Вспоминая интернатскую жизнь, почти нечего сказать об учебном процессе, кроме того, чтобы пропеть гимн замечательным учителям нашим. Но гимнопевец из меня неважнецкий, да его ещё и сложить надо, потому оду учителю оставлю для какого-нибудь следующего мемуарчика, а пока о тайной жизни.
Собственно, нет ничего тайного, что не стало бы явным, тем более, когда о ней известно десяткам людей, как педагогам, так и учащимся. Завесу тайны, интригу ночных похождений самцов, поддерживали и те и другие. Такая игра.
Заливистый школьный звонок, возвещавший о времени отбоя, подавался в 21 час. От старшеклассников никто не требовал строгого соблюдения этой части режима, однако часам к десяти все постепенно укладывались, в половине одиннадцатого часа интернат затихал, а ещё через полчаса наступала глубокая ночь. Никто и не думал просыпаться до отбоя, за исключением редких индивидуумов, увлечённых своим делом. Они делятся на две группы: фанаты футбола-хоккея и влюблённые в дев прекрасных.
О первых, что говорить? Они тайно спускались в классы и, прилипнув к экранам телевизоров, убавив звук почти полностью, болели за любимые команды. Знали они все таблицы соревнований наизусть. Ночной воспитатель, совершая обход классов, проверяя выключены ли электроприборы и прочее, выгоняла телеболельщиков, которые были настолько увлечены своим делом, что не замечали ничего вокруг. Она приказывала им немедленно идти спать, а наутро докладывала дневному воспитателю, и несчастный футболист-хоккеист получал нагоняй по всем правилам. Снижалась оценка по поведению за нарушение распорядка дня.
Вторые! Они вели семейную жизнь со своими избранницами. О них-то и пойдёт дальнейшее повествование.
Ровно за час до полуночи – секунда в секунду, кремлёвские часы можно поверять по этим выходам – трое парней выступали, озираясь, из своих спален-казарм, начиная путь тайных разведчиков, лежащий в соседнее крыло здания, где размещались вожделенные девичьи спальни, пахнущие цветами. Там-то и были три их цели, в кроватях у которых проведут они всю ночку и, отбыв там, вернутся к себе в шесть часов утра за час до подъёма. Убедившись, что остались незамеченными, они бесшумно достигали чёрного хода, исчезая в его спасительной и прохладной темноте.
Ночной воспитатель, сидя в своём кабинетике, едва вмещавшем кровать и письменный стол, тяжело поднималась со стула, оторвавшись от чтения книги, а то и преодолевая дрёму, когда стрелки часов показывали одну минуту двенадцатого часа, и шла неспешно к тому же чёрному ходу, скрывшему за несколько секунд до того наших отчаянных героев.
Здание интерната построено буквой «Е». В середине этой буквы, с внешней её стороны, парадный вход и лестница. От парадной лестницы в обе стороны отходят крылья здания. В конце каждого крыла чёрный ход. Окна школьных коридоров смотрят внутрь буквы «Е», а окна спален и классов – наружу. Здание трёхэтажное. Спальни находятся на третьем этаже.
Вот и идёт не спеша ночной воспитатель в конец мужского крыла*, останавливается там, напротив дверей чёрного хода, повернувшись к нам спиной, и, грузно облокотившись на подоконник, смотрит через ночную темь улицы на двери чёрного хода в девичьем крыле. Они ей прекрасно видны, потому что над дверями чёрного хода всю ночь горит ночник, в коридорах же свет потушен. Она видит, улыбаясь, как самцы, пригнувшись, выскакивают из чёрного хода, разбегаясь по девчоночьим спальням. И им доподлинно известно, что ночной воспитатель подсматривает за ними. Убедившись в благополучном достижении ночными гостями своих возлюбленных, ночной воспитатель идёт проверять классы, чтобы выгнать телеболельщиков. Надо же на ком-то проявить свою власть ночного директора. Не может же ночь в интернате проходить без мелких происшествий!
Ходили трое ребят к своим пассиям года три-четыре, и никто к этой троице не присоединялся, пока пишущий сии строки автор не стал четвёртым в компании всего на одну ночь, запомнившуюся на годы и десятилетия.
Мне и Нелли прочили семейное будущее, чуть ли не с первого класса. Наверное, с первого класса, потому что Зинаида Ивановна сажала нас за одну парту. Девочек в классе заметно меньше, чем мальчиков, всех ребят периодически пересаживали, меняя пары за партами, оставляя неизменно только нашу пару.
Потом наши с Нелей отношения развивались неровно, периоды дружбы сменялись периодами раздоров. За одной партой мы уж давно не сидели. Она сидела впереди меня, в соседнем ряду, и я на уроках посматривал иной раз на неё. Она ко мне проявляла больше интереса, нежели я к ней. Никто за нею не ухаживал, кроме меня, что было в периоды просветления, то есть дружбы, да и у меня почти никого другого не было. Нравились, конечно, девчонки, но как-то так необъяснимо всеми чувствовалось, что Нелли моя. Наконец, в старших классах мы окунулись в чувства уже не дружеские, а настоящей любви, влекомые природным инстинктом – созрели, значит!
Первое знакомство на сей почве произошло в городе Сочи. Романтично! Где же и влюбляться, как не в Сочи! Вон ведь куда нас занесло! Не только нас, а весь класс по школьной туристической путёвке. Советские школьники могли беспрепятственно и дёшево путешествовать по всей стране.
