Мне, вероятно, было около двух лет, когда моя мать, взяв меня за руку, вела через лес в Кузьминках к нашему дому, построенному дедом своими руками ещё до войны. Добротная изба стояла на берегу известного пруда, где у нас были пара лодок, чтобы ухаживать за лебедиными домиками, выровненными в линейку в центре водоёма, и их прекрасными длинношеими крылатыми жильцами. Из соседей были ещё два таких же одиноких дома, прятавшихся за деревьями, и больше никого. Здесь всегда было тихо, и только по воскресеньям, на другом берегу собирались люди, прохаживаясь по аллеям парка, погружённого в долгую-долгую дрёму, казавшегося сказочным мне леса. Я точно помню, что тогда я знал больше, чем сейчас. Моё сознание не было замутнено излишней информацией, которая во взрослом человеке вызывает постоянные и безутешно блуждающие мысли, остановить кои он не в состоянии. Я же был мал для каких-либо дел, и тем более для загадочных мыслей, а потому больше глазел по сторонам и слышал каждый шорох в траве и шелест листьев, бросавших тень на узкую тропинку, которая вилась между старых и не очень деревьев. Видимо, мать, тогда, впервые вела меня к дому именно этой тропой, потому что на других таких же, плутавших по парку, змейками, дорожках, со мной никогда не случалось того, что произошло в этот яркий солнечный день. Мы проходили по какой-то небольшой полянке, в центре которой высился и ширился огромный дуб, с развесистыми ветвями, занимавшими всё свободное от других деревьев пространство. От него явно веяло какой-то энергией, а само место казалось мне до боли знакомым и будто вынырнувшим из очень далёкого, забытого прошлого. Я, неожиданно для матери, выдернул свою ладонь из её руки, и бросился к этому сказочному великану, каким он мне тогда виделся. Не успела она обернуться, как я уже был около этого кряжистого дерева и, приложившись лбом и руками к его стволу, вдруг, зарыдал, орошая его своими слезами. Вероятно, тогда, я знал, что случилось со мной. Знал, потому что ребёнок в таком возрасте, ещё не теряет свои старые связи с прошлым, даже если оно очень далёкое, такое, о котором не смог бы вспомнить даже мой дед, не то, что я. Не знаю, как, но моей маме удалось оторвать меня от загадочного дуба и отвести домой. Она была удивлена, но не придала большого значения этому случаю, так как уже через день, история повторилась, когда мы возвращались домой по той же тропинке. И теперь, мои повторившиеся рыдания около дуба, насторожили её, и я помню, что мы ещё пару раз подходили в другие дни к тому же месту и получали тот же результат. Потом по прошествии времени, эта история была мной прочно забыта на сорок с лишним лет. Уже не стало матери, уже и я покинул те места, которые теперь представляются мне будто из какой-то другой, и даже не моей жизни. Время только кажется неспешным поначалу, пока дед не скажет: «И не заметишь, как поседеешь. Ещё вчера мальчишкой бегал, а сейчас я дед - девяносто лет!» И добавит: «Жизнь прожить – не поле перейти!» Это точно – не поле перейти. Все мы так, не вслушиваемся в истины, пока истина сама за нами не пожалует. Жизнь моя пронзила, будто калёная стрела, пространство, и воткнулась в далёкий берег совсем иной земли, лежащей на границе трёх пределов, океана, гор и бесконечных небес, усеянных близкими яркими звёздами тёмной тропической ночи. И уже отсюда, из другого, по сути, измерения мне стало многое ясно из того, что я так прочно забыл на долгие-долгие годы, потеряв узелок на память, который мне подарили те, кто ушли раньше меня. Магических мест много на Земле, они всегда где-то рядом, и кому-то удаётся узнать о ближайшем из них и даже прийти в него, а кому-то, приходится уходить на край света, чтобы достичь своего. У всех складывается по-разному, потому что места у всех разные, где каждый может найти самого себя. А бывает, что и не находят до конца этой жизни. Значит, время ещё не пришло родиться новому человеку, старое затянуло и держит не отпуская. Так бывает! У многих тяжёлый груз за спиной, всё клали и клали в свой мешок несуразности жизни, таща свои и чужие горести, надрываясь и теряя дорогу, пытаясь сократить путь, пойдя наискосок. Кто знает, сколько старых жизней придётся прожить, повторяя пути-дороги, чтобы когда-то, наконец, кто-то из нас вскрикнул: «Так ведь, это уже было!» Дежавю приходят с каждым проживанием всё чаще и чаще, семафорят нам, говоря: «Помнишь, это уже...!» Не помним, мучаемся этим и не можем вспомнить. Ну, что ж, есть ещё сколько-то дней впереди, может всё изменится, когда вспомним. Вот это мучение «вспомнить» и гонит нас иногда за тридевять земель, когда на самом деле, всё находилось перед самым нашим носом, и достаточно было прислушаться, приглядеться глазами того ребёнка, которого мы потеряли в себе, пока шли за миражами, насланными на нас мороком собственных суматошных мыслей.
