В соавторстве с Денисом Васильевым.
_______________________________________
«Господи и Владыка живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя согрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».
(св. Ефрем Сирин)
ЧАСТЬ 1
Глава 1
Свет заходящего солнца был направлен в окно, как луч кинопроектора направлен на экран, сквозь зрительный зал крыш окрестных домов. И создавал иллюзию восприятия реальности как какого-то старого фильма. Оттого и домой спешить не хотелось. Домой? Михаил задумался, почесал подбородок. Вправе ли он называть домом квартиру, где больше ночует, чем живет? Или родительскую квартиру в Старо-Мещанске, где появляется все реже и реже?
— Все-таки дом — то место, где мы живем, — сказал он себе вслух. — Свежая мысль, хм…
А где он, Воронич Михаил Александрович, живет?
Я в этой комнате жила,
Садилась в кресло и смотрела
На острый краешек стола,
Где лампа рыжая горела...
Эти слова из песни «Белой гвардии» он мог отнести полноценно к своей (теперь уже бывшей) общажной комнате — там был и стол, и лампа на нем, и «дуэт расстроенных гитар»... А где вы видели в общаге настроенные гитары? Нет, никто не спорит, они есть — но их просто держат взаперти в шкафах и играют исключительно в трезвом состоянии, то есть очень редко.
Солнце скрылось за домами, но свет зажигать не хотелось. Музыка из обшарпанной офисной магнитолы продолжала играть — теперь это уже была ставшая «народной», своей для музыкантов, художников, поэтов и прочей интеллигенции «Когда ты вернешься». Абсолютно бесснежные поля за окном поезда — даже непривычно, что так может быть в новогоднюю ночь... абсолютно пустой и близкий деревянными домами Киев... знакомое до боли ожидание чего-то непонятного, когда греется самовар, и лишь юнкерская форма младшего брата и периодическое глухое буханье пушек где-то там за окном напоминают о войне — то ли начале, то ли конце... скорее, о постоянном состоянии войны.
Сизые сумерки прошлых лет
Робко крадутся по переулкам.
В этом окне еле брезжит свет,
Ноты истрепаны, звуки гулки.
Свет все-таки пришлось зажечь — не тот осторожный и теплый свет керосиновых ламп, а наглый «дневной». Можно открыть окно и закурить, благо в конторе он теперь один. Песня закончилась, и Михаил переключил настройку в режим радио.
— Практически в современности невозможно увидеть, отличить сразу христианина, — ворвался из шипения и треска голос из радио. — Человек живет чаще всего так же, как и все, выделяясь лишь в чрезвычайной, данной Богом ситуации. Это озаряет, словно вспышка при фотосъемке, и сразу становится ясно: да, этот человек — христианин.
Ну да, подумал он, а разве не может быть так — чрезвычайная ситуация, человек выделяется, а он мусульманин или атеист? Да кто угодно может быть. Из чего, интересно, сразу становится ясно, что этот человек — христианин? И почему обязательно он? «По тому узнает вас мир, что будете иметь любовь между собой…» Удачно попал, кажется, какая-то христианская программа, есть, что послушать, а то попса, которую врубают днем девушки, просто достала. Но в одном прав священник, или кто он там — жизнь в городе течет по общим законам, и все заняты своими делами настолько, что не увидишь в метро, например, христианина, если только он не читает молитвенник. Точнее, не отличишь от окружающих. Там все с непроницаемыми лицами, или «спящие», как у Пристли — «Случай в Лидингтоне». Хотя, что касается лиц... тут вспомнилось сегодняшнее утро.
Он вошел после пересадки в вагон метро, огляделся по сторонам. Присел на свободное место, благо до работы всего несколько остановок. Достал было сборник стихов Лорки, но тут же почувствовал взгляд, направленный в его сторону. Девушка — лет двадцати пяти. Сидела она не прямо напротив, а сбоку, и оттого было непонятно, то ли серые, то ли зеленые у нее глаза. Впрочем, дело было не в цвете, а в выражении, настолько оно показалось ему интересным. Она смотрела не в одну точку, и не сквозь него, а прямо ему в глаза. Ага, значит, Пристли вспомнился ему еще утром. Одна из «живых».
«Вы кто, незнакомка?» — мысленно задал он вопрос, надеясь, что она так лучше расслышит в вагонном шуме.
«А вы кто? Было бы приятно познакомиться с вами, но... место, согласитесь...», — услышал, точнее, прочел он ответ во взгляде.
«Вы культурная девушка», — заметил он. — Это порой мешает жить».
«Согласна — мешает, и еще как!» — ответила она.
Тут Михаил даже пожалел, что так скоро выходит.
«Извините, мне надо выходить, но я не прощаюсь».
Он встал, пошел к дверям. И уже на выходе обернулся, нашел ее взгляд: «Запомните — я не прощаюсь. До свидания».
Конечно, он все это нафантазировал себе. Мать до сих пор шутит, что он ищет себе принцессу. И все-таки... Как она выглядела? Роста невысокого, волосы каштановые — красивые, длинные, настоящая шатенка! Не то, что какая-нибудь крашеная блондинка, каких пруд пруди. Одета — деталей одежды в памяти не осталось, но что со вкусом, это факт. Опять же, на лице написано, что высшее образование имеется. Надо будет завтра с утра примерно в то же время выйти из дома — кто знает, может, опять повезет ее увидеть?
***
В огромном, рассчитанным на еще доперестроечные объемы производства, зале бухгалтерии стоял навязчивый, вызывающий головную боль запах свежей краски — наконец-то был сделан ремонт, и облупившиеся за много лет стены приобрели светло-желтый окрас. Сразу стало казаться светлее и просторнее, однако столы все равно стояли впритык друг к другу, и каждая из сотрудниц, желая устроиться попросторнее, потихоньку двигала свой стол от себя, а значит, в сторону других. Из-за этого начинались нескончаемые выяснения отношений, и даже ссоры, то затихающие, то вновь вспыхивающие.
Когда-то, в старших классах она мечтала стать художником по книгам, затем — психологом, потом… поступила в институт на специальность «бухгалтерский учет в машиностроении». В результате такого весьма разумного выбора Валя и оказалась на этом большом предприятии с развернутой системой управления. В начале девяностых предприятие пережило нелегкий период разорения и разграбления, однако благодаря своевременной смене хозяина устояло на плаву и теперь довольно успешно вписывалось в рыночную экономику. В частности, у них в бухгалтерии работало десять человек, а это, хотя по правде хватило бы и шести, говорило о многом. Зарплата была неплохая, и, учитывая, что работоспособность и ум Валентины заметило руководство, ее ожидала карьера — лет так через пять должность заместителя главного бухгалтера.
Было уже около шести, но народ и не думал расходиться — бухгалтерские женщины не слишком спешили домой к уже выросшим детям, кастрюлям и телевизору. Ей же хотелось уйти сегодня пораньше, но покидать рабочее место раньше других считалось здесь плохим тоном, поэтому Валя продолжала ковыряться в компьютере, делая вид, что работает. Мысли ее, однако, были далеко не в «1С». Но где, она и сама не могла сказать. Каждый день представлял собой практически точную копию предыдущего. Жизнь шла, крутилась своим обычным колесом, которое не позволяло выделить что-либо из происходящего, что-то запомнить и над чем-то задуматься. Когда трудно сказать, что было вчера, а когда тебя спрашивают, как твои дела, сразу не можешь вспомнить, как же твои дела?
Конечно, хорошо, когда все хорошо, как говорится, лучшие новости — это отсутствие таковых. Но ей хотелось праздника, да и просто рановато было ничего не ждать от жизни. Правда, около трех месяцев назад что-то такое, наконец, произошло. Она познакомилась с молодым человеком, и кажется, у него были серьезные намерения... Это событие не сильно выбило ее из колеи. На крыльях она не летала, отношения развивались спокойно, тепло и радостно, что казалось Валентине добрым знаком. Она с подозрением относилась к буйным страстям, скептически наблюдала за любовными передрягами подруг, замужних и незамужних, заранее предвидя, чем они закончатся. Незачем было совершать свои ошибки — как умный человек, Валентина предпочитала учиться на чужих. Правда, и шансов ошибиться у нее практически не было, откуда-то развилась способность «видеть» и оценивать мужчин исключительно с точки зрения рассудка. Знакомясь с кем-то, Валя с первого раза понимала, что представляет собой даже очень симпатичный ей молодой человек, и чего от него ждать. Мужчины это чувствовали, натыкались на ее трезвый взгляд и, не желая тратить драгоценное время, линяли в другую сторону.
