Этот первый день февраля выдался обычным, все дни в плену были словно близнецы. Они были наполнены только каторжным трудом и болью от перегрузок и побоев. Только одно согревало душу заключенных - вдалеке уже слышались залпы выстрелов орудий Красной Армии. Этот же фактор приводил персонал лагеря в сильное озлобление. В связи с приближением фронта началась эвакуация в другие лагеря Германии.
Вечером Василий, как обычно, пришел к бараку Николая. Сегодня был котелок с овощным супом. Суп был не очень густым, зато его было много.
- Знаешь, Коля, не знаю, как дальше смогу приносить пищу. Становится все опаснее. Немцы озлоблены.
Василий грустно смотрел на друга.
- Да ты больше не приноси. Ты и так спас мне жизнь.
Николай с благодарностью смотрел на Васю.
- Если б я мог что-то тебе отдать, ничего бы не пожалел.
Василий помолчал.
И вдруг вечернюю тишину разорвала автоматная очередь. Часовой Ганс Клаус с ближайшей вышки уже не первый раз наблюдал это подкармливание одного заключенного другим. Знал он, что этому покровительствует Фон Дюринг. Но слишком много в последние дни было беспокойства с заключенными. Они отказывались подчиняться, не хотели покидать лагерь, отказывались от эвакуации. Попытки бегства происходили практически ежедневно. А значит и массовые расстрелы. Нервы у Ганса были на пределе, и он решил положить конец этим "телячьим нежностям".
Один из пленников схватился за колено, другой метнулся в сторону. Это была их последняя встреча. Николай, согнувшись, пригибаясь к земле, проскакал на одной ноге в барак. Сердце у него выскакивало из груди. Легко могли и добить.
"И что будет дальше", - с ужасом думал Николай.
Курц слышал звуки выстрелов, ранение не укрылось от его глаз. "Довстречались", - думал он. "Сидели бы тихо, как мыши, фронт приближается".
Согласно инструкции, Николай был отправлен в санитарный барак, рану ему обработал и забинтовал дежурный врач. И это ранение впоследствии спасло ему жизнь. Раненых на работу не гоняли. Шла массовая кутерьма с эвакуацией, из Гросс - Розена ежедневно отправлялись "марши смерти", как прозвали эти группы заключенные. Не отправляли уже раненых и больных в Дахау для уничтожения - не хватало конвоя.
13 февраля 1945 года лагерь был освобожден частями Красной Армии. Как описать мне это состояние, когда люди, совсем уже отчаявшиеся , получили свободу? Николай молча плакал. Он сидел перед бараком на дорожке и плакал. Долгие три с лишним года он находился в рабстве, и не мог сдержать слез. Добраться до дома, хоть пешком, хоть раненым не казалось ему трудным. Он попытался разыскать Василия, прихромал в лагерную кухню. И с огромным огорчением узнал, сто Глазков Василий был эвакуирован с одной из последних групп.
И все-таки это было счастье. Обратный путь Николай частично прошел с Олесем Гринцевичем. Последний также оказался в санитарном бараке после перенесенной дизентерии. Путь до Могилева был долгим, техника двигалась на запад, к фронту, где гремели еще бои. Большей частью освобожденные арестанты двигались пешком, питались тем, кто что подаст.
Расставание было грустным. Дом Олеся уцелел, но вот из семьи он не обнаружил никого. Николай звал его с собой, но Олесь отказался, остался в родных местах.
Отгремел День Победы. Даша часто бегала теперь к остановке, хоть чаще всего не было туда никаких дел. Тяжко пришлось ей в эти годы, как и другим сельчанам. Немец в Старое Макарово не дошел, но лиха хлебнули все. Если бы не Федот с Марией, наверно бы семья Глазковых не выжила.
С войны возвращались немногие. Даша понимала, что писем от Николая не было более 3-х лет, но что-то все еще толкало ее к приходящему транспорту.
В этот день, 10 июня, спать ложилась очень усталая - кроме работы в колхозе пришлось еще вечером поработать в огороде с ребятами. Все теперь в этой жизни приходилось делать без мужчины. Спина долго не давала заснуть. Уже в полудреме Даша услышала вдруг, как тихонько скрипнула калитка. Она узнала его по шагам - тихим и неторопливым. Вся подхватилась, накинула одежку и выскочила на крылечко. Николай стоял перед ней - бледный, исхудавший, заросший щетиной, с проседью в волосах.
- Ну, здравствуй, родная!