В туристической поездке складываются совсем иные отношения, чем в интернате, не только среди учащихся, но и среди сопровождающих нас педагогов и нами. Они тоже хотели чувствовать себя на отдыхе, предоставив нам больше свобод, не препятствовали, например, приобретению сухого виноградного вина местного производства.
Мы с Нелей долго не договаривались о моём ночном визите. Он созрел, как бы само собой разумеющееся мероприятие, без которого просто немыслима ночная жизнь в гостинице, да ещё в городе Сочи! По чистой случайности, номера наши находились рядом. Оставалось лишь дождаться заветного часа, когда все улягутся спать. В гостинице, в отличие от интерната, неизвестно, когда наступит этот час «Х». Ребята посещали друг друга в номерах, угощались винцом, выбегали на улицу курить, педагоги, не вмешиваясь в процесс, следили за порядком. Гостиница гудела от неугомонной молодёжи. К полуночи движение становилось вялым и скоро совсем успокоилось. Я ни к кому в гости не ходил, спать не ложился, бродил из угла в угол в своём номере. Волновался. Как пройдёт наша встреча? Ведь никогда ничего подобного ещё не было. Что нужно делать? Но я с большим нетерпением торопил время, оставшееся до встречи, хоть и не знал, когда оно придёт.
Ожидаемая минута настала. Я, удивляясь сам себе, действовал спокойно, будто не в первый раз проходил сей путь. Здание гостиницы по всем этажам опоясывал сплошной балкон, разделённый решётками на части, каждая из которых принадлежала конкретному номеру. Перила и перегородки сварены из ржавой арматуры. С риском для жизни, тёмной, прохладной, январской сочинской ночью, я взобрался на трясущиеся хлипкие перила балкона, чтобы обойти едва закреплённую к стене решётчатую перегородку. Железные прутья арматуры мокрые, холодные и скользкие. Переход оказался удачным. Постучал в балконную дверь. Тишина. Никто не открывает. Постучал повторно. За плотно задёрнутой занавеской послышались тихие шаги. Резким движение руки, Нелли отдёрнула занавеску, обозначив себя за стеклом тёмного окна, отперла балконную дверь и впустила меня, почти совсем замёрзшего.
Она, стройная, стояла предо мною, контрастно выделяясь белизной тела и белья на фоне чёрного шифоньера, выступающего в темноте немым свидетелем нашей тайной встречи. О, сколько бы он мог рассказать виденных здесь подобных историй, если бы мастер каким-нибудь образом умудрился приделать ему язык и голосовой аппарат! Впрочем, он фабричный. Ну, тогда речь должна идти о конструкторе мебели. Нет-нет, хорошо всё-таки, что шифоньеры, вопреки высшему техническому образованию конструкторов умеют хранить любовные тайны, порой и самих любовников, скрывая их в чреве своём.
Я обнял Нелю, не прикасаясь к ней мокрыми и холодными ладонями. Она слегка трепетала мелкой дрожью. Тело её упругое покрылось гусиной кожей. Я тщательно вытер руки о собственную одежду, подышал на них, согревая, и только после этого мы по-настоящему обнялись. Она всё же вздрогнула от прикосновения не успевших нагреться рук, прильнула ко мне и вся напряглась в волнении. Я впервые гладил молодое, тугое девичье тело, мне нравилась его гусиная кожа, его мурашки, его шероховатость, его дрожь, белизна, округлости. Всё нравилось, поскольку было в первый раз, и ничего другого не знакомо. Я и не подумал, что Нелли, совсем раздетой, стоять у балконной двери, пусть и закрытой, холодно, пока она не повела меня к кровати.
На соседней кровати, только сейчас я их заметил, ластились, накрывшись одеялом с головой, Толик с Таней. У них это происходило далеко не в первый раз, но о них упомяну чуть ниже в этом воспоминании.
Мы встали около кровати. Я расстегнул застёжку на спине Нелли и набрякшие маленькие девичьи груди со стоячими сосцами, получив свободу, выскочили из заточения! Я целовал эти волшебные шарики, задевая языком плотные сосцы. Нелли дышала часто, вся обмякла, не могла стоять. Я, просунув пальцы под резинку, потащил вниз её белоснежные трусики. Она в изнеможении, медленно проседая на кровать, машинально придержала их ослабевшей рукой, не зная, позволять ли? Они упали белым пятнышком на тёмный пол, как падают снежинки первого снега на тёплую, ещё не остывшую после лета землю, но не растаяли, а подхваченные мною, парировали на стул. Во мгновение скинув с себя лёгкую одежду, юркнул к Нелли под одеяло.
Вот сейчас наступит кульминация всего процесса. Немножко страшновато, немножко чувствую себя неуверенно, но внутренний голос учит: продолжай, доводи дело до конца, коль начал.
Мы ласкаемся. Разогрелись. Давно уж исчезла шероховатость гусиной кожи. Теперь Нелли горячая, увлечена процессом, но голову не теряет, бережёт честь девичью.
– Не надо, Лёшечка, прошу тебя. Не надо.
Она крепко сжимает стройные ножки. Мне, шестнадцати летнему юнцу, будто кто-то подсказывает, что все они так говорят, что слушай, не возражай, не упрашивай, не верь, а поступай по-своему, иначе уважать перестанут, иначе никогда ничего не добьёшься.
