Вы, наверное, даже не представляете, насколько бывает приятно вдруг обнаружить собственные давно потерянные вещи. Распаковать маленькую посылочку из прошлого, от самого себя, только моложе. Мне это посчастливилось испытать буквально пару дней назад, когда я совершенно случайно нашла в кладовке родительской квартиры белый деревянный сундучок с металлической застёжкой. Эту вещицу я узнала с первого взгляда, ведь именно в нём я хранила свои сокровища, когда мне было лет восемь, от силы девять. Артефакт времён золотого детства.
Честно говоря, я всё это время думала, что сундук потерялся при переезде в новую квартиру. Но на самом деле, как позже выяснилось, всё оказалось куда интереснее: за день до этого самого переезда мы были в гостях, в доме хороших знакомых нашей семьи, я взяла сокровища с собой, чтобы похвастаться, а потом забыла их там. И причём не где-нибудь на видном месте, а в укромном углу, под столом, в бойлерной, куда почти никто не заходит... В общем, нашли мой сундук только спустя два года, и вместо того, чтобы отдать его мне, мама сложила его в свой "архив", в кучу к остальным моим детским вещам. Зато теперь, когда я наконец добралась до своего маленького клада, меня уже ничто не могло остановить.
Я тайком унесла сундучок к себе домой и прямо с порога, не переодеваясь, вошла в комнату и водрузила его на стол. Щёлкнула застёжка, тихо скрипнула крышка...
Знаете, в тот момент я была счастлива. Из открытой сокровищницы полились тёплые воспоминания, картины событий, о которых я за эти годы уже успела позабыть. Я сдувала пылинки со связок перьев ворон, сов и белых голубей, кожаных верёвочек и разноцветных атласных лент, перебирала коробочки с семенами цветов и панцирями насекомых, разбирала содержимое мешочков с цветными пуговицами, стекляшками, камешками. Среди них я нашла свёрток с собственными молочными зубами и маленький кусочек янтаря - помню, в детстве я могла подолгу любоваться им, разглядывать напросвет в поисках каких-нибудь доисторических букашек...
Внизу под объёмистыми предметами лежали предметы плоские. Зверушки, вырезанные из глянцевых страниц журналов, плёночные наклейки, засушенные в книгах полевые цветы, удачливый клевер с четырьмя листками. Всё это для сохранности было переложено плотной акварельной бумагой. И конечно же мои детские рисунки. Художественного таланта у меня никогда не наблюдалось, но я всё равно рисовала, потому что просто нравилось. Тут была вполне сносная попытка изобразить нашу старую кошку, простенькие натюрморты, какой-то полузнакомый пейзаж и... существо. Я даже не сразу поняла, что на этой бумажке вообще нарисовано. Потихоньку взгляд выхватывал странные ноги, свёрнутые в позе лотоса, тонкое костлявое туловище, длинные ленты, извивающиеся и оплетающие фигуру. И вдруг меня как током ударило:
"На краю мира, где сливаются море и бездна, изгнанный бог поёт свою тоскливую песню."
- Откуда я это знаю?
После долгого молчания адресованный самой себе вопрос прозвучал неприятно громко. Ответ на него нашёлся не сразу. Я провела целую бессонную ночь на раскопках в глубине своей памяти, и только под утро лёгкая кисточка усталого сознания смела многолетнюю пыль с первого фрагмента. За ним последовал другой фрагмент, а затем ещё один. Я вытягивала их за длинные хвосты ассоциаций и извлекала на свет, пока не собрала из них то, что считала давным-давно забытым.
Старенькие немые фильмы нравились мне в детстве. Актёры в них ужасно переигрывали, корчили гримасы, дёргались, падали в обморок. Видимо, таковы были традиции в то далёкое время. Конечно, когда я была маленькой, в кинотеатрах уже ничего подобного не крутили. Но вы не представляете, насколько большой выбор фильмов был когда-то в "прокате дяди Калеба", до которого от нашего старого дома было пять минут ходу. Он был подобен библиотеке, где картонные обложки кассет, расставленные по жанрам и декадам, сплошным ковром покрывали стены обеих комнатушек. Немых фильмов в ассортименте было несколько десятков, и клянусь, я пересмотрела их все.
