Да-да, недавно наша суицидница обновилась. Или, как это сейчас модно говорить, обнулилась.
Иными словами, заменила устаревшую версию себя на усовершенствованную.
Проснувшись у меня в паху одним распрекрасным утречком, эта безбашенная тваренция оглядела в зеркало свою одноглазую морду лица, и подумала: «А не сделать ли мне глубокий пилинг за счёт хозяев? Не утянуть ли свою провисшую шкурку, а заодно и пояса этих зажравшихся мясоедов?».
Подумала, и тут же ринулась исполнять.
Правда, на сей раз, чудовище не стало бросаться под колёса сансары, а натурально взяла ту самую сансару за..., так сказать, в оборот, и провернула нам всё это весьма аристократично. Под Шампанское!
Вот, вы пивали когда-нибудь Шампанское за две тысячи долларов? Нет?.. Я тоже! Но, тем не менее, именно такую цену заплатил. И даже не столько за Шампанское, сколько за пробку. Поскольку эта ... аристократка, отгрызла кусок пробки, и ввела её в себя перорально, не оставив при этом ни прощальной записки, ни завещания, ни даже письма о намерениях. То есть – ничего, кроме заблёванного пространства вокруг нашей постели. Основательно, надо отметить, заблёванного, поскольку в вечор перед обнулением, аристократка, как и положена все вельможным особам, нажралась от пуза на неделю вперёд.
А наутро началась викторина – угадай кота по блевотине!
Точнее – началась она ещё с ночи, когда, поскользнувшись на этом добре, я едва не угодил в травматологию, от коей меня уберегла лишь моя фантастическая растяжка и стена, влепившись в которую, я не успел разорвать себе промежность до олимпийского стандарта.
Разумеется, первым делом, мы подумали на Байрона. Ибо, как представитель древней монархической династии, он хорошо известен нам и тонкостью вкуса, и изысканностью желудка, и деликакностью кишечника.
А вот Бомжиха, легко перемалывающая в своих жерновах любые мослы, жилы и даже блевотину Байрона, в расчёт нами не бралась. Нам легче было поверить в упившегося элем лепрекона! В ротавирусного полтергейста! И даже в сбежавшего из застенка и отомстившего мне в постель, морского свина Болика. Чем - в срыгнувшую едой Бомжиху.
Едой, понимаете?! Кор-мом!!! Что, по определению, немыслимо.
Вот почему первые пару дней обнуления мы прибывали в полнейшем ах... изумлении. Так как: Барон жрал, попугай жрал, морские свиньи жрали, и Бомжиха, разумеется, жрала, как не в себя.
То есть - жрали все, тогда как блевотное кольцо вокруг нас продолжало сжиматься.
Оно сжималось, а мы гадали: «Кто? Кто это? Кто?!!!».
Мы даже друг на друга уже поглядывали с нескрываемым подозрением.
Но когда, на третьи сутки, это одноглазое исчадие, сперва отвергнув мой пах, отвернулась и от еды - причём не только от объедков, помоев и собачьего корма, но и от дорогущего печёночного пате из тайных запасников Байрона - мы поняли, что она обнуляется. И делает это злонамеренно, избрав самый проверенный, библейский способ – через врезание дуба.
Поняли и немедленно собрали консилиум.
- Болеет? – осторожно предположила жена.
- Подыхает! – вынужденно констатировал я.
И Байрону моя констатация понравилась. Он тут же расплылся во всю ширину своей британской хари и, в предвкушении потерев лапки, мечтательно замурлыкал.
А мы забегали по лапо-эскулапам, которые тут же бросились гадать на блевотной гуще.
И чем гуще была та гуща, тем растеряннее становились их лица.
- У неё непроходимость! – доказывали мы. – Эта тварь что-то сожрала!
- Но на снимках... - продолжали гнуть своё лапо-эскулапы. И мы советовали им засунуть те снимки туда, откуда вот уже неделю у Бомжихи не было ни слуху, ни духу.
- Но у неё гипокалиемия, гипонатриемия и гипомагниемия! – перечисляли они, пересчитывая наши деньги.
И мы продолжали ставить аристократке капельницы, вводить антибиотики, и заказывать специальные аппараты для ультразвукового исследования кошачьих потрохов.
Хотя нужен был обыкновенный штопор!
Но кто ж мог знать?!.. То есть - я-то знал, но кто ж меня слушал?..
В итоге, мы неделю проносили обнуляющуюся на руках, передавая её друг другу, в виде переходящего заблёванного знамени. И всю ту неделю Байрон не прекращал проводить гражданскую панихиду по безвременно усопшей...
Днём и ночью он нудил, как волынка, и горланил свои шотландские песни, требуя подавать себе всё самое лучшее. Он заставил нас вскрыть все тайные запасники, разворошил все печёночные консервы, истребил всю лососину и ягнятину в доме. Короче, таким живым, счастливым и неуёмным, мы не видели его до этого ни разу!
А потом лапо-эскулапам удалось-таки разглядеть в извилинах Бомжачьих кишок (надо сказать, в единственных её извилинах) какое-то затемнение, и операция, о необходимости которой всё время говорили - я, наконец, свершилась.
А с ней, разумеется, обновление и воскрешение.
И вот когда Байрон, заранее отгулявший похороны, поминки и День своей Независимости, узрел вносимую в дом бело-рыжую тушку, выглядевшую после обновления ещё более устрашающе, чем до - вот тогда он взвыл по-настоящему!
Он так взвыл, что мы ах...онемели от неожиданности; морские свинки по ноздри врыли в опилки свои тучные зады; а попугай, расправив обрезанные крылья, исполнил над клеткой пару умопомрачительных пируэтов.
И только поднаркозная Бомжиха, глядя на Байрона единственным, полуприкрытым глазом, спокойно перевалилась с бока набок, продемонстрировав ему клочьями выбритое, грубо сшитое, распорото-розовое брюхо.
- Мяукенштейн!!! – дико проорал потрясённый кот, и забился под холодильник.
Где с тех пор и обитает, ибо живёт в нашем доме (в полном понимании этого слова) одна лишь Бомжиха.