Странный сон приснился мне минувшей ночью. Будто бегу я сам за собой по полю в жаркий июльский день сорок второго года и никак не могу догнать себя, но всё, что слышит и чувствует второй «я», я воспринимаю так же, как если бы тот «я» и был мной, бегущим за самим собой.
Я слышу хруст, нет, треск высушенного жестоким июльским солнцем полёгшего ковыля под ногами, я сглатываю капли горячего солёного пота, текущего по лицу из-под раскалённой каски, по моей спине колотит тяжеленный автомат ППШ, совсем недавно полученный мной, но уже побывавший в бою или даже в нескольких боях. Я вижу сколы и щербины на его прикладе не менее отчётливо, чем потемневшую от пота гимнастёрку на моей же спине. На боку на брезентовом ремне болтается пустая фляжка, потому что всю воду я уже выпил.
Жарко. Очень жарко. У меня, у того, что бежит первым, за пазухой пакет, который вручил мне командир роты капитан Манохин со строгим приказом передать лично в штаб дивизии, что в пяти километрах от нас, в кратчайшие сроки. И я бегу сам за собой и изо всех сил стараюсь передать свой запас энергии своему «я», бег которого уже совсем не похож на бег, а всего лишь на быстрый шаг.
Я знаю, что я не должен находиться в этом месте и на этом поле. Я добровольцем ушёл на фронт, приписав себе один год, и меня несколько месяцев обучали навыкам десантника в учебном центре недалеко от Киржача. За моими плечами более двадцати прыжков с парашютом. Кто-то в школе сказал, что нас готовят к высадке под Киевом для проведения диверсии в тылу врага. В общем, для одного единственного задания, после выполнения которого нам было бы не суждено вернуться. И мы тренировались, тренировались, тренировались, авансом поставив на карту свои жизни и ничуть не задумываясь об этом. Видать что-то не срослось или вместо нас геройски погибла другая группа, но теперь вот я бегу и бегу по горячему полю.
Я, тот, который сзади, знаю, что очень скоро начнётся жестокая битва за Сталинград, но тот, который «я», об этом не ведает и у меня, то есть, у него сейчас самая важная задача – доставить в штаб пакет.
Очень хочется пить. За глоток воды впереди бегущий «я» готов отдать всё, что угодно, кроме пакета и автомата. И ещё… Ещё хочется сбросить стоптанные кирзачи и бежать босиком по росе… Нет росы. Откуда ей взяться в дышащий огнём полдень?
Справа погромыхивает линия фронта, иногда даже слышны автоматные очереди. Я знаю, что до неё не менее десяти километров, но передний «я» при каждой очереди или далёком разрыве снаряда приседает и втягивает голову в плечи. Страшно. Я знаю, что ему, то есть мне, страшно.
Вдруг оттуда же справа слышу нарастающий противный звук мотора. Мессер! Как он прорвался сквозь наши зенитки? Или пролетел там, где их нет? Куда его занесло?
Вижу, как он вдруг коршуном начал резко снижаться, раскорячив свои крылья, и подворачивать прямо на нас. Не много ли нам чести? Но дурные мысли улетучились мгновенно, стоило лишь мне увидеть рядок пыльных фонтанчиков, вспыхнувших невдалеке от нас, от «меня» и от меня! Стреляет по нам? Ну не сволочь ли? Ах, да, это только сорок второй год, немчура ещё может позволить себе поохотиться за одиноким солдатом в поле.
Мессер заходит на второй круг. Первый «я» начинает петлять по полю, бросаясь то вправо, то влево. Я слышу (или мне кажется) утробный фашистский смех. А какой он бывает у убийцы? Только утробный и только фашистский! Неймётся ему!
Опять рядок пыльных фонтанчиков с характерным посвистыванием. Мимо, но гораздо ближе, чем в первый. Боюсь, что третий заход будет для меня последним…
Разворот. Я вижу себя, из последних сил несущимся к маленькому овражку – там спасение! «Я» бегу туда, позабыв про усталость и жажду. Автомат у меня уже в руках. Ну, фашист, только дай мне добраться до овражка, а уж оттуда я тебя поприветствую как положено. Только дай добраться!
Опять мимо! Хороший же у меня ангел-хранитель! Пока ты, сучье племя, будешь разворачиваться, я успею приготовиться как положено, ещё и соломки подстелю, чтобы тебе мягче было оземь грохаться!
А вот и овражек. Ба! Да тут ещё и бревно какое-то валяется! Видать, кто-то припрятал, да вывезти не успел. Вот за брёвнышком и приляжем. Тот, который «я», тяжело дыша передёрнул затвор и рукавом судорожно вытер пот с лица. Даже я почувствовал, как защипало глаза - так сильно, что всё поле и небо как-бы подёрнулись туманной дымкой. «Я» часто-часто поморгал глазами и резь потихоньку прошла. А мессер уже зашёл на боевой курс.
Очереди прозвучали одновременно. Очередь «моего» автомата и очереди его пулемётов. Мимо и там, и там. Ладно, как говорят в армии, можно оправиться и покурить.
Нет. Короткий посвист бомбы, разрыв - и бревно встало дыбом.
Где «я»? Где «я» первый, за которым бежал я-второй?
Во внезапно наступившей тишине я услышал жужжание шмеля. На теневой стороне овражка копошились муравьи и букашки в поисках влаги.
Я нашёл себя, почти полностью засыпанного землёй и сухой травой. Из ушей и носа тихонько на землю сочилась кровь и земля, словно одурев от жары, жадно впитывала в себя кровавые капли, словно пытаясь утолить жажду.
«Я умер» - подумалось мне и на душе стало вдруг так одиноко, будто я один во всей вселенной. Я перевернул себя с живота на спину и…
И я узнал отца. Своего отца, только не того, которого мы уже похоронили на склоне его лет, а юного парнишку с сохранившейся фотокарточки.
Отец медленно открыл глаза и увидел меня. Плачущего.
- Сына? Сынок, не плачь! Не надо плакать. Тебе не положено. Мы ещё сто, нет, тысячу раз с тобой на рыбалку сходим, с горок на санках кататься будем, да мало ли чего! Ты… ты только не плачь, не положено плакать сыну фронтовика. И ещё. Родись, пожалуйста, через четырнадцать лет, когда о войне только-только начнём забывать. Но не забудем, конечно.
Я проснулся. За окном шелестят молодой листвой берёзы. Запах майской сирени проникает в комнату даже сквозь закрытые окна. Шум машин. Мир. Май.
Не обманул отец.
Папа…
Послесловие: этот случай действительно имел место в боевой биографии моего отца Румянцева Александра Константиновича
7 мая 2020 года
Рига