Иван Степанович Хромов умирал. Это было новостью для его родных и даже отчасти врачей больницы, в которой он умирал, для коллег по работе и жены, но для самого Ивана Степановича это было в самом обыкновенном порядке вещей. Он, сколько себя помнил, умирал всегда, с самого начала своей жизни.
Рождение его, как и миллионов людей на земле, прошло незамеченным для всех, кроме его родителей и не означало для человечества никакой надежды на перемены к лучшему.
Рожденный и уложенный в колыбель, Иван Степанович пучил свои глазенки на потолок и решительно не хотел ни орать, ни спать. Зато ел за троих, и матери его приходилось намазывать сосцы груди всякими заживляющими лосьонами и кремами.
- Философом будет, - говорили матери Ивана Степановича санитарки роддома и хитро улыбались.
Иван Степанович философом, конечно же, не стал, но некоторое философское отношение к жизни постепенно приобрёл.
Ах да, так с какого же мгновения он начал умирать? По долгу рассказчика я обязан это знать, но точно сказать не могу, потому что и не хочу знать точно когда. Ощущение собственной бренности-для ребёнка зачастую непосильная ноша, мать-природа нас, хомо сапиенсов, очень щадит в этом отношении. И мы все начало этого ощущения помним весьма смутно.
И всё же смерть не только караулит нас везде, но и показывает, точно стриптизёрша, то одну, то другую часть своего костлявого тела-прежде, чем явиться нам во всём великолепии своей наготы.
Ивану Степановичу было лет пять, когда он столкнулся с ней во дворе собственного дома, увидев то, что люди называют похоронной процессией. Из подъезда дома вытащили странный ящик, в котором лежал не молодой, но и не слишком старый мужчина в очках, с орденом на груди. Тело его было закидано цветами, за ящиком шла женщина, которая рыдала и голосила:
- Ох, зачем же ты нас покинул, на кого?!! Как же нам без тебя теперь?
За ней шла небольшая кучка куцых людей с постными лицами.
Иван Степанович остался глубоко равнодушен к процессии, но от тела, лежавшего в ящике, в него проникла холодная гадливость-и он почувствовал существование чего-то более сильного, чем все вместе взятые люди- и он в том числе. Это ощущение было словно занозой- вошедшей в пятку его внутреннего Я- и поселившегося там очень надолго.
Он представил себя в таком же ящике, неподвижного, с заострившимся носом и прикрытыми простыней ступнями ног.
- Мама, я умру? –спросил в лоб этим же вечером Иван Степанович родную мать.
- Не говори ерунды, сынок, -засмеялась мать. –Мы все проживём двести лет, а там видно будет.
Иван Степанович был склонен ей поверить, если б в глазах матери он не увидел страха, ловко скрываемого, но всё же заметного.
Взрослые зачастую думают, что могут обмануть ребёнка –и обмануть легко- но это только потому, что сами они уже забыли те времена, когда были детьми, они забыли самих себя. И не потому что забыли-а потому что хотели забыть. Чтобы помнить себя в детстве, нужно много мужества. Заглядывать в детство-всё равно что искать и найти конец верёвки, которой суждено тебя удушить. Детям же дан талант чувствовать как саму ложь, так и неуклюжие попытки замаскировать её полу- и четверть- правдой.
С тех пор Иван Степанович видел этот страх в глазах многих, очень многих людей. Он понял, что все окружающие его люди боятся смерти. Позже ему открылось и то, что все религии делали бизнес на этом страхе, давая ложную надежду им-как пыталась дать её ему его собственная мать. Потом он заметил, что скорбь на похоронах не только успешно заливается поминочной водкой, но и рыдают и скорбят люди вовсе не по умершим, а по тому изменению в привычное течение жизни, в режим дня живых-которое всегда вносит смерть близкого человека, что и делает её столь болезненно переносимой.
