Каждый раз, когда я поднимаюсь на Турецкий вал, меня преследует одно и то же видение. Каждый раз одно и то же. С высоты вала я хорошо вижу, как одинокая фигурка, прихрамывая, бежит навстречу цепи атакующих. Бегущий, в вытянутых руках держит винтовку, и, наверное, кричит: «Ура!». Но до меня доносится только размытое расстоянием: «А-а-а-а!». Вот они сблизились. Атакующие стали разбегаться от слепо тыкающего штыка. Потом фигурка падает и слышны только частые, добивающие хлопки…
9 Мая! В Армянске это особый праздник, на него всегда съезжалось много народу. Причем непричастных практически не было. Приезжали те, кто действительно воевал в этих местах. Городок у нас далеко не курортный, отелей и гостиниц нет, гостей разбирали на постой колхозы, совхозы, заводской профком. Селили по общежитиям, базам отдыха. Ветераны в те времена еще были о-го-го, запросто могли переспать на раскладушке. Время у них было расписано поминутно. Каждого закрепляли за какой-то организацией или школой. Ветераны присутствовали на их торжественных собраниях, выезжали на места боев, встречались со школьниками. Апофеозом всех этих мероприятий было празднование, которое проходило 9 Мая, непосредственно на Турецком валу.
За нашей школой был закреплен (это называлось шефствовать) невысокий, сморщенный мужичок, Магомед Ц. То ли осетин, то ли дагестанец, из какого-то маленького, северокавказского селения. Приезжал он всегда в сером пиджачке, увешанном значками, медалями и среди этого юбилейного разноцветья особняком выделялось Боевое Красное Знамя, полученное за бои в Крыму! Ветеран очень плохо говорил по-русски, поэтому его выступления на торжественных линейках практически никто не слушал. Гомонили себе потихоньку в строю, хихикали, задевали девчонок, все равно ничего не понятно. Одним словом коротали время.
Вот и в этом году все шло по уже накатанному сценарию. Только мы уже были не в восьмом классе, а в девятом. У нас уже была начальная военная подготовка, мы носили военизированную форму, поэтому должны были стоять в торжественных караулах, маршировать строем, всячески быть рядом с ветеранами, оказывая им внимание и почет. Вывалившись, однажды, гурьбой на перемену, мы увидели, как вернувшийся с поездки на Турецкий вал, Магомед стоял один в коридоре школы, трясущимися руками пытался прикурить и плакал. Руки тряслись, спички ломались, он доставал новые, и так снова и снова. Мимо пройти мы уже не смогли. Кто-то стал подбирать поломанные спички, кто-то сбегал за водой, поднесли к папироске зажигалку. Мужичок, отдавая пустой стакан и вытирая рукавом глаза, на очень плохом русском, бесконечно извиняясь, стал что-то сбивчиво рассказывать.
Как обычно, по плану торжественных мероприятий, ветеранов вывезли на Турецкий вал. Пока основная масса рассматривала, новый памятник, Магомед пошел пройтись по склонам чуть заметной высотки, метрах в ста от вала и, … выковырнул из земли, изъеденный ржавчиной, штык от трехлинейки. Такого добра было много в те времена.
… Весной сорок четвертого Магомед воевал, в обычной стрелковой роте, автоматчиком. Рота уже несколько дней не выходила из позиционного боя за почти незаметную высотку*, сразу за Турецким валом. Только за последние сутки эту высотку дважды брали и дважды откатывались. Но приказ оставался прежним, до вечера высоту вернуть и закрепиться. Как закрепиться? Кем? От роты осталась в лучшем случае половина. Сидя за обратным скатом Турецкого вала, солдаты готовились к новой атаке. По насупленным лицам командира, политрука и особиста было понятно, что командование неумолимо. Кто-то перекусывал, кто-то писал письма, рядом с Магомедом расчет пулемета набивал патронами диски. Первым номером расчета был Микола-хохол. Как говорится «щирый хохол», скупердяй страшный. Ни табаку, ничего, бумажки на закрутку и то не даст. Даже ел особняком. Он нещадно гонял своего второго номера, худосочного паренька, заставляя таскать двойной боекомплект, так сказать про запас. Микола всегда был недоволен всем. Вот и сейчас, набивая диски, нещадно костерил командиров всех мастей:
- Чого ми бігаємо туди-сюди. Людей тільки побили даремно. Навіщо нам ця висота? І обов`язково ж до вечора. Снарядів шкода, а людей ні.
Вдоль цепи, залегших солдат, пробежал особист, сообщил, что через пять минут атака и приказал Миколе прекратить «антисоветское нытье». Немцы, словно почуяв недоброе, стали забрасывать роту минами. Зашипела, взлетая, ракета. Командиры пинками и матом стали выталкивать солдат за гребень вала. Худо-бедно, атака началась. Рота перебежками, теряя людей, пыталась приблизиться к высотке. Солдаты искали малейшие неровности, чтобы укрыться от шквального огня и залегали, но офицеры, выковыривая их из воронок и ложбинок, гнали вперед. В результате, потеряв убитыми командира, политрука и человек двадцать солдат, высотку все-таки взяли. Невидимая минометная батарея, опять начала обстрел, заставив залечь остатки роты, в захваченной траншее. Метрах в двухстах, перебегая, замелькали фигурки. Начиналась контратака. Солдатам пришлось снова встать со дна окопов и тем самым опять подставиться под осколки. Потеряв еще несколько человек, единственный, оставшийся в живых из офицеров, оперуполномоченный, решил все-таки отвести людей. По цепи передали приказ на отход. Немцы перебегали уже метрах в ста, густо поливая остатки роты свинцом. Микола-хохол бурча, что-то в усы, короткими очередями, пытался их сдерживать. Магомед, постреляв немного, прикрывая отступающих, прокричал:
- Мыкола! Уходым! … Уходым! А то останемся одын!
