Звон в ушах рассосался. Спина и копчик упирались во что-то холодное и влажное. Шея болела, как после долгого сна на заднем сиденье машины. Я открыла глаза и не увидела перед собой ровным счетом ничего, кроме зловонной сырости, повисшей в воздухе. Я повернула голову вправо, и сердце мое стукнулось о грудную клетку. Сидевший все это время рядом со мной Кеша чуть не выронил из рук фонарик, направленный ему на лицо.
-Прости, я не хотел тебя пугать.
-Где мы? Со мной все в порядке?
-Я обещал, что выполню твою просьбу. Ты там, где должна быть. Через 20 минут будешь в коме. А мне пора идти. Увидимся.
-Но…Кеш, почему…
Он собрал брови в безупречно печальный букет и, трудно выдохнув, поцеловал меня в щеку. В моей руке оказался клочок бумаги, сложенный вчетверо.
-Просто иди направо, они уже ждут.
-Стой! Почему...почему ты не спас меня?
Парень начал отдаляться, не отрывая от меня тревожного взгляда.
-Почему, когда мы смотрели друг на друга, когда я страдала, ты ничего не сделал? Это была шутка? Это был сон? Зачем ты опять молчишь? Кеша!!!
Он был уже далеко. Эхом разнесся щелчок зажженного где-то зеленого огня. Сцена началась.
Я хотела плакать, но вовремя опомнилась. 20 минут…так ничтожно мало. Я чувствовала, что эти минуты даны мне для самого главного. Я поднялась. Шагая в темноте, прощупывая стену, я не могла остановить в голове странные видения: стопки денег, балетные пуанты, вспышки и щелканья затворов, стволы пальм и блестящие на солнце судна. Чем дальше я шла, тем тревожнее становилось: керамические улыбки, фарфоровые лица, скрип журнальных страниц, пластыри, окровавленные бинты, опустошенные бутылки и захлопнутая перед носом дверь. Наконец, стена закончилась, я завернула за угол, чувствуя, как руки покрываются густой пылью, как лапками пауков.
Я столкнулась с человеком в лохмотьях, ужасно грязным, с черным и измученным оскалом. Лицо его озарялось ржавым светом странного приспособления, висевшего у него на шее. Я испуганно вдохнула воздух. Странно, вокруг оборванца не было почти никакой омерзительной ауры, кроме окислившейся на коже сырости. «Тихо, тихо, незачем так брыкаться, золотце», - хрипло прошептало черное изваяние – «Так ты, значит, Сигурни, новоиспеченная-обреченная? Да не бойся, ха-ха-ха», - он хлопнул меня по пояснице. В жилистых руках его я чувствовала слабость путешественника, застрявшего в деревне прокаженных.
-Какой пароль?
-Я…
-Ме-Бе-Я-Ля-ля-тополя, вот замямлила, что в руке?
-…
-Что в руке у тебя, Сигу-урни? Дай сюда-а.
Он выхватил бумажку, развернул, прочел – и переменился в лице. Он посмотрел на меня, затем снова на записку, словно сверял фотографию в паспорте.
-Пойдем.
Ухватив меня за предплечье, бродяга устремился во мглу. Мы шли мелкими, хлюпающими шагами. К ногам мужчины были примотаны то ли соломенные пучки, то ли щепки. Он слегка прогибался на каждый шаг, как очкастый доцент, всю сознательную жизнь склоненный над книгами и чертежами.
Наконец, мы остановились. Лохматый надавил на стену, оказавшейся дверью, сзади кто-то завыл. Это был парень ростом на голову ниже меня, с потрепанной обстоятельствами бородкой и острым носом. Мы оказались в длинном и узком коридоре, кишмя кишащем такими же несчастными черными тучками. Парнишка тер лоб, обиженно поджимая нижнюю губу, утонувшую в рыжеватой щетине.
«Коллин, мать твою, ничему-то тебя не научила жизнь!»- загоготал кто-то высокий поодаль.
«Заткнись, Клайд» - менторским тоном промолвил мой провожатый – «Наша гостья достойна того, чтобы подслушивать».
«Ага, и подсматривать», - добавила дама, похожая на женщину легкого поведения времен Июньской революции, с грудью навыкате и с бело-розовыми щеками, будто она рисовала на них цветными мелками.
Все одобрительно захрюкали. Теперь на шее каждого горела странная лампочка на шнурке. Только на массивной грудине Клайда висел софит, шнур которого уходил куда-то за пределы коридора.
Дама продолжила: «А откуда эта прелесть что-то знает? Кто мог ей проболтаться, если не невинный? Видать, я была права, когда сказала, что никакой он не благодетель. Нас теперь закошмарят»
Тени зашипели и встали кучнее, чтобы получше меня рассмотреть и уже было потянули ко мне руки, чтобы разорвать (они выглядели гораздо сильнее провожатого). Но Клайд внезапно прогремел: «Стойте! Один Барнабас тут говорит!»
Понурый Коллин тоже проскрипел: «Ды-а, путь говорит Барнабас».
