Из всей честной компании только у Пашки был костюм, белая рубашка и галстук. Вот ботинок не было. Их Тонька Вертолет с месяц назад увела, можно сказать, из-под носа и пропила. Пашка тогда, помнится, крепко ее отоварил, а толку? Колоти – не колоти, туфли не вернешь. Пришлось зачернить гуталином кроссовки. Целый день, почитай, проваландался, зато вроде неплохо получилось. Даже блестеть стали, что твои штиблеты на каком-нибудь жирном фраере.
Они все отмороженные, Пашкины-то собутыльники. В городе их каждая собака знает. Спроси любого, мигом покажут «школу дураков», то бишь, Тонькину халупу. Она аккурат за бетонным забором бывшего райкома партии притулилась, эта халупа несуразная. Не дошли в свое время руки у коммунистов сковырнуть ее к той самой матери, дабы пейзаж не похабила, а у новой администрации, по наследству определившейся в монументальном трехэтажном здании, хронически не хватало бюджета подчистить свои зады. Себе-то администрация нашла средства на коттеджи за городом, но ведь у каждого еще и родственников ближних и дальних немеренная пропасть…
В общем, халупа до сих пор стоит там, где и была слеплена лет эдак двести тому в прошлое. Тонька говорит, тут еще прапрадед с семейством обретался. Большой, говорит, человек был: валенки валял и вальню держал за железной дорогой. На рысаках, говорит, орловских тройкой ездил, а пешком – ни-ни! Но Тоньке верить – дураком быть. Косит она. Что минуту назад было, ни фига не помнит, а тут какой-то прапрадед на рысаках… Захлебы они все, Тонькины предки. Генетические алкоголики. Пашка где-то читал о генных вывертах, действующих коварно и неумолимо из поколения в поколение. Давно читал. Еще до того, как сам в алкоголики подался. Между прочим, до зеленых крокодильчиков на потолке и рогатых ехидных чертиков под кроватью кроме Тоньки никто пока из их «школы дураков» не допивался. Раз пять уже соседи с улицы сдавали Тоньку в психушку. Там ей еще с первого раза предрекли скорую кончину от белой горячки. Ага!, наивные, они, эти доктора психические, или не дюже грамотные: Тоньку дрыном не ухондокаешь, даром что вылитая глиста в тряпочном футляре. Ужрется, бывает, до посинения, выскочит из халупы, раскорячится на полусогнутых посреди улицы и давай грабками вкруговую размахивать над головой. Запросто может так и час, и два махать. Трезвенник бы давно вырубился от истощения адреналина, а ей хоть бы хрен по деревне – машет и машет. За то и погоняло свое – «Вертолет» – получила.
Они все обитали в Тонькиной халупе. Пашка, Степка Тормоз, Колька Стукач, Витька Косяк, Валька Башка и сама Тонька. Первым прибился сюда Пашка. Мать у него померла, не оставив завещания, и отчий дом отсудил в свою пользу старший брат, дав Пашке отступного за причитающуюся тому долю. Пролопушил, короче, старшеник младшого по полной программе. Пашка свою долю за пару недель спустил в «Бабьих слезах», забегаловке возле автостанции, а братец его втридорога загнал дом и участок местному предпринимателю из бывших членов райкома партии под строительство автосервиса и платной стоянки и отбыл восвояси в столицу, к постоянному своему месту жительства. Слава Богу, Тонька пригрела осиротевшего Пашку Хмыря, а то ведь ложись и помирай…
Потом Тонька привела Витьку Косяка, татуированного с ног до головы бывшего зэка. Степка Тормоз, городской придурок, образовался в их халупе сам. Вот только что его не было и вдруг спит поперек порога, мордой в сени. Так и остался в «школе дураков». Колька Стукач со своей подругой Валькой Башкой взяли честную компанию на понт. Заявились с трехлитровой банкой самогона и мешком сала (экспроприировали у Валькиной бабки). Ну как, скажите, таких заряженных кентов не принять с милой душой? Бухнули по черепочке, догнались по второй-третьей, сальца нажрались до треска в пупках, чифирнули вкруговую и повалились, кто где сидел. А поутру Колька заявил, что всех заложит в ментовку, коли им с Валькой не выделят в халупе угол. Ну, чего делать? Углов уже на всех не хватало, а пришлось тесниться. Кабы и вправду не заложил. Весь городок знал за Колькой шантажистскую его натуру. На самом деле он никогда никого не закладывал, но своего всегда добивался именно угрозами заложить и люди поддавались ему. Кто ж без греха-то?..
