Сыроватая деревенская улица, хотя улицей ее теперь с трудом можно назвать, так, два домишка обезлюдевших. В одном баба Катя жила, в другом тетя Маша. У её избы низинка, колеи - старая дорога. У дороги под сиреневым кустом стоит желтый облезлый стульчик крестьянской работы. Он из тёти машиного дома. Стульчик поставил Генка, самый молодой житель деревни из восьми домов, до пенсии ему
еще с десяток лет. Остальные все пенсионеры, иным уж девяносто подгребает.
Генка весельчак и говорун, в молодости даже волосы длинные носил, был стройный и на мотике гонялся по пыльным улицам родной деревушки, шарахая куриц да древних старух.
И женат был, и дети где-то есть, а может уж и внуки. Вернулся один в деревню, в низкую избушку к отцу и матери. Стал жить в своё удовольствие. Кочегарил котел на колхозной ферме, да качал воду на водокачке туда же. Выпивал, знамо дело,
то ли от не сложившейся жизни, то ли напротив. Выпивши Генка становился ещё веселее и говорливее, на радость одиноким дояркам, да и не только одиноким…
Генка почти ничего не боялся, или виду не подавал.Но страх был, и страх его был странный для деревенского мужика – Генка страсть как боялся лягушек. А их как
назло было полно на водокачке. Сыро, прохладно – тут и лягушки. Все знали о этом генкином страхе, и иные, осмеливались сунуть лягушку Генке прямо под нос. Один такой шутник-смельчак едва унес ноги от гонящегося на ним, озверевшего Генки с оглоблей.
Пришло время и ферма закрылась. Кочегар стал не нужен, водокачка тоже. Доярки разъехались кто куда.Опустели ближние и дальние избы. Помер последний в деревне гармонист – генкин отец.
Генка пил. Изредка выбирался в соседнее село чтобы отовариться в сельмаге, напиться в компании и вдоволь наговориться. Но скоро и эта радость кончилась. Стала точить мужика неудобная хворь, и Генка чтобы заглушить боль опять пил, забывался.
Запустил хворь – чуть не помер, на носилках из дому уносили. На «скорой» увезли в областной центр. В областной больнице доктора и практиканты –
африканцы ужаснулись запущенности генкиных органов, но мужика спасли.
Оклемавшегося Генку навещали в палате доярки, кормили его, стригли и брили отросшую бороду,а он, как ни в чем не бывало травил свои байки.
Вернувшись домой Генка стал опять выпивать, но поменьше. В основном по «магазинным» дням – когда автолавка приезжала. Сидит со старухами на лавке болтает без умолку, старухам веселье.Отоварится, сидит пиво пьет. Тут и кружечка на столбике висит для пива. Попивает, ещё веселее старушек подтрунивает.
Одна беда, Генка огруз, тяжелый стал. Тяжело и ходить и дела делать, хворь-то неудобная была, и резали в неудобном месте. Вот и поставил Генка по всей деревне пеньки, лавочки, да стульчики.Дойдет, сядет, отдохнет, тут и пива из фужерчика без ножки выпьет, повесит его на штакетину, да и дальше пойдет.
Дома мамка престарелая ворчит, сердится: - «Экий лёжень, ничё видь не делат! Я старуха, восимисят годов, я и дрова окладу, и в избу наношу, и поводу на реку схожу. Давеча бельё в пруду полоскавши чуть не утопла. А он ведь палец о палец не ударил…»
Мамка старая, на девятый десяток пошел, но шевелится, и огород обихаживает, и Генку обстирывает, и кое-чего стряпает в маленькой замасленной кухоньке за плечистой русской печью. Там она и ворчит, сердится на апатичного сына, который только «жрет, вино пьет, да на диване лёжит».
Сына же одуревшего от пива или какого другого выпитого зелья, недовольное ворчанье мамки злит, и он норовит запустить в неё тарелкой, или чашкой со стола, и грозится: - Уходи прочь, а то убью!
Старуха выпуча глаза бежит сквозь лопухи к соседям, и плача громко рассказывает о произошедшем, хлебая из чашки горячий чай, расплескивающийся из-за шибко трясущихся рук.
- Да лучше бы опился и сдох! – горько восклицает старуха-мать, беспокойно поглядывая в сумерки за окном – пойду, а то, не приведи Бох, уронит папироску-ту, избу спалит…
Иногда баушку болячки одолевали, но оклемавшись, она рассказывала соседкам о том, как хворала а по ночам «выворачивало составы и ноги отымались»,и продолжала с рассуждениями и ворчанием под нос, исполнять круг своих хлопот праведных.
И все-то у нее спорилось. И лук в огороде вырастит – на загляденье –
продает. И дрова все окладет, и тряпье всё повыстирает, на ветхом заборишке поразвесит – пусть уж не белоснежное, а всё же свежее.
Однако, помирать бабка не раздумала. Очень её беспокоило, что в избе худо. Обои и потолок закоптели – печка и Генка дымят.
- А вдруг помру? Людей будет стыдно в избу привести! А этот, лёжень, ничего и делать не будет без меня. А Генка сказал: - Баушка помрет – и я удавлюсь.
К очередному баушкину дню рождения в июле, под её четким руководством знакомый паренек из соседнего села выбелил потолок, и оклеил стены бело-золотистыми обоями. В избенке стало светло – солнышко играет на обоях. Генка недоволен был, с дивана пришлось уйти, клеить мешал. Но все же свою лепту внёс – переложил дымящую печку. Печка дымить перестала, Генка нет.
В чистой избе старуха юбилей себе устроила, с гостями. И чай из самовара пила, и вино пила, и салаты поела, и песни старинные попела, а напоследок обмолвилась, что мол, уж помирать пора бы. И немного погодя расхворалась надолго. Ждали что помрет. Лето прошло, осень и зима настала новая,снежная.
Всё по-старому в глухой деревушке.Автолавка ездит, телевизоры кажут, печки топятся.В январе на Крещенье в соседнем селе узнали, что в глухой деревушке покойник:
- Кто? Которая из старух?
- Генка помер.
- Как?! Самый молодой из всей деревни! Опился что ли? Или хворь неудобная вернулась, добила?
- Сердце...
Раннее морозное утро. Потрескивают деревья на кладбище. По сугробам идут копали к могиле генкиного отца – рядом копать будут.К полудню выкопали.
Холодное солнце слепит-радуется. По глубокой узкой дорожке бредут Генку хоронить немногие его родичи, знавшие его, да маленькая согбенная старушка в нестеганой бордовой курточке из болоньи с выпроставшимися из под пухового платка седыми волосами.
- Ой, Генька! Генька! Да чего же ты наделал?! Да, по что же ты помер Генька-а?! Для кого же мне жить-то теперь… О-ой, погодите! Дайте я ещё погляжу-у! Ведь не увидимся боле…
Старуха в голос ревет. Все жмутся к сугробам. Зимний лес над кладбищем молчит.
Сев на похоронную лавку старуха каждому рассказывала, повторяла: - Пошел он в колидор, пришёл, сел на мою постелю и говорит, мамка, ногу мне чего-то сводит, разотри. Встала я на коленки, стала ногу тереть, а он руку к груди – ой, жмёт! Сердце жмет! Да и повалился набок. А снегу много было, а дороги не чищены, а соседка одна и та слепая, покуда я дошла...