- Алло! Привет, Юра! Мне надо с тобой посоветоваться. Можно я приеду?
- Привет! Да, без проблем. – Он в тайне уже ждал звонка, хоть и гнал эту мысль вон из сознания, но она, обретя образ Милы, с лёгкой иронией говорила ему: «Дурак ты, Глюк!» и никуда не уходила: - Может тебя подобрать? Ты ведь у меня ни разу не была, ещё потеряешься.
- Да, не вопрос. Говори адрес, я найду.
Он сидел в кресле и осматривал комнату на предмет уборки, хоть никогда не задумывался о подобных мелочах привозя с собой вместе с пивом какую-нибудь левую подругу. Мила его захватила врасплох, ибо если он и ждал звонка, то никак не ожидал визита. Этот вопрос не рассматривался в принципе, его не существовало. И вдруг…
Вскоре он приказал себе не суетиться, попутно обозвав себя «старым дураком», плюнул на всё, и не стал даже переодеваться – шорты и майка вполне домашний вид.
Милка впорхнула как облако, успела поцеловать его в небритую щёку, и прощебетать о том, что она в крайнем затруднении, мать ей подсунула свинью в виде своих трусов, с которыми она не знает что делать, теперь ей нужен совет опытного старшего товарища, который она надеется получить у него. Из всего этого многословия он ни черта не понял. Ещё она спросила есть ли у него бокалы, и достала из пакета две бутылки шампанского.
- Ты извини, что я так нагло. Будем обмывать с тобой подарок, и думать, что с ним делать – резюмировала Мила, забравшись с ногами в кресло.
Она как-то сразу вписалась в его холостяцкий интерьер, и настолько по домашнему устроилась в кресле, разглядывая его берлогу, что казалось была здесь всегда. Юрий встряхнул головой, но у него уже не было сил противиться своим тайным желаниям, которые подтачивали его холодный разум словно термиты.
- Ты начни сначала, и не торопись. Я ничего не понял – начал он, поставив на журнальный столик бокалы, и открывая бутылку.
- В общем, я начну с конца. Потом выйдем на начало – сказала Мила, взяв в руку бокал с игристым напитком: - Поздравь меня, я теперь хозяйка. Мать мне подарила «Корсетъ» на Старогвардейской…
- Поздравляю! Богатые то же…
- Глюк, не ёрничай. Сам не бедный.
- Да я чё? Я ни чё. Просто не пойму твоего настроения, ибо из твоей тирады понял, что тебе это не очень нравится.
- Да, у меня с маман конфликт. Это так, по-женски. Тебе не интересно. Условия тут довольно жёсткие.
- Настолько жёсткие, что ты готова отказаться7
- Ну уж нет! Она меня плохо знает! – В глазах Милы появился азартный огонёк, чувствовалось упорство достойное, возможно, лучшего применения.
- И что за условия?
- Бутик полностью переходит под мою ответственность. Я могу делать что хочу: тасовать персонал, поставку, перепрофилировать, короче всё… Кроме того, что я не имею права его ликвидировать, продать-подарить, как минимум пять лет. С этого я буду жить. Все мелкие, а они у меня не совсем мелкие, расходы – тряпки, развлечения, увлечения, тусовки, и… учёба… Если я поступлю конечно. Ты только представь какая нагрузка на неокрепшую ещё психику ребёнка! Меня, по сути, вытолкнули за дверь! «Дабы приоткрыть тебе дверь во взрослую жизнь» - передразнила она мать: - Ты только подумай, ну когда мне этим заниматься?! Трусы, лифчики, боди, корсеты, чулки, купи—продай, налоговая, санстанция, пожарные, сюда же занятия… Учись мол, доченька! И при этом ещё жить! Жить когда?!