В общем, компания в «школе дураков» сложилась по взаимному интересу и роль каждого индивидуума в ней как-то само собой распределилась и закрепилась согласно штатному расписанию. Витька Косяк стал фуражиром: воровал кур, бельишко с веревок во дворах, харчи на рынке, обувку на лестничных площадках коммуналок и «хрущоб». Надо заметить, в городке еще до сих пор существует наивный по нынешним временам обычай оставлять уличную обувь у дверей квартир снаружи, чем успешно и пользовался в собственных интересах и непосредственных интересах компании кондовый урка Витя Косяк.
Степка Тормоз, несмотря на основательный сдвиг по фазе, оказался такой талантливой стряпухой, что только в ресторане шеф-поваром трудиться. Тормоз запросто из хрестоматийного топора мог щи сварить, из мороженой картошки, выброшенной на помойку, драников напечь – за уши не оттащишь, а уж травы и коренья всякие знал, салаты и супы из них готовил, так тут даже тетки городские к нему за советами обращались.
Валька Башка и Тонька Вертолет работали побирушками на вокзале и автостанции. Одевались для этого соответственно принятым нормам, то бишь, поплоше, порваней и погрязней, хотя и цивильное тряпье на них было мало что чуть приличней нищенской униформы, но его все равно берегли для воскресных походов на рынок и субботних стояний на папертях двух действующих в городе церквушек. На рынке рваным да драным частенько пиночьями, а то и кулаком в рыло перепадало, а в церкви прихожане охотней подавали за ради Христа чистым нищенкам, одетым в благообразные обноски. Колька Стукач с утра уходил, как уже было сказано, шантажировать лоточников, своего же брата-алкоголика и женщин, кои слыли любительницами навешивать своим благоверным рога. Обо всех и обо всем знал, зараза, будто провидческим даром обладал.
Все выпрошенное, заработанное и украденное к окончанию «рабочего» дня сносилось в общак, а потом быстренько переправлялось к Валькиной бабке в обмен на самогонку. Старая шинкарка брала и деньгами, и тряпками, и «борзыми щенками». Потом, ясный лапоть, начинался гулеж до поздней ночи с песняками, матюками, задушевным базаром "об жизнь", иногда с мордобоем. Последнее случалось в моменты недобора, когда заканчивалась самогонка, а кондиция не успевала наступить.
Надо еще не забыть сказать о Пашке Хмыре. Пашка – это отдельная песня! Он для чего берег-то свой костюм пуще собственной души? Дармоедом и дармохлебом подвизался в «школе дураков», а вот держали его, не гнали из компании. Даже уважали и из уважения кормили и поили на халяву, чего, как правило, в подобных компаниях не водится. Бить-то били под горячую руку, но не выгоняли.
Пашка был хроническим городским женихом. Даже отравленные насквозь алкогольной интоксикацией Пашкины мозги сохранили в какой-то своей норочке память первого парня на деревне (в городке). Были, были времена, когда молодой, красивый и умный Пашка ходил гоголем по улицам «малой родины». Он с отличием закончил факультет животноводства сельхозинститута, по свободному распределению вернулся домой и тут же получил должность главного зоотехника районного агропромышленного объединения сельского хозяйства (РАПО). На фига была нужна данная руководящая структура над колхозами и совхозами, никто толком не знал, но тот факт, что любая, даже невысокая должность в РАПО столбилась дюже как хлебной, ни у кого не вызывал сомнения. Сытный прокорм при отсутствии какой-либо серьезной ответственности! За срыв заданий партии и правительства, в частности, по Пашкиной епархии отвечали руководители и главные зоотехники хозяйств, а Пашка сидел в просторном теплом кабинете, листал сводки по надоям и привесам и вставлял «пистоны» по телефону или оперативной радиосвязи отстающим. Вот, в принципе, и вся его работа. А на дом к матери потоком в порядке очереди шли презенты в виде молочных поросят, меда, гречки, сливок, творога и прочих даров от каждого, как нынче говорят, хозяйствующего субъекта.