Наконец-то первые ласточки потянулись к выходу. Валя быстро покидала в сумку свою мелочевку — зеркальце, помаду… Свидания с Русланом сегодня не предвиделось, и она мечтала заехать в книжный на Лубянке, поискать что-нибудь новенькое для чтения — единственного настоящего удовольствия в ее жизни.
Подставив лицо под лучи заходящего солнца, Валентина с наслаждением вдохнула осеннего воздуха, хоть и смешанного с запахом гари и выхлопных газов, но все-таки более свежего, чем в помещении. Пока шла до метро, старалась думать о Руслане. Как всегда, в те дни, когда они не виделись, она испытывала к нему большую нежность и привязанность, чем во время свиданий. Ей было приятно скучать по нему, ждать его звонков.
Валентина еще раз вспомнила, как они познакомились, на лице непроизвольно появилась полуулыбка. Это произошло в гостях на дне рождения двоюродной сестры. Он тоже был чьим-то двоюродным братом. Валины достоинства Руслан, как умный мальчик, оценил сразу. И видимо, нагуляться уже успел, а близкие подталкивали к женитьбе, поэтому совсем не испугался ее критического взгляда. Конечно, для роли жены никто лучше нее и не подходил. Поэтому он, посмеиваясь над дурачками, кружившими вокруг веселой разбитной именинницы, присел около Валентины, говоря только о живописи, стихах, короче, всячески демонстрируя наличие интеллекта, который в наше время у мужчин редкость. Ей сразу понравилось в нем отсутствие лишних, лживых и высоких слов, уверенность в себе и четкое знание того, чего хочет. Конечно же, от ее глаз не скрылись ни его игра, ни некоторое самодовольство, ни то, что к ней его толкает не чувство, а рассудок. Впрочем, в любовь с первого взгляда она перестала верить давно. А рассудок — это очень неплохо. Он выбирает того, кто подходит именно тебе, и делает это куда лучше, чем слепая страсть. К тому же — двадцать семь лет, этим сказано много, если не сказать, всё. Парень был перед ней, как на ладони, и намерения у него были самые что ни на есть порядочные. В общем, она чувствовала, что долго колебаться не станет.
Теперь же, несмотря на очень осмысленный и разумный выбор, Вале хотелось придать ему романтический ореол, почувствовать себя влюбленной. Каждая детская школьная влюбленность оставляла после себя несколько десятков неуклюжих, но пылких стихотворений. С трезвым взглядом на мужчин это сочеталось совершенно легко, так как стихи рождались только в адрес тех ребят, которые даже не замечали ее существования, а значит, отношения с ними строить было не нужно.
Удивительно, но стихи в адрес Руслана не получались. Тут уж одно из двух, подумала она: либо ты счастлива, либо стихи.
***
Как всегда, когда удавалось занять сидячее место в вагоне, она подняла глаза, по старой привычке, чтобы рассмотреть людей, сидящих напротив. Давно прошел тот период в ее жизни, когда все было любопытно, вызывало тревогу и острый интерес, когда она испытывала желание нравиться людям в транспорте, и было страшно, что кто-то подумает про нее что-нибудь неприятное. Выйдя из романтической юности, Валя уже давно не искала оценивающих мужских взглядов, по которым, как в зеркале, можно точно определить, как она выглядит.
Но сейчас при виде пышноволосой тетки со стеклянистым взглядом она испытывала странное разочарование. Ах, да, все дело в утреннем случае. Она только сейчас вспомнила об этом, скорее всего наполовину придуманном ею, эпизоде. Неужели она снова впадает в детство? Когда Валя ехала на работу, кажется, на Третьяковской, на освободившееся напротив место плюхнулся совершенно ни чем не примечательный парень с поношенным портфельчиком под мышкой (ручек у портфеля не было предусмотрено) и книженцией в руках. Обычно, убедившись, что взгляду ее не за что зацепиться, она уходила в себя и свои мысли. Но взгляд ее, как ни странно, зацепился.
На вид — около тридцати, одет не то чтобы скромно, но обыкновенно, как все, кто не ездит в собственном лимузине, а вынужден пробираться лабиринтами метрополитена. Но — глаза. Не то, чтобы огромные или выразительные... А просто — живые, что ли. Добрые? Нет, это было бы слишком просто. Но — не безучастные. В них присутствовала мысль, вопрос… Как же объяснить? Просто они сказали ей что-то приветливое, вероятно: «Ну что, едем? Ага, едем». Потом, опомнившись, что нельзя разговаривать с незнакомцами, хотя бы и глазами, она опустила взгляд. А когда подняла, то увидела, что он встал и подошел к дверям. И к собственному удивлению почувствовала резкую жалость, как будто они не договорили, а он уходит из ее жизни, навсегда, навечно.
И вдруг — он обернулся. Она могла бы поклясться, что он сказал «до свидания».
Все утро она оставалась под впечатлением от этой встречи, казалось бы, совершенно незначительной и мимолетной. Но дела и суета на работе все затмили, и к обеду она уже ничего об этом не помнила... А сейчас почему-то вспомнила. Интересно, что за книжка была у него в руках? Ах, да, книжка. Собиралась на Лубянку, задумалась и проехала пересадку. Вернуться? Нет, теперь уже неохота… значит, домой.
***
Каждый день у него начинался одинаково: душ, бутерброд с сыром и чай, потом, уже на улице, пока идешь до метро, сигарета. Расстояние от квартиры до конторы преодолевалось минут за тридцать-сорок, что по нынешней жизни очень даже неплохо. Солнечная погода и любимая музыка в плеере поддерживали настроение в нужном русле. Во-первых, сегодня пятница, можно попробовать уйти пораньше, чтобы успеть на пригородный автобус до дома. Во-вторых, после долгого молчания на вечер в Старо-Мещанске назначен сбор старой концертной гвардии: бессменный руководитель Сашка Мудродуров (никто из посторонних не может угадать, фамилия это или прозвище), талантливый бард Антон Егоров... «Генерал Корнилов собирает казаков», — пошутил Михаил. А значит, скоро закружит концертная круговерть.
Дни пролетали в самых что ни на есть технических моментах, но пятница — всегда быстрее и радостнее, чем другие. В результате вечером, сидя в кафе «Юлий Цезарь», Михаил наслаждался «рабочей обстановкой», по которой уже успел соскучиться за неделю. Все складывалось сегодня удачно: он успел на рейсовый автобус, а дорожное настроение в предчувствии творческих споров навеяло ему несколько новых идей по сценариям, которые не терпелось выложить «соратникам», обсуждающим расписание предстоящих выступлений.
— Пора нам, братцы, и о Москве подумать, — заметил Сашка, когда все идеи были, наконец, выложены, частично раскритикованы, но по большему счету одобрены. — Миш, как, попробуешь куда-нибудь пробиться?
— Попытка — не пытка, согласно изречениям Святой Инквизиции, — согласился он. — Вопрос только, куда. В обычный клуб мы не пойдем, да и на нас туда «не пойдут». Нужно что-то вроде Политехнического института, или ЦДХ, где принимают богему разношерстную.
— А на «Гнездо Глухаря» не потянем? — уточнил Егоров.
— Есть шансик, но мизерный. В общем, подумаю, и начну созваниваться с нужными людьми. На днях в ЦДХ смотаюсь. Не знаешь, что там сейчас интересного?
— Не знаю, давно не был, — ответил Мудродуров, — давай, езжай, а об успехах расскажешь.
На следующей неделе Миша взялся за дело, однако в успех этого предприятия верил не слишком. Как ни сильна была уверенность Мудродурова в новизне их идей и таланте труппы, Москве не было никакого дела до провинциальных дарований — ее уже мутило от невообразимого количества своих. Она снисходительно глядела на Мишу пустыми глазами администраторов самых разных площадок и лениво называла сумму, способную вызвать ее благосклонность. Такой суммы, невзирая на концертные сборы, у них не было.
