Гость был редким – но никогда не был незваным. Любовь длинною в полвека. За которых она умудрилась состариться – а он этого не заметить. Её медленно теряющаяся физическая красота при этом сохраняла почти нетронутой внутреннюю, душевную, данную от рождения на все года, отпущенные на грешной земле. Земля же не всегда была грешной, по меньшей мере, создавалась она совсем не для того, чтобы тащить тысячелетиями неподъемный, неотмолимый, как оказалось, груз первородного греха. Создавалась она совсем не так, и никто из создателей не знал, как выйти из ловушки чужой программы.
Он придумал свой, не самый оригинальный, не самый одобряемый всякими слоями и прослойками ход – время квантовалось ради его избранницы. Задумка родилась сама собою, и способ оказался не из ряда ноу-хау, как теперь модно говорить. Всё было придумано задолго до него – лежало в открытом доступе, называлось «Молот ведьм» - наказывалось беспощадно.
Похитителей секретов принято именовать шпионами – карать смертной казнью. Как будто бы секрет жизни можно покарать чем-то кроме смерти. Квант времени стоил безумно дорого – и если каждый… что будет с этим миром, который стоит на линейности времени.
Пока она готовила его любимый чай, гость рассматривал фотоснимки, прикрепленные к раме крупного – практически от пола до потолка – зеркала.
- Римские каникулы, - она незаметно вошла и успела проследить за взглядом дорого человека.
Человек обернулся, старомодно взял сухую руку своей дамы и поднес к губам. Кожа пахла корицей – одним из самых любимых запахов то ли реального, то ли уже придуманного когда-то им детства. Галина давно перестала смущаться на привычку гостя целовать её не первой молодости руки. Но чтобы не выдать себя с головой – все ж таки разница в возрасте не в пользу женщины – тема болезненная чаще всего для любой дамы, хозяйка, с искорками неодобрения, глубоко прячущими стеснение, улыбнулась:
- Каникулы в Третьем Риме?
- Дорогая моя, - гость бережно усадил собеседницу в кресло и устроился в легкой позе напротив, - замечу тебе очевидное: я старше тебя на целую вечность. Я помню тебя сущей девочкой.
Девочка обернулась на зеркало: оттуда смотрела хорошо сохранившаяся по-своему милая и ухоженная женщина лет шестидесяти: «наверное, меня молодит стрижка – мне с такой пышной и густой шевелюрой никто не дает больше сорока пяти». Девочка улыбнулась себе повзрослевшей на десятки лет. Потом перевела все тот же лучистый взгляд на гостя – теперь они улыбались друг другу. Каникулы – то есть встречи – случались столь редко, что впору было забыть не то, что с чего начиналась история знакомства, но даже последнюю встречу. Возраст, пожалуй, давал знать о себе. Глаза же говорили друг другу другое: зачем нам помнить всякие мелочи?
- Третьеримские каникулы, - улыбка уже перебралась ниже глаз – на губы, отчего лицо гостя еще больше помолодело, - в этом что-то есть. Что-то фатальное, я бы заметил. После третьего чана добрый молодец становится царевичем.
- Не у всех есть верные коньки-горбунки, чтобы колдовать над чанами, - Галина внимательно посмотрела в свою чашку – чай был какого-то редкого, забытого вкуса.
- Я влил туда пару капель имбиря – ты же всегда любила имбирь.
С этой минуты они пили свой любимый чай и наслаждались радостью встречи. Гость, как и положено всякому гостю, делился впечатлениями от «откуда и куда», хозяйка же оценивала незнакомых её людей, ситуации – она всегда была благодарной слушательницей.
- Он хотел сделать из свой возлюбленной новую Одри…
Змей, укусив себя за хвост, превратил Вселенную в тор. Отсюда любое движение по прямой – становилось движением в лабиринте.
Людям не удавалось выйти из галереи образов. Так и появлялись палаты№ 6: никаких женщин и никакой любви… Дездемоны, Джульетты, Евы, Василисы Премудрые… Вот у кого-то Одри и Римские каникулы.
- Красота Одри неестественна. Мало кто любит естественность – иначе Бог изначально прав и зачем тогда художники, которые хотят все тут переделать по-своему, - она любовалась неправильной красотой Одри, вынув из-за багетной рамы её фото и поднеся поближе к глазам – все ж таки возраст мешал хорошо видеть мир на удаленном расстоянии.
- Он списал изменение Образа красоты на нарушение обмена веществ за счет недоедания в детстве.
- А разве нарушения не было? – в душе, что-то такое защемило, Галина чтобы скрыть не прошеное ощущение подошла к окну: в старинной, еще сталинской архитектуре – высокие потолки и двойные окна – давали возможность видеть свет.
Женщина пыталась побороть в себе отчаяние: когда в тебе уже никто не чувствует женщину. Друга, собеседника, «соучастницу прошлого» - вот что пришло впервые на ум.
Гость, тронутый чем-то близким к отчаянию, между тем согласился:
- Было, конечно. Истины ради, скажу, что в естественных условиях Одри бы не выжила. Эталон красоты, который из неё сделала судьба – не прошел бы естественный отбор. Ни бедра, ни грудь современных женщин не рассчитаны на воспроизведение себе подобных и виновата в том не только война, подсунувшая эталон женщины, отличный от изначального.
«Поэтому у меня нет детей» - не к месту Галина мысленно прервала своего гостя. За окном хотелось отыскать голубя и голубку – но, видимо, брачный сезон уже прошел – и все парочки занимались тем, что вили гнезда – а это обычный малоприметный со стороны труд.
- Ты хочешь сказать – что все свелось к обычному регулированию вопроса с рождаемостью? – Галина обернулась на украшенное любимыми актрисами зеркало – красавицы думали о чем-то своем, мало нужном в реальном мире.
- Он её любил – это очевидно. Остальное сделали люди и время. Они выбрали на сексуальный символ именно Одри. Она идеально подошла к развитию Мира. На четверть еврейка – родители которой оказались втянутыми в авантюру Третьего Рейха на стороне нацистов…
- Отец?
- Элла. Мать…
Где-то в памяти хранилась описанная Одри ситуация: «Помню, когда я заболела бронхитом во время войны, мама говорила: «Как бы я хотела напоить тебя апельсиновым соком. Как бы я хотела достать для тебя молоко и яйца». Я думала: как приятно, что ей хочется меня побаловать. Но сегодня я понимаю, что значило для нее ложиться спать, не зная, чем она будет кормить меня на следующий день». Все один в один совпадало с детским воспоминанием за маму, шепчущую на ночь больной своей девочке, что-то похожее.
Змей, укусивший себя за хвост?
- Будет локоть близко – да не укусишь, - Галина повторила еще одно воспоминание: извечное предупреждение бабушки.
В конце концов, гость собрался с духом, чтобы нежно обнять хозяйку за плечи.
- Я сам себе завидую в эту минуту, - почти беззвучный шепот накрыл обоих волной глубинной нежности друг к другу.
Галина перевернула фотокарточку, которую, как оказалось, до сих пор не выпустила из рук: «Люди даже больше, чем вещи, нуждаются в том, чтобы их подобрали, починили, нашли им место и простили; никогда никого не выбрасывайте».
- Маленький принц… - за окном цвел большой жизнерадостный каштан, который, вероятно, пережил не один такой душевный разговор на своем веку под окнами дома в редком после второй мировой войны стиле ампир.