Неожиданный резкий, оглушающий удар в дверь, вмиг развеял две наши идиллии. Удар исполнен столь страшной силы, что казалось, что дверь с петель слетит, что вся гостиница ходуном ходит, как во время землетрясения, хоть нам это и неведомо, что балкон непременно обрушится. Стук в дверь повторился и предобрейшая наша Нина Серафимовна сердитым голосом, что с нею редко случается, прокричала:
¬– Девочки, открывайте! Открывайте немедленно!
Удары её, в общем-то, слабого кулака, ибо находилась она уже в летах преклонных, дробью покрывали ни в чём неповинную дверь, как и шифоньер, видавшую виды.
– Откройте, девочки! Слышите, немедленно откройте!
Мы, на мгновение застывшие, растерявшиеся, не поняли, как кровати выскочили из-под нас, опрокинув на пол. Толик и я, схвативши со стульев одежды свои вперемешку с одеждами подруг, метались по комнате. Под кровать не залезешь, она низкая, хотели в шифоньер залезть, но девчонки не пустили, открыв гостеприимно балконную дверь. Сочинский январь принял нас, нагих, не ласково, в отличие от славных подружек знойных. Но всё же, сочинский январь куда мягче, чем его собрат, царствующий в наших нижегородских широтах. Мы с Толиком сели под окном на корточки, прижавшись спиной к ледяной бетонной стене панельной гостиницы, пытаясь бесшумно натянуть на себя спортивные штаны и футболки, но из кучи схваченной второпях и без разбора одежды вытягивались лишь колготки в рубчик.
Нина Серафимовна, ворвавшись в растревоженный ночной номер, совсем недавно наполненный атмосферой идиллии плотской любви, включила яркую люстру и, озираясь во все стороны, спросила металлическим голосом:
– Девочки, у вас мальчиков нет?
Скромная и тихая Таня слегка улыбнулась, пожимая плечами, не находя нужного ответа, а бойкая Неля выпалила с обидой и наигранным раздражением:
– Нужны нам, Нина Серафимовна, эти мальчики! Мы вообще-то спим давно, а вы тут облаву устроили, подозревая нас непонятно в чём?!
Нину Серафимовну Нелины слова успокоили, как плеть всадника осаживает не в меру разбушевавшегося коня. Она поняла, что поступок её среди ночи не очень приличный.
– Ой, девчонки, ну извините меня, двух парней никак не могу найти. Все на месте, а этих негодников никак не найду. Всю гостиницу обежала. Не знаете, может, они пойти куда-то собирались?
Произнося эти слова, Нина Серафимовна заглянула за занавески, в шифоньер, собиралась посмотреть под кроватями, забыв о том, что нагибаться тяжело, но поняла, под кроватью человек не поместится.
– Откуда нам знать, Нина Серафимовна, хотели они пойти куда-то или нет?! – уверенно сказала Нелли.
Нина Серафимовна стояла около балконной двери, зорко осматривая её, будто стараясь понять, давно ли её открывали. Из ярко освещённой комнаты она видела лишь собственное отражение в ночном стекле. А мы тряслись там от холода, может и, мечтая, чтобы Нина Серафимовна открыла-таки дверь, хоть в тепле окажемся! Но она поправила причёску у ночного окна, будто перед зеркалом и отошла вглубь комнаты. Девчонки спокойно выдохнули.
Нина Серафимовна не торопилась уходить от них. Она внушала им, если придут мальчики, чтобы они прогнали их, ни в коем случае к себе не впускали. Зато мы очень торопились. Оставив заботливо сложенную лишнюю одежду не нашего фасона, мы перелезли на свою часть балкона, рискуя сорваться вниз. Толику требовалось преодолеть ещё один барьер, так как его номер был следующим. Мы чётко понимали, что Нина Серафимовна, выйдя от девчонок, сразу придёт в наши номера.
Меня в номере ожидал Игорь. Не ложась спать, он сидел на кровати, прислонившись спиною к стене, освещаемый тусклым светом стенного бра. Он походил на некоего древнего мудреца, застывшего в таком положении много лет назад. Увидев меня, входящего в балконную дверь, он пошевелился, сделав попутку привстать, сбросить дрёму и задать важный вопрос. Но в это время, открыв незапертую дверь, в комнату влетела всё ещё не успокоившаяся Нина Серафимовна. Увидев меня, воззрив на меня колючий взгляд, будто никогда не видала, спросила строго:
– Панов, ты, где был?
– Я?
– Да, ты!
– Здесь.
– Не ври! Тебя тут не было. Я везде тебя искала, всю гостиницу обежала несколько раз!
– Курить ходил, – спокойно ответил я.
– Куда?
– На улицу.
– Что же тебе на балконе не курилось?!
– На улицу захотелось, Нина Серафимовна. На балконе ветрено, перила ржавые.
– Ну ладно, – примирительно сказала Нина Серафимовна, – ложись спать. Ночь уже. Да, а где Беляков?
– Тоже курить ходил.
– Он же не курит!
– Нина Серафимовна, мы же в Сочи! Тут все удовольствия надо попробовать.
Как-то недоверчиво и подозрительно она на меня посмотрела долгим взглядом и медленно, несколько раз оглянувшись, вышла в коридор, плотно прикрыв дверь. Может, вспоминала в этот момент меня первоклассника. Потом неотступно за нами следила, так и не позволив слиться в едином порыве с любимыми подругами.
Игорь спросил вкрадчиво:
– Ну как?
– Никак. Видишь, Сарафан спугнула.