Получив ответ в ЦДХ (озвученная сумма была в разы больше, чем в других местах), Миша решил сделать себе хоть что-то приятное, завернул напоследок в кафе, заказал бокал вина, мясо по-французски и какой-то салатик. Глядя в окно в узкую щель между темными, синими шторами кафе, он представлял, как будет рассказывать Мудродурову о своих «успехах». Место он выбрал подальше от входа и от народа, но не рассчитал, и столик за его спиной заняла стандартная романтическая парочка. Девушка громко и неестественно смеялась; почему-то ему стало неприятно, он быстро доел и вышел на улицу. На душе было тоскливо.
***
И все-таки, что-то сдерживало ее, поэтому знакомство, которое длилось уже достаточно долго, по крайней мере, по общепринятым меркам, все еще оставалось на уровне знакомства — театр, парк, кафе в ЦДХ. Вот и сейчас, после осмотра выставки современного живописца, она сидела с Русланом в этом кафе. Мнения их по поводу данной живописи совпадали (а может, он сделал ее мнение своим), и они веселились, обсуждая одну забавную картину: ярко-красный глаз выглядывал из-под стула, то ли прячась, то ли подсматривая за пасущейся в комнате коровой. Руслан высказывал догадки, одну остроумнее другой, что хотел сказать этим автор. Она хохотала довольно искренне. Все складывалось пока замечательно. В какой-то момент она почувствовала, что он собирается сделать ей сегодня предложение. И весь вечер, гуляя по выставке, решала, в какой форме лучше выразить свое согласие, что при этом сказать. Все это не должно было стать сюрпризом и для Валиных родителей, которые уже нашли общий язык с Русланом. Особенно хорошо ладила с потенциальным зятем мама.
Ничто не мешало этому браку, напротив, и воспитание, и семейные обычаи — все у них совпадало. И… не было ничего, что вызывало бы у нее воодушевление. Она радовалась его телефонным звонкам и противилась всякой попытке сближения, хотя точно знала, что как мужчина он ей скорее приятен. В конце концов, она снизошла до поцелуев, остальное твердо оставив на потом. Он списал это на ее врожденную чистоплотность и редкое в наше время воспитание, и, конечно, не ошибался. Но Валя-то знала, что это еще и попытка оттянуть время, возможность дать обратный ход. Но хотела ли она дать обратный ход? Нет, она хотела замуж, чего уж скрывать… И значит, пусть все идет, как идет.
И вдруг за соседним столиком она увидела знакомое лицо, точнее, профиль мужчины, задумчиво смотрящего в окно. Парень как будто разглядывал что-то в потемневшем пейзаже. Она точно помнила, что знает этого человека, но не могла понять, откуда. Он сидел вполоборота и не видел ее, потом быстро поднялся и вышел. Это хорошо, решила Валентина, а то вдруг подойдет, а я не вспомню, кто он — глупейшая ситуация.
Однако весь вечер напряженно вспоминала, откуда его знает. Так бывает — мучаешься, пока не вспомнишь, но сейчас к этому еще и примешивалось чувство тревоги, словно утеряно что-то важное.
Меня ты узнаешь легко,
В сумбурно роящейся улице,
Людской меня схватит поток
И выплюнет, как несъедобное.
Пальто мне всегда велико,
Лицо мое складкою хмурится
От новых и старых тревог,
Да обуви неудобной.
Сквозь страны и через века
Судьбы предписанием сложным,
Виляя в случайностях дня,
На ощупь ступая впотьмах,
Ведет нас друг к другу, пока
Не станет однажды возможным,
Что ты повстречаешь меня,
Узнаешь в бессчетных мирах.
Итак, она не вспомнила, а потом и вовсе забыла.
Глава 2
Даже за кулисами были слышны аплодисменты. Откуда-то сбоку вынырнул Мудродуров:
— Твой выход.
— Мой? Почему мой? — встревожился Воронич.
— Сценарий забыл? Давай-давай, завершай.
Михаил шагнул вперёд, на сцену. Поймал уже ставший знакомым за вечер взгляд девушки во втором ряду, кивнул гитаристу и начал слегка охрипшим от волнения голосом:
Обрываются слова, словно листья —
то ли ветер, то ли что-то иное.
Я спешу не на свиданье — на выстрел.
Облака ли, тучи — следом за мною.
Непогода на душе, непогода...
И, чтобы глаза не слезились от напряжения, направил взгляд чуть поверх голов зрителей этого маленького зала. Нет, он не пел — просто рассказывал свою историю, говорил душой.
А потом ушел за занавес, чувствуя, что сегодня уже ничего больше не скажет. Приходилось опять выходить вместе со всеми, кланяться, спускаться в буфет, и только там очнуться, прийти в себя. Вся группа поздравляла друг друга — выступили хорошо, первый раз в этот сезон, зал полный набрался...
— Кстати, не хочешь в паломническую поездку поехать? — обратился к нему Мудродуров. Неудачу с московскими площадками он близко к сердцу не принял, свято веря в собственную звезду и счастливый случай.
— Куда?
— Э-ээ, забыл, потом скажу, в общем, монастырь какой-то действующий, под Москвой, часа два езды.
В голове Воронича что-то промелькнуло:
— Это когда будет?
— В следующую субботу. Только, сам понимаешь, сбор часов в семь утра.
— Обижаешь, я утром подолгу не сплю. Часам к трем в Москве будем? А то еще домой ехать, хоть лишний вечер со своими побуду.
— Даже раньше.
— Так это ж замечательно! Два билета пометь.
— А кто второй?
— По ходу пьесы разберемся.
Выступали они в этом тихом районном ДК не первый раз, и директор уже по традиции собрал их и местную интеллигенцию на небольшой банкет. Миша поискал место, куда бы сесть, и снова заметил черноволосую девушку из второго ряда. Чем-то она к себе привлекала.
— Вы позволите?
— Да, конечно, — она приветливо улыбнулась.
В ходе разговора выяснилось, что Юля преподает русский и литературу, сама немного пишет — в основном для школьной самодеятельности и разных мероприятий. Странно, как везет ему на талантливых девушек… Михаил был не из тех мужчин, которым нравились девицы, основной труд жизни которых — сохранение собственного товарного вида. Поэтому он частенько посмеивался над Антоном, который пользовался в их труппе особым успехом. Правда, и сам Миша, пожалуй, у таких девушек ничего бы, кроме высокомерного пренебрежения не вызвал…
Кроме того, нахлынули школьные воспоминания (все-таки три года отдал этой работе), и из-за стола они с Юлей вышли практически друзьями.
— А вы уже сегодня уезжаете? — поинтересовалась Юля.
Тут Михаил замялся — не будь он с труппой, не задумываясь, продолжил бы общение с миловидной учительницей. Как же лучше поступить?
— Давайте я вас провожу, — решился он. — Вы далеко живёте?
...Утро было достаточно хмурым, но не дождливым.
— Жаль, что у тебя нет телефона, — сказал он, — я бы тебе позвонил.
— Даже если бы и был, я бы тебе не сказала, — ответила она.
— Почему? — он обнял девушку.
— Сколько у тебя таких встреч было и будет? Только не ври, что этот случай — единственный.
Наступило неловкое молчание. Оправдываться и доказывать единственность и неповторимость ситуации было и глупо, и лень. Попытался было отреагировать, но счел за лучшее промолчать, собраться и уехать. Всё-таки надо успеть на работу.
…Михаил прикрыл глаза, слушая плеер — единственное, что можно делать в гремящем рейсовом автобусе. Друзья не могли понять, как можно слушать органную музыку в толчее, и при этом не впасть в ступор, переходя дорогу. Он мог, однако как раз сейчас сосредоточиться на музыке не удавалось.
Интересно, с чего она так? Досадовала на себя, что легкомысленно пошла на контакт с незнакомым симпатичным парнем? Даже скажи он, что это действительно единственный случай в его гастрольной практике, не поверила бы, приняла бы как «отмазку». А услышать все равно хотела, наверное… Почему он не смог соврать? Встреча могла стать чем-то большим… Могла ли? Могла, если бы оба не пошли проторенной дорожкой по ускоренной программе.