Особо ценные экземпляры, переписанные, как говорил хозяин проката (вы уже знаете, как я его по дружбе называла), непосредственно с бобин, которые привозили в закрытый ныне кинотеатр, он не разрешал мне брать домой, даже несмотря на то, что я была завсегдатаем и ни разу не потеряла ни одной кассеты. Но их всё ещё можно было посмотреть на большом телевизоре в третьей комнатке, переоборудованной в миниатюрный кинозал, человек на пятнадцать, не больше. Я приходила туда ранним утром каждую субботу и смотрела кино в гордом одиночестве.
Фильм, о котором пойдёт речь, был в числе особо ценных, поэтому я смотрела его не дома. Как он назывался - доподлинно вспомнить не получается, но название было длинным, и в нём совершенно точно было слово "песня". Что-то вроде "Тоскливая песня изгнанного бога", хотя я не уверена. Во вступительных титрах говорилось, что за основу сюжета была взята древняя легенда. Она попадалась мне и позднее, видимо, поэтому я в состоянии достаточно подробно её пересказать.
У какого-то из древних народов было представление о том, что Землю иногда навещают сущности из других миров. Их облик может быть разным. Они могут иметь много рук, или много глаз, а их шкура блестит самыми странными цветами, которым нет названия в людских языках. Но гостя всегда можно опознать по короткому рогу на голове, над которым ярко горит сфера из огня - свеча миров, освещающая духу путь во тьме космической пустыни. Только если этот гость не совершил чего-либо преступного и не оказался изгнан из родного мира. Свечу изгнанника гасят, чтобы он не смог покинуть место, где его оставили, и возвращаются за ним лишь тогда, когда он очистит свою совесть и раскается в содеянном.
Помню, фильм начинался с вида на небольшой городок. На его площади собралось много народу, все стояли вокруг юноши, игравшего на флейте. Легенда повествует о том, что когда-то давно жил странствующий музыкант, имя которого всё время менялось от рассказчика к рассказчику. Назовём его Кев. Он умел петь и играть на разных инструментах и был очень талантлив, и потому скоро стал знаменит. Люди узнавали его имя, собрать большую публику не составляло труда, хозяева таверн приглашали его играть у себя по вечерам за хорошие деньги. Кев был доволен своей жизнью и ничего не хотел менять. Но однажды он увидел сон, который изменил всё.
Во сне он увидел край мира, над которым пел в одиночестве изгнанный бог. Его тоскливая песня, нечеловеческая, неземная, зацепила музыканта за самую душу, лишила его покоя, поскольку по красоте с ней не могла сравниться ни одна другая песня. Кев мучился мыслями о ней день, второй, третий, и в конце концов решил, что не сможет жить, если не услышит песню бога от начала до конца и не споёт её сам. Он решил отправиться в путешествие на самый край Земли.
Путь Кева в легенде отписывали весьма бегло, и сценаристу, видимо, пришлось здорово постараться, чтобы сделать эту часть фильма зрелищной и разнообразной. Я вспомнила несколько эпизодов, долгих, по современным меркам даже затянутых сцен. Была сцена в пустыне, где Кев ехал на верблюде по бесконечным барханам. Верблюд вдруг остановился и ни в какую не хотел идти дальше, и музыканту пришлось спешиться. Он пошёл вперёд, а животное ещё сильнее забеспокоилось и словно по какой-то невидимой линии побежало в сторону. Буквально через несколько шагов ноги Кева провалились в зыбучий песок. Едва выбравшись, оставшись без ботинок, он полз на животе, практически плыл по неустойчивой поверхности, пока совсем не выбился из сил.
Помню, как он очнулся связанным, в бегло показанном лагере каких-то туземцев. Помню, как он, раскровив себе руки, перетёр верёвку, и сбежал, а за ним гнались и пускали вслед даже не стрелы, а простые камни из пращей. Как он прятался от погони в пещере, пока его глаза не привыкли к темноте, обнаружив сотни спящих в подземном убежище змей. Клянусь, все змеи в фильме были настоящие! Потом Кев путешествовал вместе с караваном. При нём уже не было инструментов, но он всё ещё мог петь, развлекая попутчиков. Последнюю часть пути он плыл по морю в маленькой лодочке. Плавание затянулось, запасы воды и еды подходили к концу. Когда Кев увидел вдали лесистый остров, не обозначенный на карте - не раздумывая поплыл к нему и причалил к неизвестному берегу. На острове был родник и росли фруктовые деревья, похожие на персики. Но стоило музыканту выпить здешней воды и поесть этих фруктов, как он забыл откуда прибыл и куда держит путь. Ему потребовался не один день, чтобы опомниться от странных чар.
