Профессор брел, подкидывая, мысиком лакированного ботинка, разомлевшего от дождя, приклеенные листья клёна и левым глазом косил на облака, наворачивающиеся у него на душе, а правым на голубоглазое небо, и к его досаде это душевное косоглазие несколько мешало ему. Приглашение на обед, столь некстати полученное от диктатора, заставляло мучить совесть и пустой желудок. Но пока ноги волочились, победил желудок и никуда не исчезнувшая, давняя страсть к пятой жене диктатора и окорочкам, запеченным в фисташках и маринаде из авокадо и трав южноамериканского происхождения. Обед был назначен на сегодняшнюю субботу, первую, после пасхальных празднований, так что любые ограничения в обжорстве и запреты по умиротворению плоти были сняты.
В какой-то момент он заторопился, плюнув в отчаянии и пренебрежении к себе, за эту спешку и предстоящее посещение диктаторского логова и сам не заметив, как под резким порывом ветра, слюна попала на орден, где красовался диктатор, и пузырясь по стеклам блестевших очков и по его матовой лысине, пробежав по лицу, остановилась у мясистого подбородка, белой клейкостью застыла и закрыла его от посторонних взглядов, этот волевой подбородок.
И тем не менее, глухонемой швейцар, был первым, кто увидел это безобразие и среагировал, как только профессор вошёл в парадный и прошел в гардеробную чтобы сдать свой зонт и уже было собрался войти в тронный зал... Швейцар чувственно и задористо улыбнулся, хотя и безуспешно, пытаясь обратить внимание мистера Шполя на обезображенный орден в лучистых бриллиантах и дабы не обидеть, привлекал его внимание, манив ладонью к себе. Но тот, витиевато взмахнул рукой, поняв жест швейцара, как знак одобрения и оттого ещё больше выпрямился и осанка стала безупречной. Двери распахнулись, а капельмейстером была названа фамилия мистера Шполя, его многочисленные звания и награды.
Он шёл через ряды, чуть склонившихся деятелей различных культур, как через поле заросшее сорняками, отталкиваясь своей палкой и не обращая на них внимание. Он так разволновался, что под этот оркестровый марш, звучащий в сверкающем зале, готов был косить налево-направо эти шары репейника, головки мака и хвощ.
Его прекрасная и окосевшая за те тридцать лет жена, что мыкала с ним горюшко, умоляла не брать палку.
- Зачем тебе две палки, зонт и ещё эта кочерга, оставь хоть что-то дома.
А он как-всегда шутил и подначивал ее, - Скажи мне честно, а если я умру, ты сразу же продашь мою любимую гренландскую дубину?
И тогда, она тоже перешла на веселую ноту и объявила, что это останется подарком для тещи, но он принял это с болью в сердце и не согласился.
Он так переживал, за свою гренландскую дубину, которую и купил там же, в сувенирной лавке, когда рыскал по острову в поисках ягеля, что позже, возвратясь домой даже заходя в самые неприличные места, будь то на прием к диктатору, или в просторный чулан своей тещи, в котором она, раскинувшись на драном, велюровом кресле, встречала сиесту пением, таскал эту палку с собой, так на всякий случай...
Вытянувшись торжественно на подиуме и сверкая орденами, за вклад, в делах покорения природы и отчасти походя на папу Ноэля с посохом, он меркантильно думал о вкладе в банк, который сделает, продав новый орден.
А к нему двигался диктатор, соблазняя своей розовой, глянцевой лысиной, протертой маслами жожоба и жасминовой вытяжки, источавшей ароматы морокканских невольниц.
Он не стал долго шутить с профессором, а по отцовски чмокнул в подбородок и ухватившись за локти, прижал к своему пузатому животу.
Взгляд его упал на профессорский, замусоленный орден, который он вручал ему три года назад, но он не оскорбился, а лишь чуть двинул коленом между ног уважаемого ученого, так что никто и не заметил и уже после этого ехидно похлопал по профессорской груди.
И в тот же миг, у него перед носом, появилась алая подушечка с возлежащим на ней новеньким орденом в оправе бриллиантов, принесенная, негритянским мальчиком в белоснежной военной форме с аксельбантом и не мешкая, беззвучно и ни на кого не глядя, вручил новенький Орден и подступил к следующему награждаемому.
Фуршет проходил под пение сладкоголосой дивы, обходящей ряды лауреатов, пошатывающихся от пьянящей славы и подпевающих ей "Piensa en mi", а когда дело дошло до следующей песни, мистер Шполь прошел в коридор, встал у колонн, выкрутил верхнюю часть посоха, достал пакет с ягелем и бессловесно передал проходящему мимо повару, затем прошел к мраморным раковинам в конце коридора, умыть раскрасневшееся лицо и быстрой походкой вернулся в поющий зал, где вместе со всеми и завершил последний куплет "Costumbres".
Разудалый вечер был в самом разгаре, когда он хватился гренландской палки и сердце его екнуло. Он искал ее и не находил, по ходу припоминая, где мог ее оставить, а мимо шумно пробегали танцовщицы в белых и розовых трико, балерины в хрустящих пачках, певцы в цветастых жилетах, а следом весело проносились, скользя новенькими, блестящими ботиночками задорные юноши-официанты с коктейлями на миниатюрных подносах.
А тем временем Диктатор, не гнушаясь своего положения, лихо отплясывал, то приподнимаясь на цыпочки, то сгибаясь вьюнком, кружась вокруг госпожи Монблан и походя на расхрабрившегося мальчишку, вошедшего в раж, в преддверии наступивших каникул. В какой-то момент его повело в сторону, от всех этих искрящихся восторгов и он резво приземлился на свой трон, к которому уже спешил черноволосый, кудрявый амурчик с подносом, уставленным салатиками лично для особы, а следом, не упуская официанта из вида, ни на секунду, поторапливался человек из охраны. Пиалы были расставлены, шампанское налито, все обеденные церемонии были соблюдены и парочка, удостоенная чести обслужить и накормить, поклонившись удалилась.
Диктатор приподнял бокал, улыбнулся окружению и сладко причмокивая, отпил половинку от "Дон Периньон", но к салатам почти не притронулся, удосужив вниманием лишь художество с ягелем.
Еще не успела лихо отплясать фламенко непревзойденная Макарена Рамирес, а его повело в сон и кто-то из свиты тут же незаметно подхватил его под локоть и среди разудалых и опьяневших лауреатов и их раскрасневшихся жен, в пол-оборота головы, он в последний раз увидел пятую жену и был отведен в покои, где и встретил свою вечность.
А мистер Шполь уже подходил к своему дому, звякнул в медный колокольчик и дверь открыла теща в ночном чепчике, с гренландской палкой в левой руке. Профессор удивившись, приоткрыл рот, сглотнул и обрадованно потянулся к своему сокровищу, перешагивая через две ступеньки.
- Заходи, только очень тихо, дочка спит. От госпожи Монблан посыльный прибегал, передал твою палку и какой-то сверток в подарок для дочки, она мне сказала завтра утром вместе откроете. А тебя можно поздравить? - спросила она и он в ответ благожелательно и покорно кивнул головой.
Наутро, мистер Шполь раздвинул шторы и обнаружив безоблачное небо, вместе с женой вскрыли пакет, обнаружив золотые серьги с невероятной красоты топазами и со словами благодарности от мадам Монблан, на открытке с амурчиками.
А через полгода, все та-же госпожа Монблан вручала ему третий орден, орден Мужества от имени народа, который также заслуженно получили повар бывшего диктатора и мальчишка официант.