Ну да — если гастроли, значит, по этой самой… полной. Он усмехнулся. Больно так, что впору с утра сразу коньячка граммов двести под лимончик и пару сигарет. Но нельзя, понедельник. Надо снова погружаться в беспокойную менеджерскую жизнь. Так что коньячок подождет до вечера.
***
«Ничего более тоскливого, чем бухгалтерия, в жизни не бывает», — подумала она, в очередной раз названивая в мелкую фирмочку. Наконец-то противно пищащий факсом или просто занятый телефон снизошел до длинных гудков.
— Когда я могу приехать к вам за счетами-фактурами? Они срочно нужны.
(До чего неохота никуда ехать, но сами они, ясное дело, не привезут — таким конторам обычно плевать на документы).
— Да, хорошо. Где вы находитесь?
Оказалось, что находятся совсем недалеко, всего одна остановка метро. Это ее утешило, и уже через тридцать минут Валя заходила в офис.
— Здравствуйте, я с завода, за документами, — обратилась она к проходящему мимо мужчине. Тот обернулся, и Валя ощутила дежавю.
Опять этот парень? Точно он — ЦДХ, кафе… Ее внезапно охватила тревога, но не та, что пугает чем-то заведомо плохим, а скорее предчувствие чего-то важного. Да откуда же она его?..
На всякий случай она сказала: «Здрасте». Его глаза сначала выразили удивление, потом в них загорелась радость:
— Здравствуйте. Я знал, что мы должны встретиться. Помните, я вам это обещал.
— Обещали? — полная растерянность охватила ее. Да что у нее с головой, в конце концов, начало склероза? Значит, они действительно знакомы?!
— Мы встретились в метро. Не помните, наверно?
Валентина взяла себя в руки. В метро? Наверное, какая-то ерунда.
— Извините, не помню. Вообще-то, я за документами, — напомнила Валентина этому небритому ловеласу.
— Извините, — спохватился Михаил. Глаза его как-то сникли, выражение лица стало официально-скучным. — Пойдемте, провожу.
Они прошли в угловую комнатку, где сидела полная молодая женщина.
— Жан, это к тебе, за документами.
— Какая организация? — дама смерила девушку взглядом участкового.
Валя представилась. Парень ушел, а Жанна принялась искать счета-фактуры в неряшливой кипе бумаг на стуле.
И тут что-то переключилось у Вали в голове. Перед глазами вдруг четко возникла забытая картинка, глаза молодого человека в метро, которые с ней «разговаривали».
Тревожное чувство усилилось, надо было что-то сказать или сделать, она точно знала, что надо, и никуда от этого уже не деться, и теперь ничего уже от нее не зависит. Это не было осознанной необходимостью, как в случае с Русланом, когда свобода выбора и возможность все развернуть обратно мучила и не давала принять эти отношения, как данные свыше. Нет, она чувствовала, что теперь, выражаясь банальным языком, находится в руках… судьбы? Бога? Ощущение того, что все происходящее предопределено, наполнило ее и тревогой, и облегченьем.
А может, ничего предпринимать и говорить не надо? Раз уж это судьба, то все как-нибудь сложится само?
***
Зря он ей так с ходу: «знал, что должны встретиться», «я вам обещал»...
Михаил попытался сосредоточиться на акте сверки, но девушка не выходила из головы. Точнее, её присутствие. Ну и что он сейчас может сделать? Она заберёт бумаги, выйдет — и… «пишите письма». Тем более что даже не вспомнила. Сжал зубы — по привычке не курил в рабочее время. Взял кружку и направился на кухню. Боковым зрением увидел, что посетительница сидит и ждёт, пока Жанна подпишет бумаги у руководства.
Вдруг девушка встала и подошла к нему:
— Я вас узнала. Так интересно, что мы снова встретились, — слегка улыбнулась она, неловко, но не смущенно.
— Чай или кофе будете?
— Лучше чай.
— Присаживайтесь пока, — он указал на диванчик и засуетился у шкафа с посудой. — Меня, кстати, Михаилом зовут.
— Очень приятно. Валентина.
— Взаимно. Редкое по нынешним временам имя у вас, Валя.
«Что я несу? — подумал он. — «Красивое имя, и главное, редкое».
— Вы мне телефон не оставите? Сейчас, сами понимаете, о многом не поговоришь.
— Даже так, да? — она задумалась, глядя на него в упор.
Но глаза ее улыбались — открыто, спокойно, как тогда в метро.
— Воля ваша, сударыня, — он поставил перед ней кружку.
— Что ж, записывайте, вот мой рабочий городской, — вздохнула она, но не нарочито, а как бы иронизируя над собой, и в этот момент каким-то внутренним зрением Михаил снова ее узнал — по той самой живой мысли, сблизившей их в метро.
Рабочий городской? Странно, почему… страхуется? От чего? Но телефон ведь дала, утешил себя Михаил. Хотя он мог бы найти его и сам, достаточно взглянуть на реквизиты фирмы. Фамилию спросить у Жанны…
— Куда она делась? — послышался в коридорчике голос коллеги.
Жанночка была легка на помине — в следующий момент она появилась в дверях кухни.
— А, вот вы где! Документы проверьте.
Валентина взяла файл, стала просматривать бумаги, кажется, мало понимая, что там. Отпила еще чаю. А потом, как и тогда в метро, опустила и погасила глаза, убрала папку в сумку, смущенно попрощалась и пошла к выходу.
— Обломала вам шуры-муры? — посочувствовала Жанна.
— Вообще-то мы с ней знакомы, — заметил он.
— Да? Вот уж не думала.
— Да и я не ожидал ее здесь увидеть.
— Миш, а у тебя тысячи до зарплаты не найдется?
Он достал из кармана бумажник, вынул две пятисотенных бумажки.
— Как специально сегодня взял. Держи, пока не забыл.
— Ой, спасибо. Кстати, не подумал, чтобы моему ребенку помочь с английским?
— Жанночка, не практикую я сейчас. Плюс дел выше крыши, — он провел ладонью на уровне лба. — У старых знакомых поспрашиваю.
— Вечно ты вывернешься, — хмыкнула коллега.
***
Весь оставшийся день пролетел, как во сне. Работа у нее не шла. С того момента, как Валя попрощалась и вышла из конторы, ей никак не удавалось сосредоточиться. После сделанного на прошлой неделе предложения дело близилось к свадьбе семимильными шагами. В тот же вечер мама Руслана позвонила Валиной маме, а в субботу произошла встреча семейств в полном составе, кроме отца Руслана, который лет десять назад уехал после развода в Питер.
Кажется, две мамы глубоко друг другу симпатизировали, и обе были рады, что дети оказались «в хороших руках». А Валина мама еще и вздохнула с облегченьем — она боялась, что дочка останется в старых девах. В воскресенье они созвонились снова и долго обсуждали будущую совместную жизнь детей. Накануне горячо спорили о том, где они будут жить, а сегодня уже обсуждали свадебное меню. Мама Руслана намекнула, что после свадьбы заберет к себе бабушку, а молодым отдадут ее однокомнатную квартиру.
Слово «молодые» вызывало у Вали тот же эффект, что и звук железа, скребущего по стеклу. Она ощущала нереальность происходящего, обмана, который скоро раскроется, и страх, что дело зашло так далеко. Ей постоянно хотелось придать обсуждаемому условное наклонение («когда мы поженимся», «если будет свадьба», «может быть», «если, то…»). В конце концов, мать спросила ее: «Я что-то тебя не понимаю, тебя словно насильно выдают. Где энтузиазм? Ты любишь его вообще-то?» В ответ Валентина сказала «конечно», пытаясь придать голосу, а главное, самой себе уверенности в сказанном. На субботних переговорах назначили и дату свадьбы, причем не без Валиного участия её отодвинули на март. Руслану, кажется, не очень улыбалась перспектива ждать целых полгода, но пришлось согласиться.
«Любовь лишь там, где есть страданье», — выразилась как-то одна из ее подружек. Вот уж кто точно любил пострадать, выбирая себе в объекты страсти недостойных ее парней. Нет уж, не хочу никаких страданий, все хорошо, мне повезло, все замечательно, уговаривала Валя саму себя.
И вдруг — эта встреча. К чему это может привезти, Валя не знала. Она предпочла бы, чтобы встречи этой не было вовсе, потому что мучительное чувство тревоги и необходимости что-то для решить только усилилось. Больше всего ей хотелось, чтобы от нее ничего не зависело.