И вот Кев наконец-то добрался до края света. До бескрайнего обрыва, с которого водопадом вниз, в пустоту, устремлялись океанские волны. Я не знаю, где это было снято, сомневаюсь, что в мире есть реки настолько широкие, чтобы эту сцену можно было реализовать без монтажа. В воздухе над этими красотами висела фигура изгнанного бога. Почти неподвижная, как статуя, но в то же время как-то убедительно живая, напоминающая человека, но лишь в общих чертах. Помню, что у него была очень длинная, изогнутая как у лебедя шея и вытянутое лицо с раскосыми глазами. Он пел, не прерываясь, чтобы сделать вдох, и сопровождал своё пение ритмичными щелчками семи лент-хвостов.
Да, фильм был немой. Но на кассете он был записан со звуком, притом в исполнении не одинокого тапёра, который "играет как умеет", а целого оркестра. Песня исполнялась, насколько я помню, чем-то струнным, с голосом более низким, чем у скрипки, но более высоким, чем у виолончели. И звучала она завораживающе. Поистине гениальная музыка. Столь чувственная, столь печальная. Словно вся тоска каждого живого существа в этом мире воплотилась в песне, пронзающей душу насквозь. Одного единственного звука её было достаточно, чтобы заставить меня забыть всё на свете - и слушать, и слушать вновь, со слезами на глазах, с трепещущим сердцем.
Так и Кев в этом фильме, очарованный песней, вылез из лодки и подходил всё ближе и ближе к краю водопада. Текстовых вставок в фильме было немного, но здесь они всплывали между сценами, поясняя, что творится у персонажа внутри. Чем дольше он слушал песню, исполненную тоски по дому, тем сильнее ей проникался, но и тем глубже в ней утопал. Кев словно слился в единое целое с изгнанным богом, чувствовал всё то же, даже знал всё то же, что и он. Через его песню музыкант понял, что сородичи изгнали его за ересь, обвинив необоснованно, несправедливо. Что он сможет изменить своё мнение, но не сможет раскаяться, и что за ним уже никогда никто не вернётся.
Видимо, от столь глубокого погружения в чужие чувства Кеву сделалось плохо. Он беспорядочно метался, обхватив голову руками, пока не упал на колени на самом краю обрыва. Бурная вода просто смыла его вниз. Одержимый песней, он летел в пустоту, сам того не осознавая, но что-то невидимое подхватило его и возвратило на Землю, бережно опустив на отмели. Когда Кев очнулся, изгнанного бога уже не было на прежнем месте, и, несмотря на то, что совсем рядом низвергался огромный водопад, в воздухе повисла тишина. Обратный его путь в фильме не был показан.
Добравшись до первого же знакомого города, Кев на радостях вышел на рынок, где всегда было полно народу, и провозгласил, что побывал на краю света. Что встретил там ангела, певшего песню, и что уже завтра он будет готов эту песню исполнить для всех желающих. Люди заинтересовались. Новость распространилась, и уже скоро все в городке знали, когда и где смогут услышать неземную музыку. А Кеву той ночью не спалось. Он брался то за флейту, то за лютню, то за виолу, но ни на одном инструменте не получалось у него повторить тоскливой мелодии. Он вспоминал песню раз за разом, часами пропевая её у себя в голове, но никак не мог понять, где у неё начало, а где конец. Он воспринимал её цельным полотном, не в состоянии вычленить хоть какой-то структуры. Эти ноты, плавные, растянутые - невозможно было предсказать, когда прервётся одна и зазвучит другая! На следующий день Кев не вышел к собравшейся толпе. Он сбежал, не выдержав собственного бессилия. Решил, что больше никогда в жизни не будет петь.
Почти сразу после того, как я восстановила в памяти полную картину, мне неудержимо захотелось вновь посмотреть этот фильм. Я хотела его найти, но это оказалось очень непростой задачей. Будучи не самой внимательной третьеклассницей, я не запомнила ни имя режиссёра, ни год выпуска, ни даже название. Перелистывание каталогов ни к чему не привело. Не попадалось ничего похожего или хотя бы смутно знакомого. Я даже вышла в сеть и спросила о загадочном фильме в нескольких киноклубах, но о "Тоскливой песне изгнанного бога" никто не помнил. Я отчаянно сожалела о том, что нашла свой волшебный сундучок только сейчас, когда дядя Калеб по состоянию здоровья переехал на другой конец страны дышать сухим и тёплым воздухом, а его прокат закрылся навсегда...