Как я попал сюда? Откуда эти горы, если я не горец? Что я забыл на краю света? И почему меня так тащила сюда какая-то загадочная сила, а потом уже я и сам потащил за собой всех, будто в этом есть какой-то сакральный смысл, неведомый пока ни мне, ни тем, кто пошёл за мной?
Настала ещё одна ночь, странная ночь, когда напротив меня, в небольшой комнате села шаманка, одетая в тёмный коричневый балахон, в цвет земли, на которой я теперь находился. Я ничего не знал о себе. Я был слеп. Хотя, нет, не так. Я уже прозревал, но ещё не знал об этом. Так будет вернее. В каждой фразе должен быть смысл, иначе зачем тратить слова, цену которым не знаем до сих пор, на самом деле. Началось таинство, имя которому Смерть. Кто-то знакомится с этим таинством потом, когда нет уже времени сообразить: а куда же теперь?.. а как же так?.. и что за этим всем?.., - а кто-то, уже сейчас, подозревая, что всё не просто так, и что есть двери, которые ведут к двум другим, а те ещё к четырём, и конца и краю этому нет. Мне повезло, и в ту ночь я приоткрыл одну из старых скрипучих дверей, когда выпил отвар, поданный мне шаманкой, выглядевшей так, будто это сама Мать Земля предстала передо мной в женском облике.
Я знал, что многое может приоткрыться, когда ум, трепеща и сопротивляясь, бросает свои поводья, управлявшие жизнью и телом, в котором она теплится. Знал и потому не сопротивлялся сам, помогая уму, замереть, чтобы услышать и увидеть то, что было скрыто за тонкой пеленой занавеси, притаившей от наших глаз мир, отличный от того, что мы крутим своими ногами, шагая по нему через всю свою недолгую, но яркую или бесцветную жизнь.
Видения сменялись видениями, будто я проходил через разные порталы, попадая то в одно место, то в другое или просто растворяясь в мозаике света, игравшего моим сознанием. Так было, пока я не оказался на поляне, значительно больше той, что находилась на тропе к нашему дому около старого пруда. Но это была именно та поляна, я это знал точно. Я узнал её. Я увидел тот же дуб, более молодой, будто похудевший, от бегущего вспять для меня времени. Это был он, и здесь же... был и я. Моё видение было настолько отчётливым и ярким, что слёзы хлынули из моих глаз, хотя я смотрел и видел сейчас не ими. К этому сильному дереву, прислонившись спиной, одетый в белые холщовые рубаху и штаны, склонив голову с чёрными кудрями набок, и прикрывая грудь такой же чёрной бородой, раскинув босые ноги, на земле сидел человек. Чуть примятая трава под ним,тёмно-коричневая кора дерева и всё-всё запоминалось до мелочей. В его груди торчали два копья, пригвоздившие бедолагу к этому дубу. Одно из них вошло в межреберье в районе сердца, а второе пронзило солнечное сплетение. Он был мёртв. Он был – я! Из меня наружу хлынула страшная боль, выходившая сильной рвотой и слезами. Теперь я знал, почему, когда мне было около двух лет, я прибегал к этому дубу и обнимал его постаревший, но всё ещё могучий ствол. Так мы находим свои прошлые преткновения, места, где споткнулись, упав навзничь в другие миры, из которых приходим за самими собой, чтобы больше не потеряться...