Чтоб просто и легко. А если плохо,
То верить — изменить уже нельзя,
Оставлю лишь возможность чуть поохать.
Одноколейка — верная стезя.
Свобода… Скользкий дар, весьма опасный.
Что делать и как быть мне, кто решит?
Крадусь по жизни тихо, не причастно,
Вокруг всем задолжавший индивид.
Тот, Кто меня замыслил для чего-то
Не подсказал решенья и пути.
Он думал, что достойна я свободы,
А может быть, сумею дорасти.
Но даже выбор мелкий, ежечасный
Мне взвесят точной мерой в небесах.
Что от свободы прятаться напрасно?
Мы все в ее безжалостных тисках.
Но наизусть мне правила известны.
Кого я собираюсь обмануть,
Пеняя на дороги? Бесполезно.
— Скажи, куда, идти нам?
— Я есть путь.
Глава 3
«Что касается меня, то я всегда знала, что Бог есть. Я говорю не об ощущениях, а о знании. Это при абсолютно атеистическом воспитании в совершенно атеистической среде. То есть в полном отсутствии Бога"
("Во вратах твоих", Дина Рубина).
***
На другое утро после встречи в офисе Михаил позвонил на рабочий номер:
— Вы очень заняты сегодня? Не сможете встретиться после работы? Ой, подождите, я знаю, так ставить вопрос нельзя, — он засмеялся. — Мне очень хотелось бы встретиться с вами сегодня, у вас получится?
— Скорее всего, получится.
Она прокрутила в голове возможные препятствия — их не было. Валина мама беспокоилась только в одном случае — если дочь возвращалась домой после одиннадцати. Руслан же, как специально подгадав, утром уехал в Санкт-Петербург — отец, узнав про свадьбу, решил подарить ему машину. Как любому мужчине, Руслану не терпелось взглянуть на подарок, он взял неделю отпуска и рванул. Пошлое «муж в командировке» пронеслось в голове.
— Вот и замечательно. Значит, сегодня в половине седьмого? — в гуле телефонной трубки явственно слышался параллельный разговор, и ощущение, что кто-то подслушивает, очень нервировало.
Разумеется, случайно подключившимся людям не было до них никакого дела.
— Хорошо, — сами собой сказали ее губы, при этом она ощутила легкую панику, а в голове пронеслось: «Зачем мне это нужно? Что я делаю?» Но думать и оценивать было бесполезно, она точно знала, что придет.
Везде случайно нахожу
Я деньги и стихи...
Нет, я тебя не постыжусь,
Не отниму руки.
Когда б действительно могла
Быть благодарной я,
Не так мучительно б легла
В письме строка моя.
Такую милость нету сил
Ущербностью понять,
Ни осознать, ни объяснить,
А только лишь — принять.
Снова зазвонил телефон, на этот раз мобильный, и эфир был чистым. Звонила двоюродная сестра. Разговаривать сейчас с Линкой, которая желала обсудить детали долгожданной свадьбы, где ей предстоит стать героиней номер два (и познакомила их, и будет играть почетную роль свидетельницы), совершенно не хотелось. Однако Линка настойчиво требовала, чтобы Валя отправилась с ней после работы выбирать наряд свидетельницы. Такая перспектива не прельщала, особенно сегодня. Как могла, Валя отговорилась.
Линка, кажется, обиделась. Буквально на днях она уезжала с родителями в Израиль на ПМЖ, откуда и собиралась вернуться к свадьбе на пару деньков. Валя понимала, что им надо пообщаться перед отъездом, и девушки пришли к соглашению, что костюм сестрица выберет сама, а Валя завтра приедет к ней ночевать и заценит наряд. Кроме того, у нее к Валентине «важное-преважное дело», так что придется ехать…
Валя посмотрела на часы. Значит, в половине седьмого…
***
— Я верю в Бога. Я христианин, — он сказал эти слова, которые она на протяжении всей своей жизни боялась кому-либо сказать вслух, в первую же их встречу. Так спокойно, искренне и открыто, что она даже остановилась. Что сказать? «Я тоже»?
— Но, знаешь, это совершенно не значит, что я такой замечательный. Одному человеку, чтобы быть хорошим, не надо прилагать никаких усилий, другому — нужно приложить все силы, чтобы хоть немножко улучшить свою природу, да и со стороны это вряд ли будет заметно. Хотя, думаю, на собственную природу и генетику можно списать все на свете. Помнишь, в «Обыкновенном чуде», Леонов в роли короля? «Да, я такая сволочь, сам знаю, да что поделаешь?»
— Почему ты говоришь мне об этом сейчас, вот так вот сразу?
— Наверно, потому, что это главное в моей жизни. Просто хочу, чтоб ты знала.
— Значит, ты рассчитываешь, что я тоже расскажу о себе самое главное? По-моему, ты очень наивен.
— Ну уж какой есть, — улыбнулся он. — Мне важнее другое — ты пришла на встречу.
— Разве так бывает?
— Наверно, только так…
Они сидели в сетевом ресторанчике рядом с метро и со стороны выглядели стандартной парочкой. Только разговор был совершенно другой, впрочем, Валя уже ничему не удивлялась. Словно произошло то, чего она ждала последние полгода или даже дольше. Праздник или что-то похожее на праздник — просто сидеть, беседовать с интересным тебе человеком и знать, что это время твое и никуда не надо спешить...
— Ты пришел к вере сам, или у тебя верующие родители?
— Наверное, сам, насколько вообще кто-то может придти к Нему сам, без помощи созданных Им обстоятельств и посланных Им людей.
— Но какая-то точка отсчета все равно была?
— Была — после института я где-то полгода пытался устроиться работать в Москве, а потом сорвался.
— Как сорвался?
Миша потянулся за сигаретами, вздохнул:
— В одно мгновенье потерял все, что имело смысл. Полная пустота была в душе. Наверное, тебе такое не понять... Давай лучше в другой раз — не хочу о грустном.
Валя помолчала, потом улыбнулась своим мыслям и сказала смущенно:
— Ты не станешь смеяться? У меня был совершенно дурацкий случай в детстве, сестрица двоюродная отравилась чем-то, ей стало нехорошо, все принялись носиться вокруг нее. Мне четыре года было, и ужасно захотелось, чтобы и меня пожалели. И я сотворила первый раз в жизни вот такую молитву: «Боже, если Ты есть, сделай, чтобы меня тоже стошнило». Через пять минут меня вырвало, и меня тоже уложили в кровать. Наверно, это было просто самовнушение. А сейчас думаю, откуда вообще у меня возникла эта мысль — обратиться к Богу? Откуда я о Нем узнала? Если кто-то и упоминал Его, то лишь в каких-то шуточках или даже с издевкой, как мой дядька. Он «Отче наш» постоянно напевал, коверкая.
Валя задумалась. Действительно, почему ей казалось надежным обращаться к Нему по любому поводу, с раннего детства? Она ведь не знала Его. Не знала, кто Он. И сказать-то было некому. Только знала, что Он есть. В начале — как адресат ее жалоб и просьб, когда просить больше некого.
Но постоянно позднее она получала доказательства (конечно же, не такие смешные) и подтверждения своему знанию, которое, впрочем, и не нуждалось в подтверждениях. Посещая иногда церковь, не понимала ничего, просто наслаждалась атмосферой и звуками песнопений, ощущением близости к Богу. Настоящее понимание того, во что она верит, пришло позже. На одном из книжных лотков она купила маленькое Евангелие от Матфея — свое первое Евангелие. Она не смогла вместить прочитанное, более того, ее охватило возмущение, когда она осознала, что понятие справедливости у Бога и у нее лично совершенно различные. «Подставь другую щеку» и «люби врагов своих» казалось невыполнимым. И, тем не менее, невзирая на внутренний бунт, она понимала, что написанное евангелистом — истина. С этого момента все ее поступки и мысли имели измерение, и, даже если она не в состоянии была заставить себя поступать по Евангелию, она всегда точно знала, как именно она должна была поступить. С этим нельзя было ничего сделать, она знала Истину, и не могла следовать ей...
