Мария

Хранит Господь простодушных:
я изнемог, и Он помог мне.
(Пс., 114:6)

Вторая половина апреля – чудесное время года.
Ещё прохладно, особенно по ночам. Но день уже длиннее ночи, солнце уже высоко. И поэтому цветёт всё, что может цвести: деревья на остановках, клумбы перед подъездами.
Расцветают в это время года и молодые красивые девушки, которые избавляются от мешковатой зимней одежды и ловят первый загар, выгуливая впервые в сезоне наряды с короткими рукавами и юбками.
Но Маша, одна из тех молоденьких девиц, рождённая в последний месяц уходящего века, не обращала внимания на цветы. Ни в Ботаническом саду, куда из-за карантинных мероприятий не пускали. Ни в павильонах на остановках, работавших в дни карантина на свой страх и риск, ибо у неё всё равно не было на них денег.
В конце марта, который выдался холоднее февраля, неожиданно заморозилась и деятельность городских парикмахерских.
Многие парикмахеры пытались хитростью обойти противоэпидемические мероприятия властей, чтобы хоть как-то свести концы с концами – стригли на дому, или наоборот, выезжали к заказчику.
Но Светлана, машина мама, пошла по пути наименьшего сопротивления и не придумала ничего лучше, как вопреки светлому имени, запить по-чёрному.
Люди отпраздновали Пасху, а для Маши не отличался день ото дня в нищете и безысходности. Богослужения в храмах проводились при закрытых дверях одними священниками, и прихожан туда не пускали, советуя смотреть трансляции праздничных служб по телевизору. Ещё в новогоднюю ночь они с мамой смотрели «Голубой огонёк». Но к середине апреля Светлана телевизор пропила. И главное, если бы за приличную сумму толкнула – так ведь нет, ей всего на два дня пьянки хватило.
Раньше выходки пьющей матери были не столь катастрофичны.
Она даже вовремя платила налоги, как индивидуальный предприниматель.
В последний раз дочка даже помогала маме с годовой отчётностью, так как училась в колледже по специальности «Бухгалтерский учёт и аудит».
Но в начале весны всё рухнуло.
И если в прежние времена Маша относилась к пьянству матери, как к затяжным дождям в родном городе – неприятно, но не смертельно, надо только переждать, то теперь нервы оказались не железные, и рано или поздно не выдержали.
Пятнадцатого числа, в пасмурный и дождливый день, когда и у благополучных людей на душе особенно уныло, позвонил мамин постоянный клиент. Маша вытащила телефонный аппарат из-под тела мамы, с обеда валявшейся в ауте, и ответила.
Мужчина на том конце удивился, услышав тоненький голосок молодой девочки:
- Света?
- Света в запое.
- Не понял.
- Что тут непонятного? Запой – это значит надолго запить! – сорвалась на крик Маша, оборвала звонок и разрыдалась.
Правда, вечером святого дня и к ним в дом проник небольшой луч света с небес. Приходил дядя Серёжа с книгой, где написано, как множество мужчин и женщин вылечились от алкоголизма. Неизвестно, чем они приглянулись друг другу. Вроде, матримониальных намерений ни с той, ни с другой стороны не было, несмотря на схожий возраст и семейное положение в разводе у обоих. Девушка уже была достаточно взрослой и с достаточно развитой женской интуицией, чтобы это понять.
Сергей говорил, что другой человек, имеющий проблемы с алкоголем, ему нужен, чтобы самому оставаться трезвым. Но злорадства и самоутверждения за счёт того, кому хуже, здесь не было и в помине. Желание помочь выглядело вполне искренним, хоть мотив и не укладывался в голове.
Дядя Серёжа сам с хлеба на квас перебивался, потому что был уличным музыкантом, и с началом карантина тоже крепко сел на попу – играть стало негде и некому. Так что, материальной помощи от него ждать не приходилось, кроме чисто символических угощений к чаю. Но моральная – тоже лучше, чем ничего, чтобы не сойти с ума.
На следующий день мать протрезвела и не стала похмеляться. Но попросила дочь собрать вещи, ибо сама мало что могла сделать трясущимися руками, и кое-как они вместе доплелись до короткой улицы, соединяющей два широких проспекта, где в приметном старинном здании располагался наркодиспансер. Чтобы положить туда мать под капельницы, без которых из такого длительного запоя выйти практически невозможно.
Первую ночь Маша радовалась, что наконец-то удастся спокойно поспать, без полупьяных окриков:
- Дочь, сгоняй в ночник за пузырём! Машка, сучка крашеная, сколько мне ещё ждать? Тебя только за смертью посылать!
Но наутро поняла, что пребывание матери на лечении доходов семье не прибавит. А даже наоборот, ей придётся как-то выкручиваться, чтобы прокормить себя и младшего брата, не имея официального постоянного заработка.
А тут ещё и мать, каким-то образом достав телефон, что в диспансере формально иметь при себе запрещено, каким-то чудом вспомнила её номер наизусть, и дала о себе знать.
Голос ещё сравнительно молодой и симпатичной женщины звучал так тоскливо и потеряно, как будто бы говорил мертвец с того света:
