Она подошла к окну и отдернула край тяжелой бордовой шторы. Мягкий ровный свет золотисто-розового солнца лег на ее лицо. Утро было красивое и тихое. В предзимье, когда чувство только зарождается, и любовники еще не научились управлять своей жаждой, они смущены желаниями и растеряны, тогда снег становится их единственным спасением и убежищем. В белых лабиринтах легко затеряться, казаться другими, быть собой и оставаться неузнанным.
- Когда за окном тихо, всегда надеешься увидеть снег, - сказала она.
- Почему? - улыбнулся он.
- Не знаю. Он будто убаюкивает душу. Когда придет время умирать, я выберу зиму. Ты ведь простишь мне этот маленький каприз?
Да, теперь еще снег не выпал, и в оголенном и опутанном черными проводами и ветками городе эти двое были уязвимы.
Их история знакомства была проста, как у всех любовников — как говорится, на одну чашку кофе.
В 1.30 ночи из лифта на третьем этаже франкфуртского отеля вышел высокий худощавый мужчина в длинном черном пальто, застегнутом до середины. Полтора месяца назад ему исполнилось 48, коротко стриженные седые волосы и легкая грусть в смеющихся зеленых глазах придавали его красивому удлиненному лицу шарм опытного мужчины. В его уверенном спокойном взгляде было очевидное осознание своего места в жизни и четкое определение этого места рядом с собой для всех остальных. В компаниях он предпочитал быть в тени, но все общество очень быстро признавало в нем неоспоримого лидера и начинало жадно вслушиваться в каждое редкое слово.
В Германию он приехал на гастроли со своим камерным оркестром — два концерта были запланированы во Франкфурте. После успешного выступления музыканты попали под влияние бывших соотечественников и провели довольно бурный вечер в семейной таверне. Он сумел вовремя остановиться на грани между излишне и непозволительно, но каким образом у него в руках оказалась вся предназначенная музыкантам охапка из красных, белых и фиолетовых роз, все же не представлял. Надо было как-то избавиться от них – не размещать же всю эту оранжерею в номере.
Из-за цветов под ноги он не смотрел и, споткнувшись обо что-то твердое, нарушил благополучный сон этажа непонятным иностранному уху выражением «еж твою медь!»
- У вас прикурить не найдется? - донеслось снизу. Речь была русская.
На зеленом ковре, опершись спиной на стену и скрестив лодыжки, сидела рыжеволосая женщина в черной водолазке и узкой зеленой юбке. На коленях у нее лежал раскрытый середине блокнот — весь разворот был исписан крупными неровными строчками, еще немного места осталось в самом низу правой страницы.
Ей было 35, но она врала себе, что ей 27 и еще не зазорно ночевать на пляже, ходить в рваных джинсах на рок-концерты и красить губы вызывающим красным. Когда дела в ее крохотной галерее стали совсем плохи, она передала управление сестре и решила самостоятельно изучать живопись. Это была третья страна, где она осматривала шедевры в знаменитых музеях и посещала выставки в небольших галереях. Исходив несколько километров по залам Штеделя, она вернулась в номер и проспала пять часов. А когда проснулась, не нашла свои сигареты.
- Это я сейчас об ваши ноги споткнулся? - спросил он нетвердым хриплым голосом.
Ноги были красивые, особенно щиколотки, отметил он про себя с удовольствием.
- Так что насчет сигареты? - нетерпеливо переспросила хозяйка ног и протянула вверх руку. - Помогите мне подняться!
Он подставил ладонь, чтобы она могла на нее опереться.
И когда ее лицо оказалось на уровне его глаз, он был ошеломлен ее красотой. Он улыбнулся сжатыми губами и сказал, не отводя взгляда:
- Впервые за 17 лет жалею, что бросил курить.
- Вот черт! - раздраженно сказала она и небрежно сдула с лица рыжий локон: — Я обошла весь этаж — никто не курит. Вы бы видели, как они на меня смотрели, чертовы святоши! Я тут уже, - она повернула к себе черный блестящий циферблат — час и сорок семь минут. И вы в своих модных кедах только что лишили меня последней надежды.