Клайд хотел сдавить горло Коллина за такое наглое поддакивание, но в нем вовремя проснулась рассудительность. И то ли мне почудилось, то ли софит стал гореть чуть ярче.
Барнабас (таким оказалось имя провожатого) выжидая, пока замолчит вся толпа, шепнул мне: «Сколько у тебя минут?»
-Уже, наверное, не больше 15
-Отлично
Наконец, все пришли в состояние душевного равновесия и устремили взгляды на главного оборванца.
Люди! Эта женщина была доверена нам невинным, и пусть губы запекутся кровью у того, кто еще раз задумает осквернить его имя (ночная бабочка заскулила). Невинный обещал привести найти нам мессию – и вот она здесь. Она покинет этот мир, воссоединившись со своим создателем. Она будет гореть самой яркой звездой на нашем небе.
Он обратился уже ко мне:
«А теперь, золотце, слушай и внимай! Все эти люди тебя ненавидят, потому что ты единственная, кто может спастись от вечных мук. Ты ангел в аду, ты снежинка в горсти пепла. За пределами твоей коробки есть другой мир. Мы, как низшая каста, знаем все о всевышнем. Люди за стеной – наши создатели, они даруют каждому из нас частичку души. Твоя душа нова. И твоя хозяйка прямо сейчас совсем рядом».
Подранки расступились. Меня подвели к дыре в стене. Я увидела те самые бархатные сиденья, а в первом ряду сидела…я.
«Видишь? Это она. Но погляди чуть внимательнее. Кого еще ты видишь?»
Я прищурилась.
-Кеша! Там сидит Кеша!
-Именно, это называется актер.
-Актер?
-Именно, и вот еще что: их мир – человечество, а наш замшелый чуланчик называется кинолентой.
-Не может быть. Это они вам сказали?
-Именно, именно, так точно! – подхватили все
-Вся твоя жизнь – обман, дорогая Сигурни. А ну, парни, внесите карту.
Передо мной оказалась карта звездного неба, нарисованная от руки.
-Вот ты – Барнабас указал длинным ногтем на точку в нижнем левом углу – только появившаяся на небе звездочка. Когда-то каждый из нас был этой звездой, в этой самой галактике. Каждый из нас мог избавиться от этого вечного ада игры, погонь, смертей на столе или от пули врага, от безответной любви и фальшивых семейных застолий. Но создатели жаждут крови. Они ломают и множат наши тела, делая нашу смерть невозможной - мужчина исполосовал карту ветками схемы – и вот тебя две, семь, пятнадцать, сорок пять. И душа твоя, умирая здесь, блуждает по этим звездам этих галактик, и никогда не находит себе покоя нив одной их них. Мы же, тиражисты, звезды, что давно погасли. Посмотри на меня. Жуток и жалок мой вид, не так ли? Да будет тебе известно, что и мой хозяин когда-то сидел в этом зале, в Каннах. Он рукоплескал своему же творению и держал в руках красивую блестящую статуэтку. Но однажды он посрамил свое достоинство, его изгнали, его отстранили от меня. И я погас, как погасли все, кто стоит вокруг нас. Если звезды зажигают…звезды плачут, если их погасить – они завоют.
Все молчали. По щеке Барнабаса покатилась слеза, чернея, густея и оставляя за собой чистую светлую дорожку, подобную утренней химотрассе. Мне стало невыносимо трудно стоять вот так, среди людей, которым я и враг, и светило, потому я считала кощунством взять оборванца за руку или приобнять за плечо. Легче ему не станет. Слеза мужчины капнула на лампочку, и свет ее окрасился в бледно-голубой.
Внезапно люди начали подходить все ближе ко мне. Теперь я видела, что их кулоны тоже горят голубым, они обвивали мои руки, целовали мои ноги, плакали и скулили. Я чувствовала себя настоящим солнцем для них. Но все же что-то было не так. Барнабас стоял за моей спиной и чего-то ждал.
Огни на шеях замигали, а затем вспыхнули алым. И нежные руки детей превратились в наждак убийц. Они тянули меня за полы больничной рубашки, силились оторвать мои волосы. Кто-то провел когтем вдоль моего берда, а Коллин вовсе осмелился укусить меня за ухо. Я завизжала, а Барнабас молниеносно оборвал шнурок и бросил лампу в толпу. Свет промчался над людскими головами и оглушительным звоном разбился о стену. Толпа отпрянула от меня, закрыв уши и зажмурившись. Коллин отпал.
«Одумайтесь, черти, на что вы ее обрекаете!»
Но Барнабаса уже никто не слушал. Они вновь были готовы разорвать меня на куски.
Тогда провожатый схватил меня за руку и увлек в дверной проем.
«Они все испортили…что же делать, что делать…» - причитал мой спаситель – «Ничего, я найду способ связаться с тобой через невинного».
За нами никто не бежал. Видимо, они слишком трусливы, чтобы рисковать. Чертовы фанатики.
Я бежала, не оглядываясь, пока не оказалась вновь у поворота в «коробку». Под ребрами ерзали сердечные ритмы. Барнабас исчез.