыва, я решила зайти, по пути, в магазин "канцтоваров" и купить стержень для ручки.
Я уже рассчиталась за товар в кассе, как услышала детский голосок. Позади меня стоял мальчик 6-7 лет в демисезонном рваном пальтишке, обвязанный крест- накрест платком по худенькому тельцу, с осунувшимся от недоедания лицом и посиневшими пальчиками рук.
Он жалобно смотрел на меня и произнес слова, которые я не забуду уже до конца жизни.
- Тетенька, дайте, пожалуйста, на хлебушко.
У меня было ощущение, словно я попала в прошлое время. Наконец, опомнившись от потрясения, я дрожащими руками вынула из карманов всю свою наличность и отдала ребенку.
Я торопилась на работу, где царили строгие порядки и нельзя было опаздывать. После этой встречи я несколько раз заходила в ближайшие магазины, чтобы отыскать малыша. Но больше я его не видела. Лишь молила бога, чтобы мальчик пережил эту суровую зиму.
10 апреля 1995 года умерла моя бабушка, не дожив месяц до своего 87- летия. Старенькая, она много болела, а в это трудное время я уже не могла приезжать каждый год в Пермь.
Начальство отпускало на похороны, но лишь на три дня. Ехать же до Перми на поезде мне предстояло полтора суток и столько же- в обратную сторону. Времени на сами проводы старушки совершенно не оставалось. Да и муж объяснил бесполезность поездки.
В итоге, я так и не проводила в последний путь самого родного и близкого мне человека. С детских лет эта неграмотная женщина заложила во мне такой духовный багаж, дала столько ласки и тепла, что меня так и не смогли ожесточить самые суровые испытания.
На людях я, конечно, держалась, но оставшись в одиночестве, готова была лезть на стену от горя. Переживала я тяжело.
Чтобы совсем не ослабнуть от скудного, однообразного питания, мы с Виктором в летние месяцы ездили в совхозное хозяйство, где на полях собирали клубнику. Надо было набрать 12 ящиков ягод и лишь 2 неглубоких ящика разрешалось оставить себе. Но мы радовались и этому. Даже на зиму я запасала несколько банок варенья.
Однако, в семейной жизни, по- прежнему, часто происходили размолвки. Роковой случай произошел, когда в гости неожиданно приехала мама. Ей, конечно, хотелось посмотреть, как я поживаю с мужем.
Встретив настороженно тещу, Виктор в это же утро уехал в лес за грибами. Уже зная его характер, я почувствовала, насколько он был недоволен ее приездом.
В коммунальной квартире нам принадлежала комната 17 кв.м., в соседней комнатушке проживала 85-летняя бабка Агафья. Мы едва помещались в этой тесноте, и морально все тяготило.
Мама все же заметила неласковое отношение мужа ко мне.
"Тань, почему он на тебя все рычит?"- поинтересовалась она. ( Имелось в виду, что говорит грубо, на низких тонах).
Я, удрученно вздохнув, лишь ответила:"Ты, мам, не обращай внимания, он всегда так разговаривает. Такой характер."
Пока Виктор отсутствовал, я решила показать маме город. Мы долго ходили по улицам, в парках. С родным человеком душа моя просто отдыхала.
Время было уже около 6 вечера, когда мы вернулись домой. Но, как оказалось, муж не стал в этот раз задерживаться в поездке и возвратился пораньше. Ужин я приготовить не успела.
Виктор, не стесняясь, орал на нас во всю мочь, что две бабы не смогли сварить ему вовремя. А он такой уставший и голодный.
Собственно, он был прав, хотя и я не считала себя виноватой. Ведь не каждый же день ко мне приезжала мама.
Но мать решила навести справедливость и начала выговаривать Виктору, что если он будет так себя вести, то Таня со мной разведется.
- Да хоть сейчас пусть уходит!- тут же заявил муж.
Мой семейный союз существовал, скорее, символически, но я почувствовала, что еще немного, и мама развалила бы и его.
Я вступилась за Виктора, запретив матери влезать в наши отношения. Гонор мамы не давал ей жить в собственной семье, проявилось это и сейчас.
В конце концов, все успокоились, но на следующий день вновь вспыхнул скандал.
Муж подсчитывал коммунальные услуги. Электричество набегало на один счетчик, но бабка, под напором Виктора, все равно платила половину стоимости.
Деньги в этот раз она отдала не все и осталась должна 20 копеек ( по существующим деньгам того времени). Обещала разменять у соседей и принести.
Но на Виктора как нашел ступор: не веря старухе, от требовал отдать сегодня, сейчас...
Я молчала, понимая, что мне этот спор не выиграть. Но тут в разговор вновь вступила мама.
По доброте своей душевной,она обратилась к зятю:
- Виктор, что уж у бабушки-то 20 копеек требовать. Я сама тебе заплачу за нее.
Для мужа это было, вроде публичного оскорбления. Так его еще не унижали. Я понимала прекрасно, что он ощущал в тот момент.
Муж вскипел. Ярость не заставила себя ждать. Грубости так и сыпались на мать, которая, по возрасту, была старше его лишь на 5 лет.
Она так и не осознала ход мыслей моего домашнего тирана, который не стесняясь, кричал ей в лицо, что нечего влезать в чужой монастырь со своим уставом.
Мама горько заплакала. На другой день она собралась уезжать от нас. Я проводила ее в аэропорт, хотя, краем глаза, видела, как Виктор тайком, вдалеке, шел за нами. Таким скрытым образом он провожал тещу.
Расставались мы с мамой тяжело. Теперь моя жизнь открылась перед ней во всем своем неприглядном виде.
Дома я, наконец, дала волю негодованию и, как мама, начала попрекать Виктора в его хамском поведении к женщине, которая впервые приехала к нему в гости.
Но муж обозлился еще больше и начал выгонять меня из дома. В конце концов, я попросила у него прощения. Другого выхода, чтобы остановить скандал, я не видела. Как всякий авторитарный человек, он ждал, когда я признаю свое поражение. Договариваться мирно он не умел.
После этой размолвки я, в течение года, как дипломат, обдумывала каждое слово, чтобы напомнить ему о маме и помирить этих враждующих людей.
В конце концов, наступил день, когда увидев меня с письмом, он заинтересованно спросил:"Ну, что пишет мать?"
Так достигала я своего мира и согласия в семье. И лишь в памяти остались те страшные годы выживания.