– Ну, а до этого полчаса ты чем занимался?
– Пока пришёл, то да сё.
¬– Совсем что ли ничего не было?
– Ну, так.
– Как?
Я промолчал, не находя ответа. Я был под мощным эмоциональным впечатлением. Да и что тут расскажешь, пробовать надо. А Игорь продолжал настаивать на своём:
– Как там у них?
– Так же, как у нас, только гладко, но чертовски здорово!
Помолчали. Молчали каждый о своём. Мне хотелось помыть руки, испачканные приятными выделениями и неприятными полосами рыжей ржавчины, оставшимися от решёток, но воды в кране не было. В Сочи воду подавали по графику, о чём мы узнали позже.
***
Вернувшись в школу, уже никак нельзя оставить Нелю в покое. Намерения я имел решительные, добиваясь согласия посещать её ночью регулярно. Она категорически отказывала. Тут не могло сработать пресловутое: слушай и поступай наоборот. Куда попрёшься ночью, не заручившись обоюдным согласием?! Устроишь лишь переполох в курятнике.
Долгие просьбы и потуги непременно увенчаются успехом. Сопротивление будет сломлено!
Однажды майским вечером, зазываемые в школу звонком, возвещающим отбой, я провожал Нелю до входа в женское крыло здания. В этот раз она вела себя податливо, была мила и нежна. Поднимаясь по пустой лестнице на третий этаж, я вновь обнял её, и рукой ласково легонько сжал правую грудь. Тугая чашечка бюстгальтера чуть слышно хрустнула, а Нелли, задышав часто, повалилась в изнеможении на перила лестницы.
– Я приду к тебе, – шепнул ей страстно в самое ухо.
Она поёжилась от неаккуратного дуновения ветерка в ухо, отозвавшись шёпотом:
– Приходи! Только не сегодня.
– Сегодня я не смогу. Надо подготовиться и договориться с компанией.
На следующий день я подошёл к Сергею** с вопросом:
– Возьмёте меня ночью к девчонкам?
– Пойдём, – не задумываясь, ответил он. И добавил, – только потренироваться надо.
– В чём?
¬ Вечером, когда салаги спать уйдут, я тебе кое-что покажу.
К девчонкам пацаны проникали через второй этаж. Как уже сказано, они спускались чёрным ходом на второй этаж, проходили оба крыла здания и поднимались на третий этаж по лестнице другого чёрного хода, выходя в конец девичьего крыла здания школы. Полы коридоров выложены паркетом, который немилосердно скрипел и стрелял, о чём нельзя знать, потому что днём этих звуков совершенно не слышно. Зато ночью, если не знаешь тайной тропы прохода по минному полю, паркет хрустит, как сухой валежник в осеннем лесу и звуковая волна долго гуляет по пустому коридору от стены к стене, от пола к потолку.
Наконец наступил долгожданный вечер. Младшие класса ушли спать. Крыло с их классами располагалось под нашим спальным крылом. Паркет там хрустел во всю мощь в сравнении с паркетом соседнего крыла, в котором размещались старшие классы.
Сергей поучал, показывая путь:
– Вот смотри, выходим мы из чёрного хода и сразу надо прыгнуть вот сюда. Прыгай как я. Вот так. Не наступай только на паркет около входа, иначе трескотня на всю школу разнесётся. Потом прыгай вот сюда, к стене, и тут, вдоль стены мы добегаем почти до поворота. Затем мы прыгаем в сторону от стены и чуть назад, потом вот так, и вон туда надо тихо допрыгнуть, не наступая на этот участок.
В общем, мудрёной тропой мы проходим одно крыло, потом каменную парадную лестничную площадку и таким же зигзагом проходим следующее крыло. Мне казалось, что Серёга меня немножко дурачит, шутит, но я безропотно внимал серьёзности его тона, как ученик учителю.
А он продолжал:
– Обувай только кеды, потому что они мягкие. Желательно, чтобы кеды были старые. В них прыгать удобно и не слышно. Когда будем проходить лестничную площадку, ступай осторожно, чтобы резина кед не скрипела по каменному полу. Старые кеды не создают свиста по каменному полу. Запомнил?
Я кивнул. Он сказал:
– Пойдёшь четвёртым. Внимательно смотри, куда мы прыгаем, и тогда пройдёт всё хорошо.
Я опять кивнул, потрясённый этой новой наукой и хитрой траекторией движения по паркетному полу.
– А ты к кому идёшь? К Нельке?
– К кому же ещё, другой у меня нет, – и добавил, – не к Аньке же.
Сергей ухмыльнулся. Он знал, что к его Анне никто, кроме него, сунуться не посмеет. Она считалась школьной звездой, самой красивой девочкой. Может, не столько красивой, сколько неведомым магнитом притягивающей к себе значительную часть парней. Разом за нею ухаживали человек десять. И она никому не отказывала. Вечерами гуляла то с одним, то с другим. Удостаивался быть в числе её поклонников и я. Мне кажется, я любил её по-настоящему, любил крепче прочих претендентов на её руку и, добавлю, сердце. Дарил ей подарки от души, копя деньги, отказывая себе во многом. И ведь я знал, что она никогда не станет моей. Мы, её страстные поклонники, почти не конкурировали между собой, тем более ни разу не дрались из-за неё. Должно быть, каждый, как и я, твёрдо знал, что Анна принадлежит Сергею. И он никак нам не мешал, он, будто нас не замечал. Мы были для него как мелкие муравьишки для огромного слона. Он как бы говорил: «Ну, ребятки, потешьтесь вечерком с моею Анькой, погуляйте вокруг здания школы, посидите в беседке или в укромном тёмном уголке, а ночью я всё равно к ней пойду, и буду спать с нею до утра, чего вам и не снилось делать по малолетству ваших понятий».
