Я, питерский ребёнок, знала свою летнюю Псковскую, как пять пальцев. Поля картошки, гороха, наши на них набеги – своего-то всегда мало - опять же романтика: и кукуруза на силос, и рожь с васильками, и подарок от колхоза, длинный с тканым узором рушник – за помощь бабушке на уборке льна.
Теперь наш дом трясут тяжёлые лесовозы, а на полях – ивняк, а то и лес, луга не кошены, болит сердце за землю, ой как болит, много сил уйдёт, чтобы вернуть наработанное. Легко отпускать – тяжело возвращать. Сорные травы и бросовый лес быстро заполоняют пустоты. Нет догляду – нет порядку.
По хозяйству я научилась ещё маленькой: вода, печь, живность, огород; а вот мастеровым вещам учил меня дедушка Женя. Инструмент, ремонты, рыбалка-снасти, смекалка: как, что и где пригнать-приладить, как жесть гнуть, стекло резать, глину для обмазки месить или косу отбить. Да мало-ли что: сотни, тысячи мелочей нужно знать деревенскому-то работнику.
Ну, и конечно - лес. К лесу приучали. Так и говорили: приучен - не приучен. Лес делился таким образом: пешком - это за дом, через поле и к нашей речке, на зареченскую дорогу, к лесному питомнику; пешком же и прямо через дорогу – в Дубсковский мох и к Виноградскому озеру; по Большой дороге – на велосипеде: вправо - в первый, второй и третий Лядский боры, влево - до Большеголубского бора; а вот дальние леса и озёра: Сяди, Ктины, Сварец – на мотоцикле.
Было у дедушки два мотоцикла, но любил он Макаку.
Этот минский мотоцикл был, как всё гениальное, прост и удобен. Лёгкий и маневренный, послушный в руле и передачах, со своей характерной посадкой, да немного обезьяньей, зато ноги легко доставали до земли, и ты никогда не боялся упасть. Боялся только, что, если резко взять на себя газ, он выскользнет из вилки ног и умчится вперёд, как от Волка в «Ну, погоди», причём не упадёт, а поедет дальше, такой аккуратный, компактный и устойчивый.
Пока мы с братом Алёшкой были маленькие, дедушка частенько катал нас спереди на большом голубом баке, приборы и стрелки на руле живо напоминали немецкие мотоциклы времён войны, откуда собственно Макака и была родом. За баком шло длинное удобное сидение, достаточное для двоих людей любой комплекции.
Сидишь бывало, обхватив дедушку руками, прячешься за его брезентовой спиной от хлещущих тебя с двух сторон веток. Дедушка подправляет мотоцикл ногами на гребень лесной дороги, чуть прибавляет газку, ты крепче вжимаешься в него, стараясь переместить центр тяжести, чтобы заднее тяжёлое под тобой колесо не оскальзывалось в стоячую воду колеи.
Макака спокойно, глуховато тарахтит, задирает нос, выбираясь на горки. Тихим ровно стучащим сердцем - такт её мотора не нарушает лесного птичьего говора, только туго стеганёт воздух задетая ветка, слабо хрустнет треснувшая гнилушка. Зуммер комаров догоняет тебя на грязевых разъезженных яминах, в голубых мотыльках по периметру луж, хлопнешь себя пару раз по щеке, да сгонишь покрасневших жопками надоед с дедушкиной потной шеи. А Макака уже бежит по сухой плотной дороге из серого песка с рыжей хвоей по закрайкам, сухими мелкими шишками, где между деревьями начинают мелькать синие пятна воды, отличённые от неба только мелкой рябью с чешуйчатым блеском.
- Тах-тах-тах, тах-тах-тах, - бормочет мотор. -- Р-р-ррррр!..
.. и выносит нас на открытый берег, облитый медовым летним солнцем.