Поднимался день как всегда без солнца, без неба. Светлая стена с выцветшими обоями мозолила мне глаза. Слова, созревая, лопались как спелая ягода, обливая мою душу горьким вяжущим соком. Голос мой умер, раздавленный навалившейся на меня болезнью. Тишина, вросшая в меня корнями, как плющ обвивала комнату.
Я лежала неподвижно на металлической кровати, с панцирной сеткой, которую дочь откуда-то принесла. Кровать была повёрнута к двери, и я не видела окна, а только стены и дверь, которая всегда была плотно закрыта. Я не знаю, сколько времени прошло после того, как умер муж, и меня разбил паралич. Я потеряла счёт времени. И вот я, никакая, дурно пахнущая, неподвижно лежала на кровати, взирая на потрескавшийся потолок и стены.
Единственной дочери я стала не нужна. Да и кому нужна парализованная старуха! Я всё понимала, желала себе скорейшей смерти, а она, издеваясь, не забирала меня с собой. Вот так у постели постоит, плюнет холодом в лицо и тихо уйдёт. Рядом никого. Я купалась в прошлом, не желая выйти на берег настоящего. Так было немного легче.
Бездушная, глухонемая стена стала мне подругой. Я, молча, могла разговаривать с ней, а она, молча, могла отвечать мне. Этот молчаливый диалог никто не мог слышать, от того я могла быть вольна в словах и высказываниях.
Дочь жила недалеко от моего дома и приходила каждый день, чтобы накормить меня и проветрить комнату, а остальное делать она брезговала. Я лежала немытая, в грязных простынях, которые стали сгнившими лохмотьями, издавая резкий вонючий запах.
Вот и сегодня, войдя в комнату, она, молча, открыла форточку и, присев на крашеный табурет, стала кормить меня куриным бульоном с протёртой курицей. Она давно со мной не разговаривала. Я по лицу видела, как ей неприятно заходить в комнату, возиться со мной, а ещё неприятней касаться меня. Увидев испарину на лбу, она спросила:
- Мам, ты что, заболела?- и сама себе ответила,- вижу, что заболела. Ладно, врача на дом вызову.
Покормив меня, она, молча, вышла, ни сказав, ни единого тёплого слова, будто ни мать перед ней, а бесчувственная надоевшая старая кукла, которая только и может, что открывать и закрывать глаза. Я проводила её глазами и душа, взбунтовавшись, взорвалась слезами.
Я не знаю, за что судьба так наказала меня! Ведь всё делала для любимой доченьки, и кооператив ей купили, и квартиру помогли обставить. Она была для меня светом в окошке, а сейчас свет померк. Вот и не замужем до сих пор, и внуков нет, да и не дождусь теперь.
Печаль застелила мне глаза. Был бы жив Коленька, всё было бы иначе. А с его смертью всё пошло наперекосяк. Болезнь ко мне прицепилась. Вон как ручонками обняла, не оторвать, лучше бы задушила меня в своих объятьях. Иль я не выпила свою горькую чашу!
Оборвав мои мысли, в комнату вошёл врач.
- Боже, почему у вас так дурно пахнет?- спросила он дочь.
- Я форточку открыла, сейчас запах выветрится,- ответила она, не смутившись.
- А постель когда меняли?- спросил он строго, глядя на грязные лохмотья, торчащие из-под меня.
- Да вроде меняла недавно,- брезгливо сморщившись, нерешительно промямлила дочь.
- Давайте я вас послушаю. Сейчас приподниму вас, и мы посмотрим, что у нас там,- сказал, обращаясь ко мне, врач.
Он попытался меня повернуть на бок, но тело моё не слушалось. Он с ужасом увидел, что лежащие подо мной матрац и простынь сгнили, а спина вросла в панцирную сетку.
- Как вы так можете обращаться со своей родной матерью! Я бы вас судил за такое отношение!- закричал он.
Крик полоснул по спине молчащей стены, и я почувствовала, как, обезумев, она, молча, завопила, упав на плечо тёплому весеннему дню. Я, молча, заплакала и слёзы, скатившись, омыли раздробленную тишину, оставив мокрый солёный след. Врач позвонил куда-то, и вскоре приехала машина. Четверо санитаров вошли в комнату и меня вместе с кроватью вынесли на улицу.
Я вдохнула свежий воздух. Я забыла, как пахнут улицы, как пахнет небо. Оно было, таким синим и глубоким, а солнце таким ярким, что у меня закружилась голова. Зелень листвы покачивалась на деревьях. Этот пьянящий весенний воздух обволакивал меня. Я увидела черёмуху-блондинку. В её белом дыму пропала моя тоска, лишь горькая обида сидела в своей норке и не хотела уходить из подвала моей души.
Меня на кровати занесли в больницу, потом в операционную. Старый хирург осмотрел меня, удивляясь и негодуя.
- Сколько лет работаю, а такого ещё не видел,- сказал он. Операцию решили делать в несколько приёмов. Я умерла при первой же попытке. Сердце не выдержало. Меня разделили, как делят сиамских близнецов, только близнецом была кровать. Кровать выбросили на помойку, а меня похоронили на кладбище.
Весна купалась в море сирени. Весенний дождь пробежался по крышам, спрыгнув, он помчался по вздохнувшим улицам и скрылся за смеющейся речкой. Жизнь продолжалась. Со спин стен моей комнаты содрали старую кожу, похоронив под новой, холод одиночества, обиду и горечь ушедших дней.