Поклонники у Анны менялись: одни приходили, другие уходили, а я оставался верным ей на протяжении нескольких лет. Не исключено, что и она это чувствовала. Как-то раз, в конце учебного года, когда в школе оставались лишь девятые, десятые и одиннадцатые классы, проходила в актовом зале молодёжная вечеринка. Что-то вроде танцев или дискотеки. Мы с Анной, ни о чём не сговариваясь, вышли из актового зала, свернули в чёрный ход и поднялись в крыло с нашими спальнями. Нашли пустую спальню. Кроватей там не было, потому что как раз в этот год меняли железные кровати с панцирной сеткой на более благородные деревянные с пружинным матрасом. Старые матрасы, которые клали на железную кровать, аккуратно сложены стопою в углу.
Анна выглядела особенно эффектно этим чудесным вечером. На ней белое платье, подол складчатой юбки которого заканчивался чуть выше прекрасных коленочек. Кожа у неё смуглая, волосы и глаза чёрные. Что-то цыганское в ней есть. Может, цыганскими колдовскими чарами привораживала нас, её поклонников.
Она быстро стащила на пол сверху кучи два матраса, и мы легли ногами к стенке. Для меня поступок Анны стал настолько неожиданен, что я не знал, как себя вести, что делать. Я не растерялся, но не знал, до какого предела намерена дойти Анна. Да и в спальню в любой момент могли заглянуть.
В старших классах стало понятно, что Анне во взрослой жизни потребуется несколько любовников, что одного мужа вовсе недостаточно. Так и вышло. После школы Анна и Сергей поженились. У них родился сын. Анна гуляла, но и семьёй успевала заниматься. Не знаю, как к поведению Анны относился Сергей, это их семейная тайна. Но судьба Анны трагична. Тела её и любовника нашли в легковом автомобиле. Они задохнулись выхлопными газами. Автомобиль стоял в гараже, им стало холодно, любовник запустил двигатель, открыв одну створку гаражных ворот. Этого оказалось недостаточно. Сынишке в ту пору было годика три. Сергей сам его воспитывал, так и не найдя новую жену.
А я к Анне относился трепетно, нежно, как к горячо и искренне любимой девочке. Телом она шикарна, всегда хотелось обнять её. Но не надо забывать, хоть я пишу о любовных похождениях, всё же в советской школе, как и должно быть в любой другой школе, эта тема попадала под определённый запрет. Массовых сексуальных отношений не возникало. Скорее то, о чём я пишу, это единичные случаи. Просто так совпало, что в моё время образовались три прочных семейных пары. Могла бы сложиться четвёртая – моя, – но судьба распорядилась иначе.
Мы лежали с Анной на матрасах. Я боялся к ней прикоснуться, потому что именно с ней, с птичкой вольной, хотелось чистой любви. Она подняла ноги слегка вверх, опершись пятками о стену, заявив, что устала ходить в туфлях. Подол платьица по гладким колготкам скатился вниз, оголив восхитительные бёдра. Эту часть её бёдер я видел в первый раз и обалдел. Вот тут я действительно растерялся. Мы о чём-то болтали. Больше она, потому что у меня язык почти не ворочался. Минут десять болтали ни о чём, потом она выдала:
– Вот ты богатый, – с лёгкой, едва уловимой презрительной интонацией сказала она.
К материальному богатству в те времена относились неоднозначно. Нас воспитывали в том ключе, что накопление личного богатства не красит советского человека. Если родители кого-то из учеников выделялись из общей массы по имущественному положению, то к нему относились не очень хорошо, хоть и не всегда это заметно. Порой ведь одного слова достаточно для того, чтобы чувствовать себя неудобно. Будто виноват в чём-то. От Анны странно слышать такую реплику с оттенком презрения. Наоборот, казалось, что она ищет богатых, обеспеченных спутников жизни.
– Я богатый?!
– Ну, ты и родители твои.
– Кто тебе сказал?
– Все говорят.
– Ты не слушай всех.
– Как же, дачи у тебя есть, машина, квартиры, дома.
Она перечисляла все эти блага во множественном числе и мне бы поддакнуть, пусть завидует, но я открыл ей страшную правду!
– Да, действительно, дача есть. Только у нас это садом называется. Небольшой участочек и домик однокомнатный с пристроенной к нему верандочкой. Машина, славный «Запорожец», была, но теперь её не существует. Родители на её приобретение деньги занимали везде, где могли и потом несколько лет долги выплачивали, отказывая себе во всём. Квартирка у нас только одна, двухкомнатная, в которой живём впятером. Домов, извини, нет.
– И всё?
В этом вопросе я почувствовал, что капкан захлопнулся. Анна мастерски выудила из меня нужную ей информацию. Я доверился ей, но уже жалел об этом. По инерции произнёс:
– Всё. У нас есть и побогаче меня, но это клеймо почему-то только ко мне приклеилось.
И опять пожалел о сказанном.
«Отдохнув», Анна встала, показав глазами, что матрасы надо убрать. Наверное, подумала, что я тюфяк, а может просто испытывала. Кто их разберёт?!