Однако многие свои помыслы и поступки она все-таки стала невольно корректировать. И намного чаще, чем раньше, поступать так, как подсказывала совесть, а не желание, лень или злоба. Почти ни с кем и никогда не говорила она о своей вере. Вначале боялась показаться смешной и странной, а потом, когда нашлись силы говорить о своих убеждениях, опасалась в своем лице нести людям «компромат» на христианство.
Не зря же мама, когда они ссорились, тут же кричала ей: «А еще верующая!» Попытки донести свою веру до родителей провалились сразу, и именно потому, что мать была права. Валю бесил, выводил из себя этот попрек. Но мать была права! Нет, не умела она подставлять другую щеку. А если и получалось, то только после того, как самой себе и другим она доказывала свою силу. Но не гордыня ли это — подставлять другую щеку, в душе точно зная, что можешь и двинуть в правый глаз? Хотя имеет ли ценность бессилие и постоянное непротивление ударам, если оно происходит от слабости и полного неумения постоять за себя? Не трусость ли это тогда? И кто может дать ответ на все эти вопросы? И возможна ли золотая середина в этих вопросах?
И вот теперь, с почти незнакомым человеком, она чувствовала, что может говорить об этом. Конечно, слова казались или деревянными, или штампованно-высокопарными, и не выражали до конца суть того, что ты думаешь и чувствуешь. Но сам факт того, что она может это обсуждать, стал для нее чудом…
***
«Ты не будешь смеяться?» Он мысленно улыбнулся, чтобы не спугнуть установившееся доверие. Как можно смеяться над тобой, как бы ты ни пришла к Богу? Пусть смешно или глупо, это неважно. Главное, чтобы ты никогда не пережила того ужаса перед следующим мигом… когда внезапно нечем дышать, или безумно хочется открыть окно на третьем этаже и полететь... Только в рай этой дорогой улететь нельзя.
Но сейчас не хотелось думать про прошлое, уж больно хорошо было в настоящем. Михаил не понимал до конца, что с ним происходит. Словно и надо-то было всего лишь оказаться в кафе и начать общаться. Волна совместного душевного порыва увлекла их, понесла за собой. Вот только куда?
Глаза девушки казались ему то иронично-зелеными, то задумчиво-серыми, а иногда темнели и становились почти что карими… Точный их цвет он так и не смог определить, а может быть, он просто зависел от слов и настроения (его или ее?). Иногда Миша терял нить разговора, ловя себя на старом и любимом ощущении, с которым всегда было связано что-то редкое и чудесное в его жизни: палуба парусного корабля, и они вдвоем, помимо вахтенного офицера и матросов. Брызги от волн в лицо, и где-то там, вдали, на горизонте темнеет полоска берега... «Другое место», — снова вспомнился Пристли. Надо только не ошибиться, не торопиться, не нарушить чего-то… В этот раз он даже не сразу стряхнул с себя детские романтические образы.
— Разве так бывает?
— Наверно, только так…
***
— Что, Руслан уже вернулся? — спросила мама, когда Валя вошла в прихожую.
— Не-ет, — немного удивленно ответила она.
— А-а, звонил, наверно. Кушать будешь? — мама ушла на кухню.
Разувшись и сняв плащ, девушка скрылась в своей комнате. Что-то произошло? Вином от нее пахнуть не должно. Вдруг она поняла и одновременно испугалась: мама увидела ее радостной.
«Ну и что? — сказала себе Валя. — Появился этот Михаил, но ведь хода событий он не изменит. Через неделю приедет Руслан, и все опять пойдет своим чередом».
«Именно этого-то и не хочется — чтобы все шло своим чередом».
«Опомнись, ты знаешь этого Михаила буквально несколько часов, в общей сумме и дня не наберется. Парень — не москвич, чем живет, неизвестно. Что ты вообще знаешь о его образе жизни? Да, такой человек хорош для общения, но для семейной жизни… Трудно представить, что скажет мама, услышав про Старо-Мещанск вместо однокомнатной квартиры Руслана. К тому же, он тебе еще замуж не предлагал, и неизвестно, предложит ли».
«Ну почему сразу замуж! Нельзя же сводить все к замужеству».
«А ты нашла для себя новую форму отношений? Дружба? Внебрачный секс? Как объяснить все родителям?»
«Придумаю что-нибудь. Возможно, все как-нибудь само…»
***
«Интересный вечер получился», — думал он по дороге домой. Было что-то необычное во всем этом: практически телепатическом разговоре в метро, затем встрече в конторе. Только вот — для чего, к чему это все?
Зазвонил мобильник, прерывая мысли — как всегда, не вовремя. И сразу головная боль, напоминающая о прошлом. Это была Вероника Соколова, или Ника, «девочка в стиле рок», старая знакомая по ряду концертов, недавно перебравшаяся в Москву, что-то среднее между толкиенисткой и хиппи. Человек очень тяжелый, талантливый, известный своими скандалами на всю старо-мещанскую богему, но Михаила по неизвестным причинам воспринимает достаточно нежно.
— Миш, мне тут предлагают альбом записать. Подъедешь, поможешь песни отобрать?
— Ник, вообще-то мне завтра на работу. Ночь почти. Ты что, сама свои песни не можешь отобрать?
— Мне нужен взгляд со стороны. Мы ж с тобой не так часто и видимся. На Таганке когда сможешь быть?
Воронич задумался, слегка приостановился. Ехать куда-либо на ночь глядя не очень-то и хотелось, тем более на встречу с человеком из из «Старо-Мещанского пасьянса», как он привык называть год своей болезни. Но отказать Нике…
— Минут через сорок подъеду, давай у театра встретимся.
В отличие от обычных тусовок эта встреча оказалась вполне рабочей — никаких посиделок с московскими гитаристами и, тем более, пьянок. Порядка двух часов прослушивали и отбирали песни. Наконец, костяк альбома был сделан. Миша засобирался домой.
— С тобой все в порядке? — уточнила она.
— Не переживай, — улыбнулся. — Извини, я поеду.
Мой дом — поезд, моя квартира — купе,
Где пьют на троих, а я вроде лишний.
Мы едем одни, каждый — сам по себе,
О наших путях знает только Всевышний..
Интересно все-таки, почему тогда он не нашел другой рифмы? Можно было бы «И от шума колес сам себя не услышишь».
Вспомнилось вот. Интересно, отчего и к чему он назвался христианином? Точнее, что этим хотел ей сказать? «Мы с тобой одной крови», — известный с детства клич-приветствие. А тут — «мы с тобой одной веры», не иначе. «Мы с тобой одной боли: желаем жить по Закону и Духу, а выбираем ежедневно компромисс с этим миром. Извини, что не так сказал при встрече. А сейчас понял, как надо было лучше сказать. Надеюсь, ты меня слышишь».
***
Вечер у Линки выдался сумбурным. Она жила отдельно от родителей, и была девушкой самостоятельной во всем. Даже теперь, уезжая вместе с семьей, отправлялась к своему молодому человеку, который эмигрировал несколько лет назад. Квартиру тоже продавала сама, шмотки собирала сама, и сейчас пыталась всучить Валентине все вышедшие из моды наряды, которые, по ее собственному признанию «ну так жалко выбрасывать». Валю это ничуть не обижало, она хорошо знала Линку и не обращала никакого внимания на ее взбалмошность в сочетании с уверенностью, что весь мир крутится вокруг нее.
Она твердо и беспрекословно отказалась от шмоток и по десятому разу выслушала историю с шубой. Сестра так хотела презентовать Вале свою практически новую норку, которая «в Израиле ей не пригодится». К сожалению, шубу сперли у нее на стадии сборов. Да так интересно: открыли квартиру ключом, вытащили шубу из большого чемодана вещей «не с собой», прихватили пару забытых на столике колечек и все. Расчет на то, что за несколько дней до отъезда никто не будет бегать по милициям, оказался верным. Настроения это происшествие, само собой, перед отъездом не прибавило.
Валя и слушала, и не слушала, глядя на нее со снисходительной нежностью. Линка была отзывчивой и доброй, и, если надо, прибежала бы на помощь в любой час дня и ночи. Валю она любила всегда, как младшую сестренку. «И как я без нее буду…»
Тут Линку переключило со шмоток, и принялась рассказывать подробности своих сборов.