- Ваши глаза лишают надежды, - произнес он медленно и протянул ей все свои розы:
- Это вам.
Женщина бросила на него презрительный осуждающий взгляд.
- Вы ничего не перепутали? - спросила она, вскинув выразительную бровь. - Я не она.
- Нет, вы не поняли, - попытался объяснить он. - Я хотел подарить их какой-нибудь горничной, но, - он пожал плечами, - никого не нашел. Наверное, все спят.
- Цветы горничной мне еще ни разу не дарили, - пробормотала она с чувством, возможно лишь слегка переигрывая.
По движению ее руки он понял, что подарок вот-вот будет отвергнут. Но в следующую секунду она передумала, выбрала из охапки цветки с белыми бутонами и сухо произнесла:
- Только эти, - в ее больших сосредоточенных карих глазах не было ни капельки флирта.
Залитый неоновыми огнями город звенел бокалами, монетами и браслетами, мужчины пьянели и теряли головы от своих и чужих спутниц, а эта нервозная рыжеволосая женщина сидела на полу и ждала, когда кто-нибудь прикурит ей сигарету.
- Спокойной ночи, - бросила она безразличным голосом и захлопнула дверь своего номера.
Цветов было все так же много, и он позвонил на ресепшн, чтобы ему нашли вазу:
- И принесите мне пачку сигарет, пожалуйста, но не очень крепких.
Буквально через три минуты бодрый ночной администратор расставлял цветы на подоконнике, щедро рассыпаясь в любезностях. Еще через минуту в дверь номера 333 постучали шпионским способом: два негромких удара, пауза и еще три удара.
Она рывком распахнула дверь и, вовсе не пытаясь скрыть злость, с вызовом спросила:
- Еще какие-нибудь подарки, которые вы не смогли вручить горничной?!
Мне нравится ее страсть, думал он, любуясь крохотными и веснушками, рассыпанными по щекам вокруг аккуратного тонкого носа.
- Если вам еще надо, вот, - он покачал перед ней белой пачкой.
- Боже, как вам это удалось! - воскликнула она возбужденно. - Прощаю вам и кеды, и букеты от горничной. Быстрыми пальцами она вскрыла упаковку и вытащила сигарету.
Но внезапно он совершил дикий и необдуманный поступок, перевернувший его представление о самом себе - перехватил ее запястье и отвел руку от лица.
- Пока вы не закурили, я должен...
А затем наклонился и поцеловал ее в незнакомые губы.
Она открыла створку окна. В комнату хлынул ледяной поток воздуха. Но она никогда не мерзла. Щелкнула зажигалка, и легкий сладковатый запах поплыл по номеру. Здесь, конечно, везде стояли противопожарные датчики, но ей было плевать - она все равно упорно выпускала тонкую струйку дыма в потолок, красиво запрокинув назад голову. Он вернулся из душа и обнял ее сзади обеими руками.
- Кто научил тебя так сексуально курить? - спросил он нежно, вдыхая аромат ее волос. Возбуждение в нем снова нарастало.
- А кто научил тебя так бессовестно восхитительно заниматься любовью? - насмешливо спросила она в ответ.
Она развернулась и прижала палец к его губам:
- Никаких дурацких вопросов. Никакой личной информации. Я не хочу знать, кто ты и что здесь делаешь. Особенно не хочу слышать про горничную. Если мы здесь друг с другом, значит, большего нам не надо.
Потушенная о подоконник сигарета вылетела в окно. На два этажа ниже кто-то грозно выругался по-испански. Он оттащил ее от окна и прижал своим телом к стене.
- Ты такая красивая... - с трудом сдерживая волнение, сказал он. - Я поведу тебя в оперу, а потом в лучший ресторан этого города. Все будут принимать тебя за актрису и просить автографы.
- А может, я и есть актриса, - шепнула она.
Уголки ее рта игриво поползли вверх, и через секунду она залилась смехом, а веснушки как будто ожили на лице. Да она сущий ребенок, подумал он, любуясь ее смеющимися розовыми губами. Их хотелось трогать, целовать, баловать.
- Пойдем в постель, - сказал он.