А потом в каком-то библиотечном журнале, взятом на изучение в порыве энтузиазма, я нашла единственный кадр из той самой сцены в пустыне. Узнала актёра, узнала пейзаж. Но это изображение служило иллюстрацией к статье об утраченных фильмах. Тех, от которых остались только архивные записи, отдельные кадры, возможно, короткие фрагменты, а возможно - вообще ничего. Я не в силах понять, почему когда кинематограф перешёл на запись со звуком, немые фильмы, снимавшиеся до этого, вдруг обесценились, стали никому не нужным хламом. Люди уничтожали старые плёнки, чтобы просто освободить место в хранилищах, а пожары, яростно уничтожавшие бесценные по теперешним меркам экземпляры, никто не торопился тушить... Я поняла, что тоскливую песню мне больше никогда не услышать. Надежда умерла последней.
Но уже одно то, что я вспомнила о существовании этого фильма и музыки к нему - меня, как и Кева, оставило с зияющей дырой в душе. Я вдруг поняла, насколько похожи наши с ним ситуации. Я ведь вечно страдаю по той же самой причине. Не могу в достаточной мере воспроизвести в доступной для других людей форме то, что представляю в мыслях. Даже не представляю, а вполне чётко и осознанно вижу наяву или во снах, будто получаю откуда-то извне. Люди обычно называют это Вдохновением, промыслом Аметистового Спрута, но что это на самом деле?
Быть может, всё наше искусство - ничто иное, как попытки человечества переделать в удобную для нашего восприятия форму мысли и чувства каких-то других, иномирных существ, попадающие в наши головы? Тех самых существ из легенд, что говорят песнями и через песню способны делиться друг с другом самыми сокровенными воспоминаниями, напрямую, из разума в разум, без лишних слов. Это что-то... личное, что-то настолько личное, что невозможно описать. Это невозможно нарисовать, невозможно объяснить ни словами, ни музыкой, можно только показать, прямо в мыслях, в мозгу - но я, увы, обычный человек. Я не способна сиять.
Как можно хорошо описать место, где туман неестественно густ, словно ты вдруг ослеп, а на земле лежат голубые камни с человеческим лицами, вырезанными на них? Лабиринт из деревянных помостов, и снег идёт в безветрии, как серый пепел? Тёмный, затопленный коридор, наполненный плеском воды и далёким, глухим звоном колокола, такой высокий, что не видно потолка, тусклый красноватый свет в который попадает через ажурные кованые решётки маленьких окошек, а за ними кроме этого света ничего нет? Я могу описать только физическую форму места. Вид, звук, запах. И этого было бы достаточно, будь эти места реальны. Но эти места ирреальные. Они словно плохо сделанные модели реальности, воспоминания, ощущения... квалии. Чистые чувства.
Муки творчества... Иногда я слышу эти слова, но не знаю наверняка, что под ними подразумевает тот, кто их произносит. С другой стороны, если подумать, все люди похожи. Даже в большей степени, чем принято считать. Я, как любой другой человек, как любой другой ребёнок, посмотрев этот фильм, увидела в нём нечто, по моему мнению, идеальное, и захотела это повторить, следуя своему инстинкту. Тогда я ещё не знала, что писать у меня получается гораздо лучше, чем рисовать. Пыталась запечатлеть важный для меня образ, а, поскольку песню без слов изобразить на бумаге я не могла, изобразила того, кто её пел. Этот маленький, неумелый детский рисунок - почему я так бережно хранила его в своей сокровищнице? Неужели он не вызывал у меня отвращения своей вопиющей примитивностью?
Идеи приносят мне столько боли. Не важно, бросаю ли я их или пытаюсь воплотить. Если бросаю - мучает совесть. Как бабушка говорила, из каждой недописанной истории рождается маленький, беспомощный и очень печальный дух, который бесконечно зол на своё существование, но ни на что не способен повлиять. Что-то, что мог бы однажды увидеть весь мир, навсегда исчезает, даже не появившись на свет. Если воплощаю - страдаю уже от того, что не способна достичь совершенства, сколь бы не старалась. Вот оно, прямо в моём сознании, только руку протяни! Песня изгнанного бога! Её не спеть и не сыграть, не написать и не нарисовать, лишь только жалкую пародию, которую даже стыдно показывать. Другие люди могут восхищаться, думать, что это шедевр, но автор - он же всегда понимает, что это не так. Автору единственному есть с чем сравнивать.
Пожалуй, мне не стоит больше жаловаться на жизнь. Если эту книгу читает человек, пусть даже не художник, не писатель, и даже не музыкант, он всё равно обязательно поймёт.