К своему глубочайшему удивлению, Иван Степанович сильнее всего переживал в своей жизни не смерть родителей- а смерть своего ровесника Сёмыча. Сёмыч был немного умственно отсталым, так как родился у вполне интеллигентных родителей после пьяного зачатья. Он писался в кровать до десятилетнего возраста, смешно и глуповато разевал рот-но был чрезвычайно добрым и отлично, просто великолепно жарил тефтели. Любимым его развлечением было покататься на двери. Иван Степаныч завидовал Сёмычу-потому как родители, чувствуя свою вину перед ним -баловали его и даже купили огромную железную дорогу производства ГДР- мечту всех советских детей.
За жизненной суетой, просиживанием штанов в университете, Иван Степаныч потерял из виду Сёмыча-слышал только, что Сёмыч женился и даже родил Сёмыча-младшего, у которого, как и у папы-было всё не слава Богу-он страдал водянкой головы. Сам же Сёмыч стал поваром-и за кулинарные таланты был взят иностранцами в какой-то кабак, получал там валюту, но носа не задрал- и при встрече производил всё то же впечатление большого ребёнка, играющего в жизнь как в железную дорогу. На двери он больше не катался-но рот разевал временами так же потешно.
Иван Степанович хорошо помнил тот день, когда раздался звонок и отец (тогда ещё живой), положив трубку, удивлённо смотря на него-Ивана Степаныча-своего сына- тихо сказал: - Сёмыч умер, у него, оказывается, был порок сердца.
Иван Степаныч, услышав о смерти товарища по играм в железную дорогу, не стал особо переживать, но на похороны вызвался пойти.
Сёмыч, всю жизнь проживший с кротким, детским выражением лица, в гробу лежал весь вытянувшийся и злой. Он словно злился на мрачную ноябрьскую погоду и то, что положили его почти голым в этот дурацкий ящик, и на дурацкий венчик от отпевания попом.
- Ишь ты, серчает он, на нас серчает- сказала какая-то уютная, беззубая родственница дяде Сёмыча, на которого Сёмыч, как оказалось, был похож куда больше, чем на родного отца. Гроб кое-как плюхнули в могилу и стали забрасывать грязью, в которую превратилась подмосковная земля кладбища под осенними дождями.
В этот момент прямо из-под земли вылезла железная рука и сдавила сердце Ивана Степаныча. Детское ощущение гадливого ужаса внезапно охватило его и стало рвать на части. Стоявшие вокруг свежей могилы родные и близкие Сёмыча, которому стукнуло в обед 27 лет (по странной иронии, Сёмыча хоронили в день его рождения), обернулись мертвецами, а лежащие в них –наоборот, ожили и откровенно смеялись над нам, Иваном Степанычем Хромовым, над его ужасом.
Иван Степанович попытался преодолеть этот неуместный для разумного человека приступ ужаса, вспоминая похороны своей бабушки- от гроба которой-он готов был в этом поклясться- исходило сияние. Бабушка была для Ивана Степаныча настоящей волшебницей- она открыла для него мир добра-простого, беспричинного, бездумного и иррационального добра. В бабушке, в её мягких натруженных руках, Иван Степаныч прятался от мерзостей этого мира. Старушка любила внука таким, каким он был-и никогда не пыталась его переделать или воспитывать. Но ей перевалило за 80-и она умерла-и лежала в гробу естественно и красиво-воплощая мудрый закон, согласно которому старое, чтобы дать дорогу новому, обязательно должно умереть.
Тогда Иван Степаныч едва не поверил в Бога. Но сейчас воспоминание о бабушке не помогло, железная рука, сдавившая сердце, и не думала его отпускать. Сёмыч, оказывается, значил в его жизни куда больше, чем был.
«Что-то во мне умерло вместе с ним»,-догадался он. В теле его была дыра. Ему это послужило хорошим уроком на будущее- Иван Степаныч ни с кем близко не сходился- так как телесная дыра, пробиваемая подобной смертью, затягивается медленно и никогда не затягивается насовсем.
И всё же годам к 35 Иван Степаныч как-то незаметно для себя свыкся с мыслью о том, что жизнь не имеет никакого особенного смысла, а смерть-которую все так боятся-не только его имеет, но и сама по себе является смыслом жизни.
