Джинсы

 

  В тот день я прогулял школу, слонялся в порту по пирсам. Домой идти не хотелось. Не хотелось видеть отца, мачеху. Я сел на кнехт и просидел там до ранних осенних сумерек, когда на той стороне залива уже зажглись в домах огоньки. И вдруг увидел Графа, идущего по парапету Набережной. Мне не хотелось, чтобы он увидел меня, сидящего на ветру, взъерошенного и замерзшего, как бездомная собака. Но Граф был зоркий.
   Я не знал, что в тот день мачеха клепала на меня директору школы: мол, пасынок связался с хулиганом по прозвищу Граф и совсем отбился от дома. Просила принять строгие меры. Граф, конечно, видел, что мне живется нелегко. Не потому, что я был беден как церковная мышь, и никогда не имел денег, а потому, что был я какой-то неприкаянный. И сам стыдился этого.
  - Вот ты где! – подошел Граф. – Погнали в «Лагуну», погреемся. Я продрог, пока тебя искал!   
   Я заартачился, так как у меня не было ни гроша, да и одет я был, надо сказать, бедновато. Но Граф почти силой затащил меня в заведение, пользующееся дурной славой.
   В ярко освещенном кафе пахло сложным запахом жареного мяса, табака и пива; приглушенно звучал блюз. За столиком в углу обедали три докера, сосредоточенно жуя челюстями. Выбрав столик у окна, Граф повесил свою холщовую торбу с оттрафареченнным пацификом на стул и уверенно пошел к бару, где работала Наташа, красивая блондинка, похожая на актрису.
   – Привет, Натали! – сказал он, подойдя к стойке. – Нам бы похавать чего-нибудь. Ну и это… портвешка бы для сугрева…         
   – Тебе налью, а твоему дружку – нет. Малой еще. Пельмени будете?
   – Конечно! Может, в кино сегодня сходим, а? Искатели приключений, называется. Говорят, классный фильмец!         
   – Валя! Две порции пельменей! – крикнула в кухню Наташа, наливая вино в стакан. –  Граф, не борзей. Ты же знаешь, я замужем.
   – А что такого? Я ведь в кино тебя приглашаю, а не в койку... Слушай, плескани Игорьку тоже. Замерз пацан на ветру, а?
   – Сказала – нет, значит – нет.      
   – Ладно. Тогда мне еще стакашку, – выпил залпом портвейн Граф.
   –  Ну и змей же ты, Граф. У тебя что, денег много?         
   –  А то.
   –   Ох, Граф, доиграешься…  Все, это последняя!
   Взяв стакан с вином и вилки-ложки, завернутые в салфетки, Граф вернулся к столику, где сидел я, повесив свой бушлат на спинку стула и стесняясь своего рыбацкого свитера с растянутым воротом.
   -   Полируй! – сел за столик Граф, убрав под стол свою торбу.
   –   А ты?
   –   Пей, давай. Я уже накатил.      
   Я взял стакан и отпил глоток. Из кухни вышла повариха и поставила на стойку две тарелки, исходящие паром.
    – Мальчики! Пельмени! – крикнула Наташа.         
   Граф поднялся из-за стола и пошел к стойке. Я торопливо сделал еще один глоток. Вино пахло жженой пробкой.
   – Ну, что? Приступим к трапезе? – вернулся Граф с тарелками.      
    От запахов пищи и выпитого портвейна у меня закружилась голова. Но голод был не так мучителен, как стыд. Мне было стыдно от того, что Граф нашел меня в порту в собачью погоду. И, похоже, узнал о моей жизни.
   – Граф, у меня денег нет, – сказал я покраснев как бурак, я это сам почувствовал, что покраснел.
   – Брось, Игорь, я угощаю. Смотри!      
   И Граф вытащил из кармана джинсов пачку червонцев.         
   – Видел? Больше не увидишь, –  спрятал он в карман деньги. – Так что хряпай. И радуйся жизни…
   Мы набросились на еду.
   – А тебе неинтересно, с откуда я накрошил такую кучу капусты? – спросил Граф, провожая взглядом докеров, идущих к выходу.
    – И с откуда? – свел я брови к переносью, чтобы удержать взглядом лицо Графа, куда-то поплывшее...
    – Та-а поиграли у Сквайра… Я выиграл стольник. Он открыл свой треклятый сундук, достал пласт гнусавого Пресли. И опять попал. Видел бы ты его! Трясется, как этот... Ну, короче, он решил отыграть. И выставил Белый альбом, недавно раскрытый. Я опять выиграл. Элвиса я толкнул одному дяде за четыре и пять… А битлов, естественно, оставил себе. Сквайр сейчас бегает по городу, хочет меня убить…
   Граф вытер салфеткой губы.         