***
Ожидая одиннадцати часов вечера, лёжа в кровати, я стал засыпать. Откуда-то издалека раздался голос:
– Ты идёшь? Вставать пора.
Сергей полушёпотом звал меня идти к девчонкам. Я не откликался. Так сладко спится, никаких девчонок не надо. Тащиться теперь к ним в другой конец здания, соблюдать осторожность…
¬– Ты идёшь или остаёшься? – с раздражением шепнул на ухо Сергей.
– Иду, – откликнулся я. Вскочил и стал быстро одеваться.
В коридор вышли одновременно все четверо ровно в одиннадцать часов. «Как у них всё чётко отработано, – подумал я».
Сергей, как известно, ходил к Анне. Она училась на класс младше нас. Они дружат класса с шестого-седьмого и сразу у них начались взрослые отношения.
Анатолий учится на класс старше нас, он ходит спать к Тане из своего класса. Таня полноватенькая, тихая, незаметная девочка, домовитая и хозяйственная. Идеальная жена!
Андрей, одноклассник Анатолия, посещает Наташу из нашего класса. У них тоже прочные семейные отношения и уже давно. Наташа отличница, активистка. Сначала была председателем совета пионерской дружины. Потом секретарём комсомольской организации школы. Она симпатичная, тоже слегка полноватенькая, что очень приятно. Ей бы получить образование после школы, подумать о карьере, но нетерпеливый Андрей сделал всё это невозможным. Родилась дочка. А потом Андрей стал сильно выпивать и семейной хорошей жизни у них не стало.
Но пока до сих событий ещё далековато, пока мы в школе учимся и нас четверо ночных похожденцев.
Мы метнулись в чёрный ход, сбежали по знакомой лестнице на второй этаж, и тут началось то, за что меня чуть не убили! Я напрочь забыл хитроумную схему прохода по минному полю. Зря я пренебрёг серьёзным отношением к ней! Мои товарищи, как быстроногие олени, так стремительно упрыгали по коридору, ступая след в след, что я и глазом моргнуть не успел. Они сделались, словно невесомые в этом темном коридоре, в окна которого проникал свет уличных фонарей, ложась светлыми четырёхугольниками на тёмный пол и стены. Их невообразимые прыжки, попеременное мелькание фигур, попадающих то в свет фонаря, то в темноту, напомнили коридор этажом выше, когда я, второклашка, любовался мнимым привидением, человеком без головы – памятником, накрытым белым покрывалом в день перед открытием его. Вот и сейчас я видел лишь мелькание их ног, беззвучно касающиеся скрипучего паркета. Я, припоминая наставления Сергея, совершал дикие прыжки, всякий раз попадая на те дощечки паркета, на которые ни в коем случае наступать нельзя. Пол трещал, истошно стонал, скрипел, хрипел и пел на все голоса и ноты! Хозяин тайги, грозный медведь, никого не боясь, лез напролом сквозь буреломы, разбрасывая мешающиеся стволы поваленных бурей деревьев! Разве не ревел грозно! Товарищи шикали на меня, махали руками и грозно показывали кулаки.
Добравшись до лестничной площадки, остановились, переводя дух. Иногда ночной воспитатель, не желая смотреть одно и то же кино, сценарий которого наперёд известен: вышли пацаны из чёрного хода в девичьем крыле здания, да и разбежались по спальням их, спускалась на площадку между вторым и третьим этажами, прислоняясь спиной к висящему на стене радиатору отопления. Он расположен точно на уровне её спины, будто специально так закреплён. Здесь, перед выходом на площадку, нужно затаиться и внимательно слушать, не стоит ли у радиатора ночной воспитатель. Она обязательно переступит с ноги на ногу, или кашлянет, или потрётся спиной о радиатор, получая от этого величайшее удовольствие. Постояв минуты три, убедившись, что воспитателя нет, что она дежурит у окна, мы пробегаем площадку и опять проходим по минному полю. В этом крыле паркет меньше стреляет предательскими звуками. Входим в другой чёрный ход, поднимаемся по лестнице на третий этаж и сталкиваемся с непредвиденной ситуацией: двери заперты. Как сейчас бы сказали – форс-мажор. Но в те времена этот термин нам не знаком.
– И что дальше? – спросил я.
– Сиди спокойно и жди.
Двери чёрного хода ночной воспитатель, желая разнообразить свои наблюдения, запирала. Запирались они на крючок. Он крепился верху высоких дверей, без стула не достать. Минут пятнадцать отсидев на лестнице прохладного чёрного хода, в котором гулял лёгкий сквознячок, создаваемый приоткрытым чердачным люком и вентиляцией столовой, находящейся на первом этаже, мы, чтобы не окоченеть, стали тихонько травить анекдоты. Наконец, за дверью послышалась лёгкая поступь девичьих ножек, волнующая и столь желанная, жизненно необходимая в этот момент. Кто-то из догадливых девчонок, не дождавшись к положенному часу жениха своего, встала, накинув коротенький халатик, взяла швабру и черенком её привычным движением откинула крючок, сразу удалившись, прекрасно зная, что находится в поле зрения ночного воспитателя. Мы подождали несколько секунд, дав спасительнице уйти, и, пригнувшись для порядка, вышли в тёплый коридор.
– Как вы думаете, – шепнул я, – ночная нас видит?
– Конечно, видит, – ответил мне нестройный хор приглушённых голосов, – но ты нагибайся ниже, надо демонстрировать уважение к взрослому человеку!