— Ладно, остановись, что там у тебя за дело, говори сразу, потому что у меня уже голова от тебя кружится.
— А платье-то, платье, ты обещала посмотреть. Я же хотела костюм, все перемерила, уже уходить собиралась, тут смотрю, висит в углу, но вдруг…
Валя решительно прервала длительную историю покупки платья вместо костюма.
— Посмотрю обязательно. Давай про дело.
— А, ну да. Ты же знаешь, квартира продана, завтра я уже должна отдать ключи. Ключи-то я сама отдам, а с деньгами не знаю, как и быть…
— С какими еще деньгами? Ты не получила еще денег за квартиру?
— Нет, я все получила давно. С теми деньгами, которые я должна посреднику. Ну, ты же знаешь, нам помогал Оскар Андрианович, он частный риэлтор, можно сказать, наш семейный, он и Чернявскому с бывшей маминой работы полгода назад помог квартиру продать, и отцовскому брату еще давно, в общем, надежный человек. Я должна ему за услуги пять тысяч баксов, он продал обе квартиры, и, как назло, уехал на две недели в отпуск, только в воскресенье поздно вернется. А меня тут уже тю-тю.
— Что же это он денег-то не дождался?
— Ой, да разве для него это деньги?
— Ну и отдашь весной.
— Нет, я не могу так. Надо уезжать с чистыми руками. В общем, Валечка, миленькая, передай ему в понедельник, ты же его видела, он был у матери на дне рождения, ну помнишь ведь, да?
— Вроде помню. Но деньги передавать… такие большие…
— Ва-аля, ну что тут такого? Я ему уже позвонила перед его отпуском и сказала, что оставлю тебе. Дала твой телефон.
— Ну, спасибо! Может, для начала спросила бы у меня?
— Я знала, что ты не откажешь! — сестра смотрела умоляюще.
Вале это было не по нутру. Деньги немаленькие, да и вообще… как-то неприятно.
— Оставь маме… — Валя сделала трусливую попытку переложить все на мать.
— Твоей? — ужаснулась Лина. — Да ты что? Ты забыла, что она с нами чуть не поругалась из-за того, что мы наняли частного риэлтора. «Обратитесь в агентство…» Как будто в агентствах мошенников нет! А этот человек свой, проверенный. Ты же ее лучше меня знаешь, всю плешь переест. Валюш, ну некому, кроме тебя. Ведь ты же никогда-никогда мне в помощи не отказывала… Что же мне теперь делать, менять билеты, что ли? Сенечка будет встречать меня… — на глазах у Линки показались слезы.
— Линочка, пойми, я вообще денег боюсь. А вдруг я их потеряю?
— Я все продумала, мы положим их завтра утром в банковскую ячейку, ты будешь носить только ключ, в случае чего, данные оставим твои, и без ключа возьмешь. Я дам тебе телефон Оскара Андриановича, ты позвонишь и договоришься, чтоб он приехал прямо к банку. Так что в руках ты их держать будешь всего несколько минут. Я бы сразу на него ячейку оформила, да паспортные данные нужны.
Поводов для отказа не было, и Валя, скрепя сердце, согласилась. Даже сейчас она восхитилась организаторским талантом сестры. Все возможные «но» были отметены заранее четко продуманным планом.
— Ну, хорошо, — вздохнула она. — Давай, показывай платье, а то я очень устала. Как спать-то будем? У тебя ведь все собрано.
— Я постелила в гостиной, а белье заберешь с собой, оно новое, дорогое, будет тебе подарок. Не оставлять же здесь… А у меня все упаковано уже. Самолет в пятницу, рано утром. Эх, шубу жалко… Вот сволочи, а?
Глава 4
«...Стоит ли ставить такой светильник на всеобщее обозрение, если он коптит все вокруг себя?» (из переписки)
Святая, тихая обитель,
Ты даже средь тиши лесной
Как будто тайное открытие,
Как остров жизни неземной.
Ничтожность собственная сразу
Ясна, как взгляд со стороны,
Смешны свои шаги и фразы,
Ужимки, принципы и сны.
Но благодати не мешает
Все глубже проникать вовнутрь.
Лишь торопливость не нужна здесь,
Все может суета спугнуть.
Но что здесь есть — стена, строенья,
Откуда эта благодать?
И через пару дней, наверно,
Все будет трудно осознать.
Святая, тихая обитель,
Останься в сердце у меня,
Я не турист, не гид, не зритель,
Но трепетная гость твоя.
Они возвращались домой, то ли нечаянно, то ли нарочно отстав от группы. Чудесный осенний день, проведенный в духовном заповеднике с человеком, близким по мировоззрению, расположил Валю к новому, неведомому настроению. Они не виделись с того раза, хотя и созванивались каждый день на работе, и подолгу, насколько это было возможно, говорили в обеденный перерыв, когда бухгалтерских теток как ветром сдувало. Разговаривали по рабочему телефону, стараясь не обращать внимание на параллельные голоса. Вероятно, все дело было в качестве связи у него на работе — с другими звонками все было в порядке.
Михаил несколько раз предлагал увидеться, но Валя всякий раз мягко отказывалась, хотя и давала понять, что не хочет лишиться перспективы дальнейшего общения. Это была слабая попытка компромисса и с совестью, напоминавшей об уехавшем женихе, и с рассудком, внушающем ей, что встречи с Михаилом совершенно бесперспективны. Однако когда он предложил поехать в Новый Иерусалим, тут же согласилась: это ведь совершенно невинно, да еще и полезно, ведь она всю неделю собиралась пойти в храм.
Михаил чувствовал, что Валю что-то тревожит, но сейчас ему меньше всего хотелось просчитывать настроение девушки — слишком хорошо было на душе. Атмосфера монастыря проникала в ее глубины, и сейчас надо было именно расслабиться, поддаться этому состоянию. Словно окунулся в источник, вышел из него и теперь надо идти, удерживая на себе живительную влагу...
— Как хорошо ты сказал тогда: я верю в Бога. А быть верующим — это что значит? Вот я — все понимаю правильно. А живу... Не по заповедям, в общем, — задумчиво произнесла Валентина, глядя на сверкающие золотом купола, которые были видны даже с пригородной платформы. — А как же «будьте святы, ибо Я свят»? Я вообще не знаю, что могу реально предъявить... Как не идти на поводу у окружающих, моды, желания успеха?
Она повторяла его мысли, она действительно их услышала! Его это уже даже не удивляло.
— Валь, понимаешь, мы с тобой сейчас ничего нового не откроем. Когда обращаешься к Богу, сначала кажется, что приближаешься к святости, и только потом вдруг осознаешь, что все прежнее прилипает к тебе с той же скоростью. И начинаешь винить окружающий мир, людей, которые тебя провоцируют, заводят, обижают. Наступаешь в ответ на ногу... Наверно, единственная мерка для нас — Божья любовь. Только через нее мы можем все. Помнишь, «возьмите иго мое на себя, ибо иго мое легко, и иго мое благо» — так, кажется? Или как Августин говорил: «Люби, и поступай, как хочешь».
— Хорошо, оставим в покое грехи. Предположим даже, что их у нас не было бы. А все равно, можно ли называть себя христианином, если при этом ничего и не делаешь? Как там поется»: «я добрый, но добра не сделал никому»*.
Миша посмотрел на часы. Электричка через десять минут. Они стояли на подмосковной платформе, дышали чудесным октябрьским воздухом, свежим и прозрачным. Валя, похоже, думала, что, вот сейчас они найдут ответы на все вопросы, надо только поскорей задать их друг другу, и даже не замечала, что, говоря о каких-то книгах или намечая темы, она уже подразумевает, что Миша читал эти книги и обдумывал эти темы. Ну да, и читал, и думал.