- Зараз!- ответил пулеметчик, поводя стволом пулемета.
- Когда зараз? ... Уходым, а то не оторвемса!
- Зараз кажу!
- Ты, што с ума рехнулся! Уходым!- Магомед дернул пулеметчика за рукав.
Микола сполз на дно окопа и, меняя диск, тихо, как будто сам себе проговорил:
- Ні хлопці, я вже набігався. Йдіть. Я тут трошки повоюю. Йдіть кажу, я прикрию.
- А сам как!?
- Сам? … Сам як-небудь. Сил у мене вже немає бігати туди-сюди, краще так… Йдіть я кажу. Це приказ, - Микола повернулся к брустверу и снова застрочил короткими, экономными очередями.
Магомед вывернулся из траншеи и перебежками, оборачиваясь и огрызаясь огнем, поспешил за отступающими. Уже за гребнем Турецкого вала, оперуполномоченный, повернув к запыхавшемуся Магомеду незрячую, забинтованную голову, спросил:
- Кто за пулеметом?
- Хохол.
- Один?
- Одын. Второго номера в самом начале убыло.
- Почему бросил?
- Прыказал уходыт. Сказал, прыкроет.
Очередь оборвалась внезапно, как бы на полуслове. Все выглянули из-за гребня. Немцы почти окружили позицию пулеметчика и, судя по всему, просто ждали, когда у него закончатся патроны. В наступившей тишине, отряхиваясь, поднялся офицер, что-то скомандовал остальным, и, не пригибаясь, пошел к траншее. Пятьдесят метров, тридцать…
- Все. Убили хохла, … или ранили, - проговорил кто-то.
– Не видно.
- Смотри, вон он! Живой!
Из развороченной земли, оправляя гимнастерку, поднялся пулеметчик.
- Что это он? … Сдаться решил? Вот гнида!– зароптали солдаты.
- Как сдаться?! Дончук! Где Дончук!? Снайпера сюда! – бился в руках санитаров раненый опер, - Шлепни! Шлепни эту мразь! Сука, отпустите меня! Дончук!
Солдаты стали примеряться, как ловчее достать предателя из автоматов.
А тот самый Микола-хохол, зануда и жлоб, вечно недовольный всем, от каши и махорки до Советской власти, тот, кто всегда последним поднимался из окопа, вытащил из-под убитого второго номера винтовку, стряхнул с нее землю, примкнул штык и, деловито передернув затвор, прихрамывая, побежал на немцев!!! Все оторопели.
- Что он делает!? Куда? Один!?
До залегших солдат донеслось одинокое «Ура-а-а!». Обескураженные, такой атакой немцы, бросились в рассыпную от разящего острия. Но … «один в поле…»… Выстрел. Микола упал и все, кто только что разбегался от его штыка, окружили труп и расстреливали неподвижное тело, мстя за свой сиюминутный страх. Они так увлеклись своей местью, что совершенно не обращали внимания на происходящее вокруг.
А происходило следующее. После того, как над полем боя прозвучало одинокое «Ура!», без окриков и пинков командиров, не пополнив боезапас, с полупустыми магазинами, остатки роты молча бросились в атаку. Немцы даже не поняли что произошло. Их просто порубили саперными лопатками, покололи штыками и ножами. Бросок был настолько стремителен и неожидан, что перемахнув уже через немецкую траншею, выскочили на минометную батарею, которая осыпала их весь день минами. Расчеты попытались было организовать сопротивление, но их тоже смяли и вырезали. Не ушел никто.
Уже в сумерках закреплялись на новом рубеже, потом всю ночь отстреливались, держали, держали из последних сил эту почти незаметную высотку. А утром, не получив подкрепления и боеприпасов, теряя людей, опять пришлось откатываться назад, к Турецкому валу. За гребень, из вчерашней роты, перебрался только Магомед.
В утренних сводках Совинформбюро диктор сообщил: «В районе Перекопа советские войска вели бои местного значения».
… И вот сегодня, проходя по склонам этой, почти незаметной взгляду высоты, он наткнулся на штык! Кто его знает, такого добра было много в те времена.
На следующий год, Магомед Ц., на празднование 9 Мая, в Армянск, не приехал. Родственники, в ответ на приглашение, сообщили, что он серьезно заболел.
Каждый раз, когда я поднимаюсь на Турецкий вал, меня преследует одно и то же видение. Каждый раз одно и то же. С высоты вала я вижу, как одинокая фигурка, прихрамывая, бежит навстречу цепи атакующих. Бегущий в вытянутых руках держит винтовку, и наверное, кричит: «Ура!». Но до меня доносится только размытое расстоянием «А-а-а-а!». Вот они сблизились. Атакующие стали разбегаться от слепо тыкающего штыка. Потом фигурка падает и слышны только частые, добивающие хлопки…
* - район бывшего хутора Щемиловка и крепости Ор-Капу. Справа от шоссе по дороге из Армянска на завод.