Они не созванивались, не списывались, не дарили друг другу подарков. Единственное, что их объединяло, - безликий гостиничный номер, в котором один раз в месяц эти двое были просто мужчиной и женщиной. Без имен, без прошлого и общих планов на отпуск. Что они в действительности знали друг о друге? У нее был целый гардероб узких юбок, она обожала картины сюрреалистов, белые розы и засыпать у него на груди. Он предпочитал цветные носки, лучшим композитором считал Бетховена, его сводили с ума ее волосы и когда она надевала его рубашки на голое тело. На обед они заказывали рыбу и белое сухое вино. Вот, пожалуй, и все.
В анонимной связи есть, как это ни странно, нечто интимное и очень сексуальное. И когда в оговоренный час она, пахнущая духами, которые дарил не он, входила в его номер из неизвестной ему жизни, он желал ее как ни одну другую женщину прежде. Занимаясь с ней любовью, он не знал, кто касался ее тела вчера, кому она позволит сделать это, выйдя от него.
Как-то, проснувшись под утро, он обнаружил, что она, поджав ногу, сидит за столом с зажженным ночником и увлеченно пишет в своем блокноте. В свете лампы ее волосы отливали красным золотом. Он склонился над ней и положил руки на плечи:
- Ты ведешь дневник?
Она вздрогнула и громко захлопнула блокнот.
- Полная анонимность, помнишь? - сквозь зубы процедила она.
- Мне известен каждый сантиметр кожи на твоем теле, - нежно шепнул он. - Неужели я не имею права знать, чему посвящает 353 дня в году моя... - не найдя подходящего слова, он запнулся.
- Твоя? Кто? - вспыхнула она и выбежала из номера.
Его взгляд растерянно метался по полу. Да, она была его тайной страстью, его неизбывной болью, последним утешением, но только любовницей, которой за два года он не предложил ничего большего, чем праздничный ужин от французского шеф-повара. И в большей степени это положение должно было уязвлять ее. Но униженным почему-то почувствовал себя он.
То, что годы разрушают любовь супругов, лишь жалкие оправдания лицемеров, вступивших в брак из корысти, жалости, скуки или зависти. Но на любовников время действует как ржавчина, от свидания к свиданию все сильнее разъедая их веру друг к другу. Они больше не получают удовольствие, а только мучаются от взаимных подозрений и болезненных упреков. В их движениях появляется настороженность, взгляды будто ощупывают лица и вещи, выискивая подтверждение в измене. Поссорившись, даже пережив предательство, муж с женой не станут чужими людьми — невидимые нити от них тянутся к детям, дому с общей постелью, фотоальбомам и воспоминаниям о пережитых трудных временах. Любовников в жизни объединяет лишь тайна. Но срок годности ее очарования невелик. Супруги останутся вместе, потому что они идут рядом по одной дороге, но любовники всегда следуют встречными путями. Все дело в том, что они знают: настанет день, когда придется вернуться в свою колею.
Общество с его напускной набожностью и ханжеское по своей сути никогда не признает тот факт, что любовь может существовать в параллельной браку и морали плоскости, что ее не вставишь в рамку, как золотой аттестат, чтобы повесить на общее обозрение. Она возникает там, где ты вовсе не готов к этой встрече: на подножке забитого пассажирами трамвая, в прачечной или на базаре, во время утренней пробежки с собакой вдоль пляжа, в коридоре гостиницы. И обрамляют ее порой неприглядные декорации. Выпестованные обществом фарисеев, мы благоразумно спешим назвать это случайностью, и если не в силах ей противиться, постыдно прячем на задворках жизни.
Но ни один из них не стыдился своей тайны. Это было по-настоящему счастливое время для двоих.
Уже семь лет он находился в разводе и посчитал бы за честь отвести ее под венец. Но разве она была свободна? Наверняка нет. Иначе зачем все эти игры в молчанку о себе?
Замуж она собиралась дважды, в первый раз за преподавателя истории, во второй — за владельца книжного издательства. Оба были милыми и честными парнями, но только с этим мужчиной ей хотелось красить стены в новом доме, кидаться подушками, растить детей. И как невыносимо сознавать, что его судьба принадлежит другой женщине. Конечно, ведь иначе и не могло быть.
