Старый трамвай потряхивало на каждом переезде. Тяжёлый мокрый снег оседал на окнах, но за снежной пеленой угадывались серые очертания зданий, залепленные грязью фуры, одинокие серые пешеходы.
Пассажиры дремали. Не выспавшийся кондуктор потребовал билет, забыв, что пару остановок назад я уже показывала проездной. Сняв для вежливости наушники, я напомнила, что прикладывала к его валидатору пластиковую карту. Кондуктор извинился, но не пошёл дальше в салон, а присел напротив и попросил:
- Девушка, нельзя ли чуточку прибавить звук? У меня особенные воспоминания, связанные с этой песней.
Пожилой сосед справа оторвался от телефона и тоже произнёс:
- Невозможно поверить, но сегодня ему бы исполнилось восемьдесят. Вы знаете об этом?
Конечно, я знала. Я тоже имела честь родиться в этот счастливый день. И – сколько себя помню – в нашей семье за праздничным столом всегда поднимали сразу два тоста: за именинницу и за день рождения великого актёра и барда. Его надрывный баритон с самого детства казался мне таким же родным, как голос бабушки, мамы и отца. Его я слышала чаще, чем голоса крёстных, дядей, тётушек и других родственников.
Я достала маленький радиоприёмник и включила «Баньку по белому» с начала – чуть громче, чем было, чтобы не тревожить других пассажиров.
- Девушка, нам не слышно, - забеспокоились в середине салона.
- Если есть возможность, включите так, чтобы и мы слышали! – хором крикнули трое молодых мужчин, стоявших у задней двери.
Мощность радиоприёмника позволяла включить музыку на весь салон.
- Хорошо, что не забывают Поэта! – довольно произнёс пожилой мужчина с наколкой. – Как называется передача?
- Это не радио, а карта памяти, - ответила я.
- А ещё есть Высоцкий? – спросил кондуктор.
Я кивнула.
- Много. Часа на два.
- Давай! – обрадованно крикнул молодой парень, сидевший в середине салона. – Только сядь на моё место, так всем будет слышно.
Салон одобрительно загудел. «Я вырос в ленинградскую блокаду», «Очи чёрные», «Песня о друге»… Надо было видеть лица людей, когда хриплый и до боли родной голос разрывал тишину салона! А потом были песня о Большом Каретном и «Дом хрустальный», «Кони привередливые», «Эх, раз!», «Штрафные батальоны», «Он не вернулся из боя»…
Новые пассажиры – крикливые, бранящиеся, смешливые – войдя в салон, тут же замолкали. Одна капризная девочка, издёргавшая на остановке отца, вдруг перестала плакать – тот, войдя в трамвай, погрозил ей пальцем и тихо сказал: «Не смей реветь – Высоцкий поёт!».
Когда между песнями воцарялась недолгая тишина, пассажиры начинали перешёптываться. Кто-то имел счастье видеть актёра на Таганке; кто-то хранил его автограф, взятый на концерте, и редкие фотографии; чья-то жена сталкивалась с актёром в коридоре гостиницы. Все эти воспоминания бережно хранились в памяти людей; ими гордились и передавали из поколения в поколение, как драгоценность.
- А ты на какой остановке выходишь? – вдруг озабоченно спросила совсем молодая девчонка.
- Не скоро. Еду почти до кольца.
Девчонка заулыбалась. В её семье не было культа Поэта, и многие песни она слышала впервые.
«Ленинградская блокада» была записана на карте памяти дважды. Не скажу, что это была любимая моя песня, но что-то сильно брало в ней за душу. Очень пожилая женщина, сидевшая позади, потрепала меня по плечу и попросила:
- Поставьте ещё раз. Очень необычно. Фокстротная музыка и такие горькие слова…
Я и сама не раз удивлялась их гармоничному сочетанию и поставила песню в третий раз. Никто не возражал.
- А знаете, какое стихотворение написала Белла о Высоцком? – вдруг отозвался приятный юноша в клетчатом пальто.
Я, разумеется, знала. Другие – нет.
- Останови запись на минуту. Послушайте!
Он начал читать. Читал великолепно, как со сцены, дрожащим голосом. Начинающий актёр? Студент?
…«Народ невредим, если боль о Певце всенародна»…
Слова эти вызвали особенное одобрение, и каждый подумал о том, что нельзя было вернее сказать о русской душе.
Потом опять была музыка. Шутливые песенки и мудрые баллады, любовные лирические и разудалые цыганские, саднящие сердце военные и задушевные дружеские…
Вновь вошедшие - все как один - одобряли нашу затею. Некоторые старались встать поближе, чтобы лучше слышать. Другие спрашивали, есть ли среди записей их любимые песни и просили послушать. Те пассажиры, которым приходилось выходить, благодарили – никому из них раньше не приходилось путешествовать по городу в такой огромной компании единомышленников.
Пока я меняла сработанные батарейки, в салоне вновь начались тихие разговоры: кого-то за пристрастие к песням Высоцкого хотели выгнать из школы; кто-то восхищался его любовью к Марине Влади; были и такие, кого песни Высоцкого коробили в юности, зато теперь бедолаги жалели, что так и не сподобились сходить на концерт…
- Девушка, меняйте батарейки скорее, а то мне выходить через две остановки!
- «Охоту на волков» давай!
- Про боксёра!
- «Разведку боем»! Старика уважьте!
- Нет, про трамвай! – вдруг отозвался доселе молчавший водитель. – Есть такая запись?
Да, была и такая. И далее мы слушали про трамвай, про разведку, про чёрные бушлаты…
Навстречу морозной январской заре, подбирая новых продрогших пассажиров, ехал наш музыкальный трамвай…