- Манечка, сигареток во второе отделение занеси, помираю без курёхи.
И тут же в сердце дочери весь гнев на мать, изрядно потрепавшую ей нервы, растаял как снег на асфальте в мартовский полдень, уступив место запредельной жалости. Как будто бы они поменялись ролями, и Мария была любящей матерью, а Светлана её больным ребёнком.
Из-за карантина Маше не позволили увидеть мать, но передачу принимал врач в маске и перчатках через железную дверь с окном.
Всхлипнув пару раз на обратном пути к дому по этому поводу, она поднималась по лестнице подъезда и думала:
- Может быть, дядя Серёжа и прав. Алкоголизм – это не моральная распущенность, это болезнь. Сам он трезвый год уже почти. А говорил, когда бухал, или по его собственным словам, «был в употреблении», похлеще мамки концерты закатывал. В больницу, правда, не ложился, чтобы не поставили на учёт и не лишили водительских прав.
На этой мысли она щёлкнула ключом в своём замке и, открыв входную дверь, размышления пришлось прервать.
Из прихожей явственно слышалось, как стонал в маленькой комнате Костик – младший брат Маши. В двенадцать лет он выглядел не старше восьми. Наголо бритая голова усиливала образ беспомощного птенца, случайно выпавшего из гнезда в большой и безжалостный мир.
Когда Светлана принесла старшую дочь из роддома, она светилась от счастья. Но с младшим сыном было не так. Даже дочь, бывшая всего лишь первоклассницей, заметила, что на маме, вернувшейся из роддома, лица нет, а отец аж зубы стиснул от злобы.
Ещё в первые дни жизни младенца врач поставил диагноз лейкемия. И приписал необычно разборчивым для доктора почерком слово, короткое, но жёсткое, как крышка детского гробика: «Неизлечимо».
Для отца перспектива много лет нянчить ребёнка-инвалида оказалась слишком болезненным ударом по мужскому самолюбию, и он нашёл себе другую женщину, чтобы начать новую жизнь, бросил первую жену с двумя детьми и даже от алиментов уклонялся.
С тех пор мать и начала периодически закладывать за воротник.
И это только добавляло закомплексованности девочке из неполной семьи. Подружки рассказывали о том, как отцы окружают их любовью и заботой, а Маша в это время стыдливо отводила глаза, будучи не в силах открыто признаться, что своего биологического отца ненавидит.
Но сейчас было не время предаваться воспоминаниям. Не заморачиваясь бытовыми мелочами, девушка прямо в кроссовках вбежала на кухню по полу, который сама же помыла сегодня утром, и стала перетряхивать аптечку, чтобы найти ампулы с лекарством, позволяющим хоть ненадолго облегчить боль страдающему брату.
До 30 марта им, как неполной семье, было положено получать уколы бесплатно у онколога в детской областной больнице.
А после больница перестала принимать пациентов из-за коронавируса, и больные всеми остальными болезнями, любой степени тяжести, остались брошены на произвол судьбы.
Можно было купить лекарство в аптеке вместе с одноразовыми шприцами и вколоть его самостоятельно, но цену этих ампул могли себе позволить далеко не все.
Надо отдать должное Светлане – распотрошив свои накопления, она сначала купила большую упаковку ампул для сына, и только после этого на остальные начала гудеть.
Но ничто не вечно, и теперь старшая сестра простонала не менее жалобно, чем младший брат, раскидав по столу содержимое домашней аптечки и увидев, что самое нужное лекарство именно сегодня закончилось.
Маша вздохнула и положила в карман деньги, которые спрятала от пьющей матери, чтобы купить себе новые туфли, потому что у старых вот-вот должны были отвалиться каблуки. Всё равно обувные магазины сейчас закрыты, а туфли можно и без каблуков поносить, если совсем отвалятся.
Аптека на соседней улице встретила покупательницу непривычно выросшими ценниками.
На большую упаковку ампул не хватит, только на маленькую.
Как объяснила продавщица, довольно сердито, потому что у неё спрашивали про цены уже не первый раз:
- Доллар дорожает, евро дорожает – импортные препараты дорожают.
Но даже маленькую упаковку дорогого импортного препарата взять не получилось. Остались только большие.
- Девушка, вы брать-то что-нибудь будете? – окликнули Машу, задумчиво замершую у стендов с ценниками, другие покупатели, ждавшие своей очереди.
Она уже обернулась, чтобы нецензурно огрызнуться, но в последний момент передумала, потому что нужный препарат в аптеке от этого всё равно не появится.
- Сделай мне укол, - всё ещё на что-то надеясь прошептал Костик сестре.
Она аккуратно взяла его за руку и медленно соображала с ответом:
- Я взяла шприцы. А лекарства в наличии пока нет, - придумала она на ходу отмазку, во избежание постыдного признания, что не может заработать достаточную сумму, чтобы спасти жизнь родного брата.
И чтобы не позволить вырваться наружу подступавшим к горлу всхлипам, запела пронзительным сопрано:

When you're down and out, when you're on the streets
When evening falls so hard, I will comfort you
I'll take your part when the darkness falls
And pain is all around

Yes, like a bridge over troubled water
I will lay me down
Oh, like a bridge over troubled water
I will lay me down

И в школе, и в колледже Маша старалась учиться как можно лучше, чтобы утереть нос одноклассникам и однокурсникам, довольно жёстко дразнившим её за то, что отец ушёл из семьи, мать бухает, и вообще за бедность.
Особенно любила иностранные языки и музыку, хоть и пошла учиться не по этим специальностям, а на такую, с которой можно легче и быстрее заработать себе на жизнь.
Но в этот раз родной брат не оценил рвения старшей сестры к языкам, а простодушно прошептал:
- Не понимаю. Давай лучше по-русски.
Но по-русски получилось только беззвучно помолиться.
Никогда ещё Маша не молилась так горячо, так искренне.
Уроки основ православной культуры в школе она воспринимала, как рассказы о древней исторической традиции, красивой, но мало применимой в современной жизни.
И вообще, таила в сердце обиду на Бога уже около десяти лет.
С тех самых дней, когда Светлана решила крестить больного ребёнка, несмотря на предостережение врача об осторожности с водными процедурами для него. Мать и сестра надеялись на чудо, что после церковного таинства болезнь отступит. Но болезнь не отступила.
Также и рекомендации священников Светлане молиться и поститься, чтобы пробудить желание бросить пить, казались пустыми, потому что были испробованы многократно, и всё равно после этого она наступала на те же грабли.
Но сейчас Бог был последней надеждой. И даже не последней, а единственной.
Хотя, молитвенного настроения хватило ненадолго. А потом в голове завертелась грустная пародия на детскую сказку, которую сочинили в школе дети из бедных семей:

Цветик-семицветик,
Сколько ни цвети,
Ты не можешь денежки
В семьи принести.