В те годы ночных воспитателей работало двое попеременно. Одна из них – Галина Фёдоровна, Галифе, которая редко наблюдала за любовниками. Ну, бегают парнишки к девчонкам, так ведь ничего особенного там не происходит, просто спят вместе. Каждый ухажёр много лет подряд посещает ночью исключительно свою избранницу, что достойно уважения. Второй воспитатель – Пузырь. Имени и отчества её я вспомнить не могу. Она маленькая и толстенькая женщина, похожая на флакончик духов. Она каждую ночь стояла у заветного окошка. В этот раз она увидала четверых парней, вместо привычного трио. Брови её слегка взметнулись вверх от удивления, поскольку уж несколько лет к триаде никто не присоединяется. Она дольше обычного задержалась у окна, пытаясь разгадать, кто этот четвёртый, к кому он пошёл? Из-за большого расстояния, не очень хорошей видимости она не могла узнать новенького в этой согбенной компании амурчиков. Ей не составляло труда неслышно обойти две-три спальни старшеклассников и по пустой кровати определить того загадочного четвёртого ловеласа, но она решила подумать, перебирая всех влюблённых в памяти своей. Правда, мы, уходя, оставляли «куклу» на кровати, то есть, под одеяло клали мешок с физкультурной формой, сумку, куртку. Поэтому воспитателю смотреть требовалось внимательно, следуя между рядов кроватей.
Тем временем все четверо разошлись по спальням. Нам с Андрюхой в одну спальню надо заходить. Андрей скорым, привычным шагом вошёл в спальню, стрелою пролетел к Наташкиной кровати, юркнув в тёплую постельку её, успев по дороге каким-то чудом раздеться. Наташка, чья кровать стояла у окна, на которую падал тусклый свет от уличного фонаря, заботливо отвернула перед ним краешек одеяльца, что выглядело восхитительно, очень волнительно, прелестно!
«Вот и предо мною сейчас милая Нелюша загнёт краешек одеяльца в белоснежном пододеяльнике и пустит в образовавшийся тёплый гротик».
Так думал я с вожделением и уже посетившей негой. Вот сейчас, мол, лягу я с девчонкой, мы обнимемся и проспим до утра! Как это здорово! Я мелкими шажками пробирался к Нелиной кровати, опасаясь налететь на какой-нибудь стул. Но её кровать занята другой особой. Никак Нелю невозможно спутать даже в темноте, ибо у неё абсолютно белые волосы. А у этой, непонятной, чёрные, как смоль. Кто такая? Откуда тут взялась? «Это не беда, – сам себе сказал я, ¬– может на голову чего надела. Девчонки всё могут. Сегодня белая, завтра чёрная». Думая так, я рванул одеяло, намереваясь, наконец, получить желаемое и законное удовольствие. Зря, что ли сон прервал, путь проделал опасный, мёрз на сквозняке в чёрном ходе. Нет, дудки, подавай мне теперь то, зачем я сюда добирался. Но одеяло не поддалось. Та, которая тут незаконно лежала, завернулась в него куколкой, не подлезешь. Стало ясно, что это не Неля. Я прикоснулся к волосам, убедившись, что это волосы, а не шапка. Обладательница их головой нервно дёрнула, типа, пошёл вон отсюда.
Что делать? Ошибиться кроватью не мог, их тут всего-то десяток. Стоял над ней, над той, которая подменила Нелю, не зная, куда податься бедному парнишке! Девчонки уже начали похрюкивать от едва сдерживаемого смеха. Уж понял я, что Нелли тут нет, потому следовало бы тихонько уйти, не продолжая комедию. Но как же, трудов почти ратных, сколько потрачено для достижения цели! Напрасно старался?! Ну уж нет, буду искать Нелю. Она, наверное, с кем-нибудь кроватями поменялась. Сейчас найду, обязательно найду, и всё будет хорошо. Пошёл вдоль кроватей, внимательно вглядываясь в лица девчонок, притворяющихся спящими. Они натянули одеяла до самых глаз.
Андрюха и не пытался сдерживать хохота. От него заражалась вся спальня. Наташка затыкала ему рот уголком одеяла или подушки, разобрать нельзя, что помогало на короткое время, но он, задыхаясь, отпихивал её руку.
Вот теперь-то ясно на сто процентов, что Нелли тут нет (Наташка Андрюхе шепнула об этом, потому он и заливается соловейчиком), что надо уходить, поскольку нет иного варианта, но я медлил. Не мог я смириться с обманом. Как же, после всего того, что между нами происходило, Неля меня столь жестоко обманула, выставив на посмешище. Андрюха, а вслед за ним и вся спальня, успокоились. Я в нерешительности стоял возле двери. Все уже думали, что комедия окончена, что сейчас я уйду восвояси, но последний акт комедии ещё предстояло разыграть.
Никак я не мог смириться с отсутствием здесь Нелли, решив попробовать позвать её голосом. Вдруг немедленно отзовётся: «Дорогой, вот она я! Что же ты меня отыскать никак не можешь? Иди ко мне, я жду тебя!»
Из моей непрочищенной гортани, где всё ссохлось и слиплось, вырвался слабый, хриплый блеющий полушёпот, зовущий протяжно:
– Не-ля-я-я.
Этот номер удивительно походил на жалобное блеяние молодого козлёночка в ночном, страшном лесу, потерявшего мамку (беленькую пушистую козочку), безуспешно несколько часов пытающегося найти её, и прильнуть к питательным сосцам её!
