55
Я смотрел на Войнова с задором, с вызовом. Потому что теперь это я был на коне, а не он. Пусть у него были мои чертежи, пусть у него было то, что принято называть доказательствами. Но он не мог теперь меня победить. Основа любой победы – страх соперника. А я уже не ощущал страха. Когда я закончил свою речь, во мне его больше не было. Выступление вышло сумбурным, сбивчивым, но главной цели я достиг. Оружие из рук Войнова оказалось выбито. Пусть он теперь берёт слово и рассказывает… обо всём. О том, кто на самом деле виноват в катастрофе в «Дельфине». Мне теперь терять нечего. Я высказал им всё, что думаю. Какая разница, что будет дальше?
Но Войнов сидел молча и никак не реагировал. Это было странно, очень странно. Что такое могло взбрести ему в голову? Почему он не хочет защищаться? Ведь сказанное мною сейчас, вкупе с выкладками Аркадия, может похоронить «Золотой город». По крайней мере, в его теперешнем виде. Почему же он тогда молчит и не борется? Я знал его совсем не таким. При все своей неповоротливости он обладал железной хваткой. Что теперь изменилось?
Я задавал и задавал себе эти вопросы, а Войнов продолжал неподвижно сидеть. Это, как видно, удивило не только меня. Вернидуб выдерживал свою паузу сколько мог долго, но в конце концов был вынужден вмешаться.
– Геннадий Яковлевич? – обратился он к Войнову. – У вас есть какие-либо замечания ко всему сказанному сейчас?
И тогда Войнов медленно, нехотя поднялся. Создалось впечатление, будто его приклеили к стулу – так тяжело он это делал. Я следил за ним, не отрываясь. Почему он так неспешен? Неужели… неужели он не собирается говорить? Оставит мой удар без ответа?
– Уважаемые члены комитета! – заговорил Войнов, тщательно проговаривая слоги. – Вы просите меня высказать свои замечания. Однако спешу вас огорчить: никаких особенных замечаний у меня нет. Господин Высоков высказал свою точку зрения, господин Приёмов – свою. Стану ли я с ними дискутировать? Нет, не стану, не вижу в этом особого смысла. В конце концов, решение будет принимать комитет. Повлиять на него я уже никак не могу, не правда ли? В вашем распоряжении есть все необходимые документы, чертежи и факты. Значит, вы, скорее всего, примете правильное решение. Думаю, лишние разговоры тут ни к чему. На этом позвольте закончить.
И он снова сел. Сказать, что я был потрясён, – значит ничего не сказать. То, чего я ждал с таким нетерпением, не случилось. Это, наверное, был сон, наваждение. Войнов не выбросил своего джокера? Чёрт, да есть ли он у него вообще? Может, тот пакет так и не дошёл до адресата? Но как тогда понимать визит Войнова ко мне в больницу? Нет, не может он не знать, а если знает… то обязан был использовать. Обязан! Почему обязан? Это потому, что сам бы я на его месте… А впрочем, как бы я поступил? Бес его знает! Может, я бы тоже смолчал и не стал вытаскивать на свет божий эти чертежи. Потому что в известном смысле это непорядочно, хотя и справедливо. Но Войнов? Откуда у него-то представления о порядочности? Разве он может ими руководствоваться? Такого отродясь не было и никогда не будет. Но какие тогда у него могут быть мотивы?
– Благодарю вас, Геннадий Яковлевич, – важным тоном сказал Вернидуб и обратился к зрительному залу: – Я полагаю, что на этом наше заседание можно считать состоявшимся. Комиссия, которую городской комитет уже сформировал, тщательно рассмотрит все факты и примет своё решение. Если у кого-то имеются возражения по существу, прошу их высказать.
Повисла пауза. Никто, кажется, не имел никаких возражений. Кроме меня. Но я сидел, не в силах ничего сказать, не в силах пошевелить рукой. Это было слишком тяжело! Разве можно требовать от человека т а к много? Войнов должен был говорить за меня! Но он смолчал, предпочёл покорно снести моё нападение. И что же, вот я сейчас встану (то есть, конечно, не встану, это образно) и всё им выложу? Расскажу в подробностях, как я погубил жизнь троих человек? Как искалечил судьбы их близких? Как – из-за своей ошибки – превратил в груду обломков самый большой аквапарк в регионе? Ну не сумасшествие ли это? Какой здравомыслящий человек так может поступить?.. Выходит, что я совсем не здравомыслящий. Куда уж там! Нормальный человек вообще бы не ввязался в эту авантюру. Послал бы куда подальше этих безусых архитекторов с их амбициями. Потому что есть вещи, о которых просто не говорят. Никто и никогда. А я почему-то должен о них заговорить, прямо сейчас, не медля.
Я в последний раз обвёл глазами зрительный зал. Теперь уж лица не расплывались, я видел их все, каждое из них. А особенно – лицо моей Риты (вот, я снова назвал её Ритой). Маргарита смотрела на меня: упорно, не мигая. Казалось, она пыталась передать мне на расстоянии какую-то мысль. Губы её беззвучно шевелились. И вот чудо – я услышал её, услышал, что она мне говорила. “Не надо, отец, не надо. Ты знаешь, что никому от этого лучше не будет. Я пыталась тебя уберечь. Но я не всесильна. Оставь эту идею, это бессмысленно. Мы оба знаем: то, что случилось, должно быть похоронено навеки”.
Клянусь, я вовсе не спятил. Я действительно слышал все эти слова. И они даже меня не слишком удивили. Вот только эффект произвели совершенно противоположный. Если Рита хотела, чтобы я отступил, если она думала… Нет, этому не бывать! Я слишком долго прятал голову в песок. Теперь или никогда!
– Господин председатель! – громко и отчётливо воскликнул я. – Разрешите мне кое-что сказать!