   – Доел? Молодец. Я что хотел сказать? Ах, да… Наш дерек тебя сегодня в школе искал. Поднял кипиш. Отрастили, мол, патлы, понимаешь, мешковину напялили, это он про мои волосы и джинсы, ну и за курево чуть не втер мне в табло: я в клозете курил, когда он  туда забежал.  Короче, потащил меня в кабинет. А там твоя мачеха. «Где, мол, твой дружок?» – спрашивает. Я: «Какой дружок? У меня их много» Она: «А то ты не знаешь какой?». Я типа вспомнил: «А, дружок! Так он же всегда со мной». Мачеха твоя покраснела, и стала еще красивей, а дерек как заорет: «Пошел вон! И если, мол, не подстрижешься, пеняй на себя!». Как на врага народа, короче.  А мачеха твоя рада радешенька: «По ним колония плачет!»  Ты что, и впрямь ее так достал?   
   – Та-а, нет... Это она меня достала, - сказал я. - Кто она мне, мать? Воспитывать?
   –  Во-во. Ну, а батя твой? Он-то, почему не приструнит ее? Вроде мужик нормальный. Боится что ли ее?
   –  Батя, – шмыгнул я носом, вспомнив маму, ушедшую год тому, и отвернулся,  чтоб Граф не увидел, что я разнюнился.
   –  Вона как! Слушай, я, верно, многого не понимаю, но сдается мне, что твоего отца поглотила твоя мачеха, как кит Иону…      
   – Иону? – пробормотал я. – Кто это?
   – Да был один чувак, – откинулся Граф на спинку стула. – Звали его Иона.  Моряки, решив, что он бедоносец, выбросили его за борт во время шторма. И его проглотил кит. В брюхе у кита он промаялся три дня и три ночи как за кошмарный сон. Шторм утих. И кит выплюнул его на сушу…         
   – То кит. Мачеха не выплюнет. Крепко вцепилась!
   – Понимаю. Красивые женщины часто питаются терпеливыми мужьями, как говаривал Ги де Мопассан. Я, например, никогда не женюсь. Ну, на фиг! Ладно, пошли отсюда. Наташка уже косяка давит, да и курить хочется…            
   Мы вышли из "Лагуны". Граф закурил сигарету, встав спиной к ветру. На его руке болталась торба. Двинулись дальше, мимо фонарей Набережной, убегающих вдаль до самого моста.         
   – Ох, елы-палы, мне же это... Отец сегодня штаны американские притащил. Распределяли среди передовых коммунистов! Зацени…
   И Граф вытащил из торбы  джинсы.
   – Ух, ты! – удивился я, увидев в свете фонаря темно-синие джинсы с  лейблом на кармане Wrangler - Настоящие!
   – А то. Но мне они маловаты. А тебе будут в самый раз.
   – И сколько? – голос мой дрогнул.
   – Что «сколько»? Стоят что ли?
   – Ну да.
   Граф почесал репу.
   – Короче, зарплата рабочего порта.
   И вдруг:
   – Держи, чувак. Дарю!
   До сих пор не знаю, что нашло на меня, но я попятился от него как от нечистой силы, даже руки спрятал за спину.
   Граф обомлел.
   - Ты чо, чувак! – хлопнул он меня по плечу. – Ведь я могу передумать. Мне двести рябчиков не помешают. Держи, говорю! И все чувихи твои!
   - Нет, зачем! - забормотал я. - Предложи Сквайру. Он точно купит...
   – Он-то купит! И еще наварит, –   рассвирепел Граф за свой купеческий жест. - У Сквайра папаша дипломат. Не то в Сингапуре. Не то в Зимбабве… Понял? Так что отпрыск его получает из-за бугра не только пласты, но и шмотки. Ну, что ты за чудик такой, а? Бляха муха! Ему дарят фирменные портки, понимаешь, а он как этот... Бери, сказал!
   Я вдруг понимаю, что еще секунда, и я возьму джинсы! А это скверно! Не знаю - почему, но... уж лучше  ходить в рванье, если придется, чем улыбаться благодетелю стертой улыбкой подхалима! И я ухожу прочь, почти бегу, оглашая вселенную немым воплем.
  - Ну и черт с тобой! Горемыка! - кричит Граф мне в спину. Видел бы ты сегодня свою мачеху, как она крутила задом в новой норковой шубе! Эх, жизнь бекова! – в сердцах сплевывает он.