Над Камчаткой третий день бушевала пурга. Мело так, что света белого было не видно. А между тем начался май.
Первые полгода службы тянулись долго, и все-таки вот уже позади были присяга, освоение воинской специальности, учения. И объявлен первый отпуск. Домой! Хотелось увидеть своих, показаться маме в парадной морской форме. Форма подогнана по фигуре, не по Уставу приукрашена. Билет куплен, чемодан сложен. Хотелось скорее улететь с этого снежного полуострова на материк. Там вовсю бушевала весна, там можно было ходить в платьицах в цветочек и горошек, весело цокать каблучками, а не упаковывать себя ежедневно в форму и не бежать сломя голову куда-то в темноту по тревоге. Домой! Домой! Домой!
Маруся третий день сидела в аэропорту Елизово. Циклон обрушился на Камчатку внезапно, когда она ждала уже регистрацию на свой рейс. Все надеялись, что циклон пройдет мимо, слегка зацепив полуостров, но что-то там наверху пошло не так, всей своей массой он обрушился на этот отдаленный клочок земли, снежные заряды следовали один за другим, дорог не стало, не было видно ни земли, ни неба, ни океана. Рейсы на большую Землю были отменены, люди, кто как мог, устроились на лавках и на чемоданах. Кто-то разложив нехитрую снедь то ли обедал, то ли ужинал, кто-то читал, кто-то тихо переговаривался с соседом. Травили анекдоты, делились дорожными байками. И ждали. Все ждали погоды.
Маруся грустила и от нечего делать наблюдала за пассажирами. Иногда ее богатая фантазия рисовала ей про какого-нибудь человека историю его жизни. В какой-то момент ее внимание привлек необычный мужчина, нет, он был как и все люди, две руки, две ноги, голова, но вот одет он был не по-камчатски, да и не по-советски, одежда была какая-то фирменная, все так ладно сидело на нем и пахло от него чем-то очень головокружительным, не одеколоном Шипр, это точно. Наверно, иностранец, подумала Маруся. И это было странно. Во времена Советского Союза полуостров не могли свободно посещать даже советские граждане, Камчатка была в числе самых закрытых районов, пограничная зона, куда можно было попасть только по специальным пропускам и уж тем более ни один иностранец не мог ступить на эту землю.
Странный человек посидел, походил, присел опять на свое место, достал смятую газету и начал ее читать. Маруся пыталась со своего места определить, что за газету он читает, но было не видно, да еще перед ней сидел в какой-то медвежьей дохе бородатый дядька, который заслонял собой половину зала. Пришлось встать, и, сделав вид, что затекли ноги, ходить туда-сюда мимо подозрительного вкуснопахнущего шпиона. То, что он шпион, было ясно абсолютно точно. Надо было поймать его на какой-то ошибке (все резиденты ошибаются, это ясно как Божий день!) и передать в руки милиционерам. Тогда Марусе дадут орден или медаль, в этом она еще плохо разбиралась, и вот тогда все, кто не верил в ее великое морское будущее, вспомнят свои сомнения и им станет стыдно. Пока Маруся мечтала о подвиге в виде поимки коварного вкуснопахнущего агента из проклятой и загнивающей Америки, шпион встал, потянулся, аж хруснули его шпионские кости, положил газету на скамейку и решительным шагом направился к переговорному пункту. Маруся покосилась на положенную предположительным иностранцем газету и чуть не вскрикнула. «Нью-Йорк таймс»! Самая что ни на есть шпионская газета. Маруся ринулась за подозрительным типом, он же, подойдя к переговорному пункту, обратился к девушке-оператору на чистом английском языке. Наверное, ему надо было позвонить в Америку. И возможно передать секретные сведения. Маруся держалась рядом, освободив ухо из шапки, из английского она знала только Йес, но мало-ли что он там начнет говорить. Надо было быть готовой ко всему.
Итак, мужчина что-то сказал на своем чистоанглийском девушке. Девушка тоже не ждала и не надеялась на встречу в такой близости с американским шпионом. Из языков она видимо знала в совершенстве только свой корякский и русский. С англицким было хуже. Она вытаращила глаза. Побледнела. Потом покраснела. И продолжила тупо пялиться на шпиона. Шпион улыбнулся, широко и задорно, и повторил свою фразу. Потом он протянул ей на бумажке написанный номер телефона. Пришедшая в себя девушка услышала слово Нью-Йорк. Она зачем-то вскочила, начала поправлять какие-то шнуры на своем коммутаторе, потом опять села, расправила юбку, схватила трубку. Девушка то поглядывала из-под своей челки своими раскосыми глазами на иностранца так, как-будто это был пришелец из другой Галактики, то начинала что-то быстро говорить в трубку, лицо ее полыхало как маков цвет. Обаятельный шпион ждал. Маруся уже нисколько не сомневалась в его коварстве и не упускала ни одного его движения. Тем временем, девушка, ответственная за соединение людей на планете посредством своих шнуров на коммутаторе, замерла над своей трубкой, и, уставившись на шпиона, торжественно произнесла: Нью-Йорк, …ту! Радостный шпион ринулся во вторую кабину.
Маруся еще поотиралась возле будки, ничего не поняла из болтовни вкуснопахнущего иноземца, и пошла на свое место. Медаль сорвалась.
Мело, мело по всей Земле, крутилось и крутилось в голове. Сквозь дремоту прорвался голос диктора. Объявили посадку на самолет, следующий рейсом: Петропавловск-Камчатский–Москва. Аэропорт зашевелился, загомонил, стал похожим на большой муравейник. Народ потянулся на посадку. В самолете Маруся скинула пальто и в своей черной парадной морской форме уселась на свое место. Сзади кто-то потрогал ее за плечо, Маруся обернулась и увидела смеющиеся глаза. Сидящий за ней пассажир негромко произнес: «Девушка, у Вас форма одежды с нарушениями, не по Уставу»… Маруся ему в ответ прошептала: «А Вы никому не говорите! Зато красиво».
А в Москве цвела сирень, яблоневый дух тонко кружил над столицей. Москва встретила теплом и настоящей весной, чувствовалось приближение любимого праздника, Дня Победы. Откуда-то доносилась музыка: Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай, тот цветущий и поющий яркий май…. По трапу, щурясь от яркого солнца, спускались камчадалы. Перед Марусей вышел из самолета бородач в медвежьей дохе. Он остановился на трапе и заплакал. Весна.
Из Москвы Марусе предстояло еще два перелета, опять из весны в зиму, на родину, на север. Она сидела в зале ожидания такая красивая в своей морской парадной черной форме с золотыми буквами ТФ на погонах, а вокруг нее уже пятый круг нарезал смешной мальчишка лет пяти. Он никак не мог наглядеться на якоря и золотые пуговицы, на кокарду и золотые буквы ТФ на погонах. Потом он вскарабкался на сиденье рядом и, заглядывая в Марусины глаза, восторженно спросил: «Тетя, ты анжинер?»
И вот он дом, мама, трехлитровая банка с икрой в подарок, военкомат, откуда высыпали все сотрудники, чтобы посмотреть на единственную морячку в городе, и восторженные взгляды соседей… и… много еще чего. А через три недели тоска, такая, что аж выть хочется. И желание, огромное желание, бежать бегом на далекий и уже такой родной полуостров, с огромным шумно дышащим океаном, с серыми кораблями, вулканами. Там осталась большая часть ее души. Там друзья, служба морская, мечта….