- Откажись…
- Я же сказала – нет!! Они меня плохо знают! Ты бы видел как они на меня смотрели! Мать из всего устроила публичную порку… Это плевок на мою юную грудь! Ты бы видел рожу этой Леры! Она меня уже ненавидит… Девчонки то ерунда, так, разукрашенные куры, но Лера, старший менеджер значит, меня восприняла как личное оскорбление… Я же чувственная… Я же сразу почувствовала, как у неё в слюне яд образовался. Но ничего, я их всех ещё построю, раздену, одену, я из них что-нибудь да сделаю. Они считали, что нет страшнее зверя чем Виктория свет Игоревна…
Она говорила, говорила, говорила, перескакивая с места на место, то уходя куда-то в бок, то вновь возвращаясь к началу. Глюк не мешал, он молча слушал, не пытаясь пока вникнуть в суть проблемы, ибо из всего этого бессвязного монолога можно было разглядеть лишь сильно обиженного подростка, которому вместо модной фенечки, вдруг, подарили сложную взрослую вещь, с которой этот подросток не знает что делать.
Она действительно выглядела как подросток в своём матросском костюмчике, с бантом на голове. Юрию, вдруг, вспомнилась их первая встреча на слёте, и хоть одета она была по другому, но сходство было разительное, как будто так и не прошло несколько лет, и взросление не коснулось этого ребёнка. И ещё, она очень напоминала ту Вику, при виде которой в коридоре школы он терялся, замолкал на полуслове, или отвечал невпопад. Особенно сейчас, возбуждённая и разгорячённая, с ярким румянцем на щеках и блеском глаз. Он словно перенёсся на двадцать лет назад. Стремительное и безжалостное вторжение прошлого заставило закрыть глаза и до боли стиснуть зубы. Мила постепенно выговорилась, речь стала замедляться, исчез блеск в глазах, и в голосе появилась усталость.
- Ну что скажешь, Юра? - Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно ждала чуда.
- Пойдём на лоджию, и начнём всё сначала. Тут без трубки не обойтись.
Солнце уже скрылось, на небо высыпали первые звёзды, и свежий воздух от реки слегка отсудил головы. Юрий прихватил бутылку крымского коньяка, из тех, что не продают в магазинах, фрукты, конфеты и трубку с табаком. Лоджия была довольно широкой, на ней уместились уголок, из тех что модно было ставить на кухнях, и плетённый круглый столик, где они и расположились. Он плеснул чуть коньяка, справедливо полагая, что ему стоит сегодня оставаться достаточно трезвым, наполнил бокал Милы, и принялся неторопливо набивать трубку. Вынужденная пауза пошла на пользу: Мила окончательно успокоилась, и, да, он привёл в порядок свои мысли.
- И так, в чём проблема?
- Да нет никакой проблемы, Юра. Просто я тебя хотела увидеть.
От подобного поворота он чуть не поперхнулся дымом, и, кашлянув, выпустил целое облако, которое почти скрыло лицо в сизом тумане. Мила произнесла это так непринуждённо, естественно, и смотрела такими невинными глазами, что сердиться на неё не было никакой возможности. Юрий физически почувствовал, как меняются их отношения, противился им, и гнал саму мысль, появившуюся из ниоткуда, из полунамёков, оговорок, касаний, взглядов, вдруг выстроившиеся в логическую цепочку. По мере нарастания нового чувства нарастало и сопротивление, он окончательно раздвоился, и стал уже злиться на свою неосмотрительность, на Вику, на Милу, и всех подряд. Ещё немного и он станет ненавидеть себя, но глянув на девчонку, всё это улетучилось, как пролитый на солнце эфир.
Она сидела, свободно откинувшись на диванчике, положив ногу на ногу, юбка с синими ободками, чуть опустившись, открывала колено, свободный ворот блузки приоткрывал упругую грудь, где в ложбинке покоился золотой кулончик с синим камнем, её ладонь изящно держала бокал, и янтарный напиток гармонировал с ярким маникюром. Её взгляд излучал столько женственности, что вступал в диссонанс с возрастом, подростковым костюмчиком, и со всеми теми правилами игры, что задавали тон до этого.