Андрюха грохнулся с Наташкиной кровати, задыхаясь приступом хохота, закатившись под соседнюю кровать! Спальня взорвалась смехом, но девчонки почему-то старались усиленно сдерживать его.
Я выскочил за дверь, собираясь идти к себе обычным путём, но вспомнил, что могу подставить своих товарищей.
Пузырь, собираясь уходить от окна, заметила, как тот четвёртый выскочил из спальни, будто ошпаренный, опрометью бросившись в чёрный ход. Она ухмыльнулась, мол, этому дали от ворот поворот, а чего тогда попёрся, не договорился, что ли как следует? Она поспешно прошла в свой кабинет, дав дорогу неудачнику пройти в спальню. Она знала, что тот четвёртый, кто бы он ни был, больше никогда не повторит этого похождения.
***
Прошло двадцать лет. Встреча класса. Неля растила прелестную дочурку, которой на тот момент было 12 лет. Несмотря на Нелину семейную жизнь, мы не теряли связь: сначала переписывались, потом, когда наступила эра мобильной связи, созванивались. Ходили в походы. Но, ни разу до юбилейной встречи класса, я не напоминал ей о том случае. Помнил его всегда, но даже не желал задавать вопросы. Во время встречи спросил тихонько, помнит ли она тот ночной случай? Она ответила, что совсем не помнит его. После напоминания некоторых подробностей, она вспомнила, что поменялась местами с Мариной, учившейся на класс старше. Хоть и дала мне согласие на визит ночной, но испугалась его.
Марина ни с кем из школьных парней дружбы не водила. Кое-кто подбивал к ней клинья, но оставался ни с чем. Одним из воздыхателей по Марине был Игорь. Получив решительный отказ, он лезвием бритвы нанёс на лицо сетку, демонстрируя несчастную любовь. Шрамы эти через неделю бесследно заросли, но акция его запомнилась навсегда.
Потом к Марине стал ходить хороший дружок – мужчина тридцати одного года. Он её нежно любил. Они никуда не скрывались, всегда намеренно держались на виду. Педагогов не могла не волновать такая ситуация. Михаил спокойно объяснил, что любит Марину, что не собирается с ней совершать противоправных действий. И педагоги в искренности его намерений скоро убедились, перестав волноваться. Может, за пределами школы у них что-то и было, но нам это неизвестно, догадок строить не станем.
Михаил для нас был другом из взрослого мира, таким, каким ни один педагог стать не мог. Мы беседовали с ним на разные темы, когда Марины по какой-то причине рядом не оказывалось. Он мог часами просиживать в одной из беседок, расположенных у парадного входа в школу, ожидая терпеливо ненаглядную Марину. Чаще всего он приходил вечером. А вечером с 16 до 19 часов у нас проходила так называемая самоподготовка. Это то время, в которое мы выполняли домашнее задание. Самоподготовка ежечасно прерывалась переменой. Выпорхнет Марина к Михаилу на 10 минут, поворкуют они в беседке до звонка, и Маринка убегала делать уроки, а Михаил ждал целый час. Он и зимой сидел в беседке. Маринка выбегала к нему, накинув шубку. Если мороз серчал, то он заходил в вестибюль школы.
К сожалению, скоро пришла весть о гибели Михаила. Как Марина перенесла этот удар судьбы, я фантазировать не берусь, а мы переживали его эмоционально. Михаил стал своим человеком, всеми уважаемым.
Я в этом мемуарчике поведал об основных школьных парах моего времени. Чтобы никого не обидеть, отмечу пару Виктор и Ирина. Виктор мой одноклассник, Ирина – на класс старше. Виктор почти отличник, мог бы им стать, если бы захотел. Все науки ему легко давались, особенно алгебра и физика. После школы он никуда не поступил, женился на Ирине, родилась у них дочь. Виктор попал под влияние зелёного змия. Ирина его не бросила, лечить пыталась, по-моему и по сей день безрезультатно.
И, чтобы совсем воспоминания о любовных усладах оказались полными, вспомню о приключениях Багиза. Ему страстно требовался секс, он без него жить не мог. Субботним вечером он просил нас связать верёвку из простыней, с помощью которой спускался вниз с третьего этажа, что было крайне опасно, и уходил в город. Там он как-то находил проституток, где-то доставал деньги на оплату их услуг. Подробности он нам не разглашал. Женился на однокласснице Лене, у них трое детей.
Сейчас, когда нам под пятьдесят, все эти воспоминания кажутся мгновениями далёкого, счастливого детства.
Внимательный читатель, которого я сам себе выдумываю, возможно, задаст вопрос:
– А ведь ты, автор, не без сожаления рассказываешь, что не смог с Нелей создать семью?
¬– Может, и так, – отвечу ему, ¬– а, может, и нет.
– А если бы открутить тридцать лет назад, как бы ты поступил?
– Как хочешь, так и поступай, всё равно станешь жалеть. Это уж по-сократовски выходит. Но ты, дорогой собеседник, коль есть у тебя такая машина, отмотай тридцать лет назад, а я уж там решу, что и как делать!
2017-2020.
* Крыло с нашими спальнями называлось именно мужским и никак иначе. Соседнее крыло женским не именовалось, только девичьим.
** Настоящее его имя – Алексей. Но я намеренно изменил имя, чтобы не сливалось, не путалось с моим именем, ибо мы тёзки.