И лихорадочный перебор, какие ещё вещи из дома, не пропитые мамкой, можно продать. Но, как сказано в другой детской сказке, чтобы продать что-нибудь ненужное, сначала нужно купить что-нибудь ненужное.
Из более-менее ценных вещей дома оставалась только скрипка. На которой Маша несколько лет назад училась играть в музыкальной школе, что мать могла оплачивать, когда ещё не так часто пьяная была.
Последний осколок благополучной жизни.
Надо хотя бы вспомнить о ней и поиграть напоследок.
От медленной спокойной музыки больной мальчик на какое-то время забыл о боли и даже немного задремал.
- Нет, скрипку продавать не буду, - твёрдо решила Мария.
И вспомнила рассказы дяди Серёжи о том, как он в былые времена ходил собирать деньги игрой на музыкальных инструментах в людных местах города. Как он выражался в стиле хиппи, «Пойти на стрит».
А как же менты?
Здесь центр города и, развешивая постиранное бельё на балконе, Маша довольно часто видела, как под окнами проходил патруль.
Девушка бросила взгляд на икону, которая была единственной, купленной на её собственные деньги, сэкономленные от школьных завтраков, вскоре после крещения Костика, когда ещё была надежда на его чудесное исцеление.
Недорогой образок был напечатан на вполне обычной заламинированной бумаге, но не выцвел за столько лет, несмотря на то, что стоял в квартире на солнечной стороне.
- Божья Матерь, помоги мне! – вырвался крик души из самого сердца, но брат так и не проснулся.
Торопясь, чтобы и вправду не разбудить его и не угасить свою решимость, отвечая на его неизбежные расспросы, Маша схватила музыкальный инструмент в футляре, и вышла на улицу, зябко кутаясь в кожаный плащ, потому что усилился ветер и солнце скрылось за облаками.
- Ну и что мне могут сделать мусора? – сердито перебирала она мысли в голове, ускоряя шаг. Изнасилуют? Так с такой нищенской жизнью уже со дня на день и так придётся идти на панель, потому что уколы Косте и дальше придётся делать регулярно, а работы как не было, так и нет…
Но всё изменилось, когда смычок коснулся струн. Больше не было никаких мыслей, кроме как выразительнее сыграть мелодию. Первой композицией была та, что играли в фильме «Титаник» музыканты за несколько минут до окончательной погибели парохода. Это первое, что пришло в голову сыграть девушке, чьё и ранее шаткое материальное благополучие, столкнувшись с обстоятельствами непреодолимой силы, тонет как пароход, столкнувшийся с айсбергом.
И, несмотря на трагизм мелодии, прохожие улыбались, чувствуя в исполнителе силу, пробуждающую желание жить в себе и других. Даже облака снова расступились, и из-за них выглянуло солнце. Даже штормовой ветер уже не казался таким ледяным.
На автобусной остановке не бывает очень богатых людей. Но те немногие люди, что встречались там, несмотря на карантинный режим, клали в футляр под ногами девушки больше, чем обычно кладут в аналогичной ситуации. Не от избытка собственных средств, но от избытка природной любви к обездоленным, особенно свойственной именно русским людям.
Она сыграла ещё несколько композиций, и тут случилось то, чего она опасалась перед выходом из дома.
Из-за угла появились три человека в масках и перчатках и в форме с надписью «Полиция». Два сержанта ненамного старше Маши и офицер, возрастом почти как её мать.
Страха не было. Только досада:
- Ну вот, всего-то десятую часть недостающей суммы собрать осталось. Уже думала, что пронесло.
В таком случае особенно живо воспринимается поговорка «Погибать, так с музыкой».
И Мария продолжила играть музыку. Напоследок она выбрала мелодию, которая у неё в музыкальной школе почему-то не получалась. Ещё одноклассники её дразнили «Сыграй композицию имени себя», не понимая, какое на самом деле совершают кощунство над святыней этой фразой.
И над центральным проспектом областного центра зазвучала “Ave Maria” Франца Шуберта.
Офицер сил охраны порядка уже сделал шаг, чтобы арестовать уличную попрошайку, а заодно и поживиться её выручкой, но на следующем шаге встал как вкопанный.
Рядом с девочкой он увидел прекраснейшую из женщин в небесно-голубом одеянии, практически сливавшуюся с лазурью весеннего неба. Опытный опер, очень хорошо разбиравшийся в человеческих лицах, понял, что на самом деле женщине около пятидесяти, но выглядит она не старше молоденькой девочки, которую неожиданно явилась защитить.
И начал шептать старославянские слова, которых отродясь не знал, ибо воспитывался в семье агностиков:

Ангел вопияше Благодатней: «Чистая Дево, радуйся». И паки реку: «Радуйся». Твой Сын воскресе тридневен от гроба и мертвыя воздвигнувый – людие, веселитеся! Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе возсия. Ликуй ныне и веселися, Сионе. Ты же, Чистая, красуйся, Богородице, о возстании Рождества Твоего.

А затем тихо подошёл к скрипачке, смиренно опустился на одно колено, не боясь испачкать форму дорожной пылью, и с улыбкой опустил в футляр от скрипки крупную купюру:
- Возьми.
А скрипачка ничему не удивлялась и никого не видела. Только подумала, что купюра, положенная полицейским, как раз позволяет недостающую сумму добрать. Но мелодию, несмотря на нежелание затягивать страдания брата ни на минуту, надо доиграть.
И, проведя смычком по струнам финальную ноту, убрала инструмент в футляр и поспешила к аптеке в проулок, откуда недавно вышел патруль.
К трём полицейским уже присоединился четвёртый, тоже в офицерском звании и в возрасте прилично за тридцать:
- Почему вы не привели девчонку, а главное, бабки у неё не забрали?
Первый офицер уже очнулся от шока и пытался сообразить, что это было – действительное событие или галлюцинация. А на вопрос сослуживца ответил максимально уклончивой формулировкой:
- Никогда ещё ни один музыкант на моей памяти не играл, как эта девочка.
Второй офицер в голос заржал:
- Петрович, ты чё? Алкашей за бухалово вяжешь, а сам допился до белочки? Ты это, того, завязывай.
Но больше из полицейских никто не засмеялся.
А Мария уже стояла на крыльце спасительной аптеки, где ждала, пока из торгового зала выйдет предыдущий покупатель, потому что больше двух человек в помещение не пускали. И не зная, как благодарить Бога и его пречистую Матерь за чудесное спасение, думала только одно: «Обезболивающее у Костика теперь будет». От перерасхода энергии, затраченной на последнюю композицию, её немного знобило, несмотря на то, что на улице как раз стало теплеть.
Тем же вечером Светлана после ужина в больнице раскрыла синюю книгу, которую принёс к ней домой Сергей.
И, читая про пьяные дебоши её автора, описанные в первой главе, ярко вспомнила эпизод, который ранее от выпитой тогда дозы алкоголя обернулся первым в жизни провалом в памяти после пьянки.
Маше тогда было девять лет. Светлана пила палёнку стаканами на какой-то блат-хате и на полдороги домой упала в лужу в новых джинсах, да ещё и первый раз в жизни прямо через штаны обмочилась.
И маленькая девочка пыталась поднять взрослую женщину и принести домой, но ей не хватало сил.
А другие дети со двора улюлюкали, показывая пальцем и злорадствуя: «Машка, твоя мамка алкашка!».
А она бросалась на них с кулаками:
- Моя мама самая красивая и милая, и я её люблю!
- Я тоже тебя люблю, Маруся! – выкрикнула Светлана, что есть мочи.
И этим заставила насторожиться соседок по палате, заподозривших у неё приступ белой горячки.
Но она их успокоила уже более спокойным тоном:
- Нет, девочки, я не спятила. Наоборот, после двенадцати лет безумия Бог вернул мне разум и душевный покой.
Некоторые соседки по палате поверили, а иные усомнились, подумав, что Светка всё-таки спятила.
Но это уже их проблемы.

25-26.04.2020