За обедом они много говорили. Обычно темы касались культуры и искусства. Политику и социальные драмы в свой мир они не впускали. Лишь раз, когда спор зашел о судьбе и злом роке, она надолго углубилась в свои мысли и промолчала весь обед. Когда официант унес посуду, она по привычке забралась с ногами на широкий подоконник и наконец задала своему любовнику тот самый висевший в воздухе вопрос:
- Ты никогда не думал, что тем вечером меня мог угостить сигаретой кто-то другой?
- Думал, - ответил он тотчас. - Много раз. И что было, если бы я решил остаться в таверне и напиться. Или если бы нас заселили в другой отель. Это было чудесным совпадением. И ты была чудом. Знаешь, мне ведь совсем не свойственно ложиться в постель с женщиной после десятиминутного знакомства, - последнюю фразу он произнес немного тише, словно боялся, что его признание кто-то подслушает.
- До встречи с тобой я была уверена, что аморально делать это даже через две недели, - усмехнулась она. - Но тем не менее это были мы. И знаешь почему?
В ее обращенном к нему взгляде вместо нежной преданности проступал лишь рассудок, ясность выстроенного вывода, к которому она долго шла.
- Я поняла это на днях во время утренней пробежки, - продолжала она. - И ты, и я привязаны каждый к своей дорожке. Мы умеем ходить только по ней и видим только ее. Твоя дорожка неотделима от твоей ноги, моя — от моей. У каждого из нас свой способ идти по этой жизни.
- Ты хочешь сказать, что все, что с нами произошло... - догадался он.
- ...не было отклонением от нашей дорожки. Ведь ты не удивлен тем, что я курю. А я мирюсь с твоим помешательством на идеально заправленной постели и разноцветных носках. Мы принимаем это как данность. Так почему бы нам не принять, что ты и я — изворотливые бессовестные лжецы, которые бросились в постель, не зная имен друг друга, и больше трех лет морочат голову своим семьям и друзьям?
- Но это... - он хотел сказать «неправда». Но, рассказав ей против воли о своем свободном положении, ему тогда пришлось бы выставить ее изменницей.
Складка горечи появилась возле ее губ.
- И все же мы отличаемся от других мерзавцев. В отличие от них мы честны друг с другом. Мы не уклоняемся от взаимных обещаний и клятв под предлогом семейных ценностей, детей, которые еще не выросли, и больных собак. Да мы о них и не знаем! Мы эгоисты, и нам плевать на жизни друг друга за пределами этого номера. Все просто, - она вскинула руки кверху, - занимаясь любовью, я хочу видеть твое лицо, а ты — мое.
Говорить о любви она считала занятием пошлым, обязывающим, но самое главное, бессмысленным. Но теперь ему удалось вырвать у нее полупризнание. Хотя со стороны это было очень похоже на полуоскорбление.
- Как только я тебя разлюблю, эта постель опустеет. Мы исчезнем из жизни друг друга, - сказала она так легко, будто они обсуждали меню новогоднего стола, и, подняв на него глаза, весело уточнила: - Я имею в виду, что ни один из нас не станет разыскивать другого и добиваться от него объяснений.
Это были только слова, нарисованные картинки из будущего, которое, скорее всего, не настанет, но с того дня внутри него поселилась свинцовая тревога, которая мешала ему наслаждаться любовью этой женщины.
И однажды она действительно исчезла. Ноябрь выдался холодным и снежным, вьюга водила по городу хороводы с потерянными, чтобы по их следам пришли те, кому они были дороги. Она могла заболеть, попасть в дорожный затор из-за снегопада, ее могли не отпустить домашние дела – терпеливо и скрупулезно отбирал из всех кошмарных версий самые невинные. Допустить то, что она его разлюбила, было для него немыслимым. Когда пошли вторые сутки, пригодились телефоны больниц и моргов. В соцсетях ее тоже не было.
На следующий месяц в их день он ждал ее в том же номере: заказал по традиции обед и сел на стул напротив входной двери. Еда остыла, цветы завяли...
Он умел ходить только по своей дорожке и не понял, что настала зима.