Путешествуя, он гулял по всем кладбищам мира, заглядывал в лица зарываемых в землю покойников-и не ощущал ничего, кроме восхищения мудростью жизни. «Люди не могут смириться с закономерностью, их Я бунтует против неизбежного исчезновения в момент смерти»- соображал он, провожая очередную погребальную процессию. Если раньше он недоумевал над ранними смертями-когда умирал ребёнок или молодой ещё совсем человек, то теперь он легко находил этому объяснение: смерть забирает всех, до кого может дотянуться. Жизнь, как это ни печально-всего лишь временное отклонение от равновесия, которое природа восстанавливает с величайшей охотою, стоит лишь этой жизни ослабнуть хоть на одну секунду.
Таким макаром Иван Степаныч перестал жить и начал активно и довольно бодро умирать. Судьба была к нему более чем благосклонна: он похоронил трёх любимых жён и двоих детей, почти всех родственников и друзей-и ни по кому не горевал и двух минут подряд.
Наконец, настал день, когда Иван Степаныч, встав утром с постели, подошёл к зеркалу-и увидел ясно, что умирает. Тогда он отказался от завтрака, собрал вещи в сумку и вызвал такси. С трудом ковыляя на негнущихся ногах, он «самотёком» поехал в Боткинскую больницу, где у него был знакомый заведующий приёмным покоем доктор Заглоцкий.
- Привет, Степаныч, -ты чего это тута?-загрохотал тот с двухметровой высоты, -Неужто поплохело? Выглядишь бледновато, но для твоих лет-огурчик, твою мать!
- Я умираю, -сказал Иван Степаныч.- Хочу, чтобы ты меня до завтра положил и последил, чтобы я не особо мучился. И не реанимируй меня.
- Ты что, спятил? – удивился Заглоцкий. Но Иван Степаныч настаивал. – Ладно, давай сдавай анализы, рентгенься-и мы тебя поднимем. Иван Степаныч сдал, и его «подняли» в отделение. Заглоцкий тем временем посмотрел анализы- ещё полгода назад вполне нормальные, а сейчас просто угрожающие. Если бы кто-нибудь видел его лицо- то обнаружил бы тот же самый страх в глазах-страх перед смертью, о котором я уже столько рассказывал.
А Иван Степаныч тем временем улёгся на койку, пытаясь восстановить дыхание, но оно не восстанавливалось-он начал задыхаться, голова кружилась. Близость смерти никак не волновала его-он чувствовал только равнодушие, совершенное равнодушие к происходящему-словно умирал не он, а кто- то совсем другой-например, тот же Заглоцкий, в котором было здоровья на десятерых. Жизнь и не думала проходить перед его глазами- а вот остеохондроз в спине и сейчас побаливал неприятно.
Заглоцкий, однако, времени не терял. Он сообщил четвёртой жене Ивана Степаныча, что её муж при смерти. И она, с небольшим взводом родственников прибежала поохать над стремительно синеющим Иваном Степановичем.
- Ваня, ты что?- сказала жена. И почему люди так любят говорить глупости? Наверное, потому, что и в самом деле-глупы.
Иван Степанович уже начал проваливаться в тот приятный, прохладный колодец, из которого ещё никому не удалось найти дорогу назад, но голос жены вывел его на секунду из начинающейся агонии.
- Я- ничего, -тихо, но внятно ответил он. –Уже ничего.
Неожиданно, лёжа на спине, он широко открыл рот, словно ища женскую грудь, потом глаза - и молча уставился в потолок
- Ух ты, наверняка философом был,- сказала старенькая санитарка.- Хорошо умер.
Пользуясь тем, что родичи покойного застыли словно в столбняке (ах, знакомая картина!), она ловко закрыла глаза покойнику.
Ивана Степаныча похоронили на кладбище, поставили зачем-то крест, хотя он никогда и ни в кого, кроме смерти, не верил. Могилка его довольно быстро заросла травой, деревянный крестик покосился и со временем рассохся.
Всего уж через несколько лет директор кладбища передавал место для захоронения какому-то богатому армянину, сладко улыбаясь и приговаривая:
-Не извольте беспокоиться, место хорошее и человек там до вас хороший лежал, за такую цену в самый раз для вас будет.