Вполне понятно, Пашка по праву числился в завидных женихах и отбоя ему от невест не было. А поскольку выбор ему предоставлялся практически неограниченный, Пашка возгордился и принялся ковыряться в дамах, как тот поросенок в куче гороха.
А потом приключился облом! Колхозы и совхозы обрели самостоятельность, переименовались в СПК и еще в чего-то там не совсем понятное, РАПО расформировали, должности в новых властных структурах порасхватали всегда державшие нос по ветру партийно-комсомольские чиновники, а Пашке, естественно, ничего не обломилось. Никому ненужный главный районный зоотехник, ни разу не подходивший к коровам, паче того, к быкам ближе чем на пистолетный выстрел, сломался, загрустил и ударился в запой, перешедшей вскоре в третью стадию алкоголизма, из которой уже, по твердому убеждению медиков-наркологов, обратного хода нет.
Ну что ж, на «нет» и суда нет! Пашка особо и не расстраивался, понеже, как и любой без исключения алкоголик, таковым себя не считал. Более того, был абсолютно уверен в собственном уме и своей неотразимости. Именно поэтому два раза в неделю он брился, доставав из заначки на чердаке за печной трубой костюм, прихорашивался и отправлялся на пленэр. Женщины от него брезгливо шарахались, плевались (ежели какая не особо культурная) вслед, резвой рысцой перескакивали на другую сторону улицы, либо вообще мышками пырскали в подворотни. Тем не менее Пашка все ходил и ходил в поисках суженой…
В предзимний ноябрьский вечер, аккурат накануне праздника по случаю Великого Октября, переименованного в спешке и не от большого ума в День примирения и согласия (запамятовал, простите, все ли слова пишутся с заглавной буквы) честная компания разжилась аж тремя банками самогонки, ведром картошки, бутылкой постного масла (Витька, естественно, спер у зазевавшегося лоточника). А Валька Башка с Тонькой накусочничали полный пакет хлеба, плюшек, пончиков. В общем и целом веселье вышло круче поросячьего хвоста…
Наутро опущенный когда-то за бестолковость и твердокаменность в проведении «линии» из первых секретарей районного комитета комсомола на самую никчемную должность консультанта кабинета политпросвещения Валерий Иванович Чикин, возглавляющий ныне по идейным соображениям и от старых обид райком КПРФ, собрал своих соратников и членов в количестве пятнадцати душ на демонстрацию. Не хватало одного, чтобы нести транспарант, осуждающий кровопийц-олигархов и Жириновского до кучи. Чикин попсиховал маленько и послал свою заместительницу бабу Нюру, увешанную по случаю знаками трудовой доблести и юбилейными значками поверх пальтушки, за Степкой Тормозом, непременным участником всяческих митингов и демонстраций местного масштаба. Народ же городской в это время потянулся к центральной площади. То ли примиряться и соглашаться, то ли просто ради развлекухи по старой памяти.
Баба Нюра протопала строевым шагом в халупу, сослепу не заметив, что вляпалась по щиколотки в кровищу, и через мгновение заорала дурным голосом, переполошив всю округу.
Милиция прибыла быстро. Писали люди жалобы, сигнализировали в инстанции о бардачной «школе дураков» – ноль внимания, а тут все начальство районное понаехало, откуда только и взялось?
Как выяснилось в ходе следствия, на Тоньку накатил очередной белогорячечный «стих» и она топором покромсала насмерть всю компанию. Во сне всех порешила и сама повесилась на кольце чердачного люка.
Выжил один Пашка. Ему отняли правую руку по самое плечо, поставили металлическую пластину на череп и определили в Дом инвалидов. Компанию похоронили за счет муниципального образования. На снос злополучной халупы опять-таки средств не нашлось. Так и стоит она, мрачная, почерневшая от непогоды и отсутствия пригляда. Даже продвинутые местные тинэйджеры обходят ее стороной. Стекол не бьют и не поджигают. Ждет халупа. Ждет!