- Я ведь у тебя ни разу не была, и мне нестерпимо захотелось к тебе. Тем более есть повод. Мне надо было выговориться, и я за это тебе благодарна. Ты исключительный слушатель. Нет, правда, Глюк, ты не сердишься? – извиняясь спросила она его, облокотившись о колено, и подперев рукой с бокалом свою юную головку с большим белым бантом в причёске.
Какое там сердишься, когда на тебя смотрят два озера невинности, слегка затянутые поволокой от выпитого игристого вина. Юрий ещё раз похвалил себя за сдержанность в питии, ибо столь резкие повороты требуют трезвого рассудка. Он наконец-то увидел в ней женщину, и это открытие было пострашней тех, смутных и явных открытий, что он обнаружил в последнее время в себе, ибо стиралась последняя грань между рассудком и безумием.
Стресс и алкоголь делали своё дело, шампань коварная вещь, и Милу изрядно разбирало. Она, вдруг, рассмеялась, закинула ноги на столик, при этом юбка опустилась вниз, чуть обнажив белоснежное бельё. Сделано это было не произвольно или с умыслом не суть, но это был удар ниже пояса.
- Юра, да не бойся ты меня! Или себя… Я не кусаюсь. Юра, я не Вика.
- Мила, ты не знаешь, почему мне тебя постоянно хочется выпороть?
- Знаю. Но не скажу. Налей вина – протянула она руку с пустым бокалом, на что Глюк не отреагировал, от перепадов её настроений его начало укачивать. Чуть подождав она махнула рукой: - А… Ладно. Я сама – и наполнив бокал, приняла позу скульптуры Родена, взгляд её устремился куда-то далеко в пространство.
На улице о чём-то шептала ночь, усыпанное звёздами небо безмолствовало источая покой и негу, но далеко на Земле, на четвёртом этаже старой хрущёвки, на лоджии, обращённой к чёрной стене леса, бушевал шторм, где сгустки юной энергии, вдруг яростно обрушились на гранитные камни зрелой рассудительности, и камни дали трещину, и время превратит их в песок.
- Юра, ты не знаешь мою мать – снова продолжила Мила, обращаясь в пространство: - Она очень сложный человек, и … безжалостный. Причём, чем ты родней, тем она безжалостней… А вообще, Юр, это хорошо, что ты на ней не женился… Тогда у меня не было бы тебя. – Она взглянула ему в глаза, сейчас в них читалась грусть, и какая-то не детская безысходность: - Вот, ты сейчас сильный, мужественный, красивый… нет-нет. Не спорь! Мне видней… И загадочный… меня к тебе тянет как к другу. Ты знаешь, у меня нет общепринятых друзей. Так, мелочь… Но этого ничего бы не было. Она бы тебя сломала, и ты стал бы респектабельным, удобным и скучным. Она всех… всех и всё подчиняет своей воле… Одно интересно – чему подчинена её воля?
Мила неуверенно поднялась, и подошла к открытому окну, глубоко вдыхая смолянистый запах леса, закинула руки за голову и устремила взгляд на звёздное покрывало ночи. Юрий встал рядом, облокотившись о подоконник, ибо сегодня ждал уже всего, вплоть до полёта в ночное небо. Это походило на паранойю, но у него уже не хватало физических сил сопротивляться. Она, вдруг, повернулась к нему, обняла за шею, и упёрлась лбом в его плечо, горячая волна пробежала по всему телу, и он с трудом удержался, чтобы не отстраниться.
- Глюк, милый Глюк. Ты должен быть счастлив тем, что её нет – тихо, словно мурлыкающая кошка проворковала она: - Юр, похоже меня растащило. Уложи меня спать, мне домой нельзя. Я туда не поеду. Принеси телефон, он в сумочке в комнате, наверное. Я матери позвоню… А, впрочем…
Он помог ей сесть на диванчик, а сам отправился за сумкой, которая оказалась не в комнате, а на полу в прихожей, где она её и бросила, впорхнув в квартиру, когда вернулся, Мила уже спала, устроившись на маленьком диванчике, по-детски подложив под голову ладошки. Отставив в сторону стол, Юрий аккуратно взял её на руки, на что она лишь на секунду открыла глаза, и промурлыкав: «Глюк, ты настоящий» - снова крепко уснула. Он осторожно отнёс свою ношу в спальню, и, положив на кровать, накрыл покрывалом. Ему снова захотелось напиться, посему зайдя на лоджию, налил полный бокал коньяка, и ,отправив его залпом в желудок, закурил сигарету. С трубкой возиться не хотелось, трубке нужен был настрой. Вновь появилось острое желание уехать, и желательно подальше, пока всё уляжется, но Курт ещё не звонил, а без звонка визиты были не приняты. Европа-с, блин.
………………………………………………………………………………………
Утром Мила проснулась в незнакомом месте, в сложном состоянии, которое называется похмельный синдром, или, как говорят в народе – с бодуна. Это было первое похмелье в её жизни, со всей, или почти всей атрибутикой соответствующей состоянию. Были и скребущие кошки, и неприятный выхлоп изо рта, и состояние тяжёлой невесомости, однако постепенно восстанавливалась картина вчерашнего вечера, и предшествовавшего дня. Оценив ситуацию, она решила, что ничего из ряда вон не случилось, а вот то, что она спала одетой ей не нравилось совсем, ибо костюм оказался безнадёжно испорчен. Мила вышла из спальни, по звуку посуды определив в какой стороне находится кухня, направилась туда. И хоть внимание её было ещё весьма рассеянным, всё же отметила, что квартирка ей нравится, даже в прихожей и коридоре чувствовался уют.
Юрий почувствовал на себе взгляд, и, повернувшись от плиты, увидел изрядно помятую леди, облокотившуюся о дверной косяк, я смотрящую на него с явным укором.
- Юр, ты что, девушку постеснялся раздеть? Глянь на что я теперь похожа.
Да, вид у неё был трагикомичный: довольно изрядно измятый костюмчик, ещё так мило смотревшийся вчера, сегодня имел плачевный вид, растрепанный бант висел сбоку, причёски не присутствовало в принципе. Эх, если бы она знала, каких трудов ему стоило её не раздеть, чертыхнулся про себя Юрий, продолжая молча смотреть на это роковое создание похожее на обиженного ребёнка, ставшего вдруг желанной женщиной.
- Что мне теперь делать? Не могу же я так поехать, уж лучше голой – добавила она, распахнув расстёгнутую блузку. На фоне белоснежного лифчика, блузка смотрелась потасканной робой.
Поставив на стол чашку с горячим чаем, бисквит, яичницу, и бутылку
«Боржоми», ещё чуть подумав, вынул из холодильника пиво и один стакан.
- Тебе не налью. Пей чай и завтракай, сейчас решим твою проблему, снимай барахло – скомандовал он, и, забрав костюм, вышел из кухни. Так как халатов у него не было отродясь, то принёс ей рубашку, благо роста он был не маленького.
Буржуйская техника и химия стирали быстро и качественно, хоть гладить Миле пришлось самой, что, собственно, не составляло особого труда, ибо мать учила всему что могла – от омлета, до штопания носков.
- Юра, спасибо тебе за всё. Не, ну, правда. Ты мне вчера очень помог – благодарило она его зачем-то у двери: - Без тебя мне было бы очень тяжело. Это хорошо, что ты у меня есть. Ты хороший. Пока. Я позвоню.
Он не успел закрыть дверь, как услышал с площадки её голос: - И не вздумай исчезнуть. Ты мне можешь скоро понадобиться.
«Мысли читает что ли?» - пронеслось у него в голове, и он с облегчением закрыл дверь, наконец-то оставшись один.