Удивительно, всегда удивительно то, что человек почти тридцать лет существует вне тебя, и так близок по своим мыслям! Даже разговор между ними больше похож на монолог, спор с самим собой. Этот день сблизил их так, что даже не хочется расставаться. Но надо проводить девушку и спешить на другую электричку — домой…
***
Когда уже дома Валя вспоминала прошедший день, это открытие поразило и ее. В ее жизни ни разу еще не было такого человека, с кем она могла говорить вот так — обо всем. Конечно, самое глубокое и личное все равно остается только между человеком и Творцом. Миша молодец, в монастыре его присутствие было ненавязчиво, и она чувствовала себя естественно, когда подходила к иконам. Он просто держался в сторонке и не мешал. А на заданный ею вопрос ответил так:
— Наверное, каждое мгновенье жизни и ставит перед нами проблему выбора. Мы живем и выбираем каждую секунду, иногда не задумываясь, а иногда мучительно решая, как правильно…
Как это верно, подумала Валя. А как правильно поступить мне сейчас, ведь скоро вернется Руслан? А что тут гадать? Надо сказать обо всем Михаилу. Тогда все и решится.
«Скоро я все ему расскажу», — решила она, уже засыпая.
Миша обещал позвонить в понедельник в конце рабочего дня.
***
В голове звучало танго. Ровное, размеренное. Михаил никогда не занимался танцами всерьез, если не брать в расчет первый семестр третьего курса — ровно до сессии. Потом возвращаться было лень. А вот сейчас играл именно ритм танго, оттого и идти хотелось, немного пританцовывая.
Стоп. Танец — он и она. Декорации — непременно осенняя аллея. Или не декорации, а съемки в такой аллее — но это пока из области фантастики. Нет, если осенняя аллея, тогда лучше не под танго, а что-то другое, в духе «L’ete Indiene». Или Морриконовского «Chi Mai»? Надо продумать музыку, надо продумать...
Осенний ветер растревожил душу —
ей хочется дороги и любви.
И тишины, чтоб шелест листьев слушать.
Чтоб миг — как жизнь:
Иди,
дыши,
живи.
И кстати — кто идет? Откуда и куда они идут? Что связывает этих молодых людей? Девушка — невысокая шатенка с задумчивым взглядом, непременно в синем или темно-голубом платье, похожем на бальное, этакий романтический образ... Та-ак, значит — романтический образ? Невысокая шатенка с задумчивым взором?
Ну да, всего час назад расстались. Причем именно романтична в классическом понимании этого слова — там, в монастыре, когда подходила к иконам, даже неловкость брала. Чувствовал только, что у него настолько искренне не получится. Хотя здесь со своими мерками нельзя: у каждого свой путь к Богу, через свои сомнения, страдания, обретение и потерю иллюзий.
Его путь начался не так естественно, как у этой одухотворенной, но такой домашней девушки, прошлое которой так чисто и просто. А у него в прошлом — белые стены убогого здания, тоскливые елки и забор… Нет, сейчас вспоминать не хочется. Не надо портить себе настроение.
Но для чего произошла эта их встреча, такая чересчур литературная? Сначала — метро, потом — контора, теперь так все совпало, что им удалось целый день вместе провести... Да еще в монастыре, где им обоим действительно надо было оказаться. Интересный сюжет...
В приподнятом настроении он и вошел в квартиру, только сейчас обратив внимание на время: четыре с лишним часа в дороге (два — от Москвы до монастыря и обратно, остальные в электричке до Старо-Мещанска), не говоря о времени в монастыре, должны были порядком измотать его. Однако чувствовал он себя на удивление бодро. Отец поприветствовал его, уточнив:
— Молодой человек, вы сегодня, похоже, навеселе?
— Обижаете, барин, — в тон ему среагировал, — я в паломничество ездил.
— Хорошо поездка прошла? — из кухни уточнила мама.
— Да, все хорошо.
— А с кем ездил?
— Мам, ты ее все равно пока не знаешь.
— Ну, надеюсь, все-таки пока?
— Там будет видно.
— Видно, не видно, а возраст уже соответствующий. У тебя сколько подруг-то?
— Ну, положим, самих подруг — раз-два и обчелся. Есть еще коллеги по творчеству. Есть бывшие и нынешние коллеги по работе. Наконец, просто знакомые.
— На этот-то раз кто была? Коллега или знакомая?
Кто… Кто бы ответил…
— Ладно, давай, переодевайся и к столу. Опять твой мобильный из куртки надрывается? Да сиди, сейчас принесу. Небось, этот Сашка неугомонный.
Звонил, действительно, Мудродуров.
— Ну, как, хорошо погулял?
— Даже более чем. У тебя-то почему не получилось?
— А, потом расскажу. Тут такие дела, можно сказать, проводил кастинг. И знаешь, интересное занятие. Ты много потерял. Кстати, ты в курсе, что Ира снова в городе?
— Вернулась?
— Так вот и я о том же. Ну что, в восемь у «Цезаря»?
— Саш, я и так весь день на ногах провел.
— Смотри, конечно... Только Ирке позвони сам, а то исчезнет, ищи потом. Она же у нас дама с характером.
Михаил прикрыл глаза, мысленно оценивая свое состояние — все-таки два с половиной часа в электричке можно записать в счет сна. Да и Иришка, «сестра», как ее привыкли уже все называть...
— Ладненько, сейчас я с ней созвонюсь. Ты пока дома?
— Ну да. До связи.
— Не успел приехать, опять исчезаешь? — покачала головой мать. — Ты сначала хоть пообедай.
— Пообедаю, мамуль, конечно…
Глава 5
День рождения Жанночки, хотя начали праздновать пораньше — затянулся. И угораздило этому дню рождения прийтись на понедельник. Миша хорошо знал, что увлекаться спиртным не надо, тем более с утра что дала знать о себе головная боль. Но в какой-то момент контроль был все-таки потерян, поэтому, уже выходя из конторы, он почувствовал себя неважно, и решил на метро не ехать, а поймать такси или попутку. Конечно, сегодня и речи быть не могло ни о каких свиданиях. Он скорее дал бы оторвать себе руку, чем предстал перед Валей в таком виде.
Было еще светло, однако, кажется, ни одна собака не хотела сегодня видеть его в своем лимузине. Рука уже начинала действительно отваливаться, когда — о чудо! — рядом притормозила видавшие виды «Волга». Сидящий за рулем парень был примерно его возраста, насколько можно было разглядеть в темноте салона. Обрадовавшись, что так быстро сошлись в цене и направлении «полета», Миша залез вперед. «Волга» тронулась. Парень явно был не прочь поболтать, но его речь показалась Михаилу какой-то странной. «Уж не подшофе ли он?» — Миша не чувствовал запаха спиртного, так как и сам источал соответствующий аромат.
— Извините, а вы случайно не выпили сегодня? — решился он все-таки уточнить.
— Да, есть такой грех, — ответил парень, лихо крутя баранку.
— И как, в состоянии контролировать ситуацию?
— Да ты не бойся, доедем! У меня вчера дочка родилась, а в такой день ничего со мной случиться не может, верно? У тебя есть дети?
— Не завел. Ты хотя бы потише на поворотах-то… — взмолился Михаил после очередного виража.
— Слушай, я не первый год за рулем. И в таком состоянии тоже.
— Ты этим хвастаешь, что ли? У тебя жена, вот дочка родилась, с какого перепуга водку-то кушаешь?
— Да ты и сам сегодня малость поддал, разве нет?
Машина с ревом свернула в переулок, и Миша решил, что выйти будет безопасней, чем читать парню мораль.
— Ладно, останови, я лучше пешком.
— Да не дрейфь… Суждено быть повешенному — не утонешь.
— Жену не жалко? Эгоист чертов!
— Слышь, дядь, а ты часом не из семинарии? Ладно, не обижайся. Вот ты сидишь, смотришь на меня, презираешь, да? Думаешь, примитивный водила, водку жрет... Я, может быть, не меньше тебя книжек прочитал. Только нет в них, в книжках-то, никакого ответа, как жить...
«Ну, все, — подумал Михаил, — сейчас товарищ начнет излагать свои взгляды на жизнь, и начнется один из бессмысленных пьяных разговоров про ее смысл жизни и про то, что его нет».
— Захочешь — найдешь ответы. Для меня все ответы — в одной книжке. Точнее, книге.
— Ага, думаешь дурной, не пойму твоих загадок? Нет ничего в Библии твоей о том, что мне — вот мне конкретно, Паше Симонову, помогло бы сегодня.
— Думаю, что есть. Езжай, блин, потише, сказал тебе…
— Ну, про веру давай не будем, — Паша Симонов не обращал на его слова никакого внимания. — У меня своя истина, я её выстрадал. Я, между прочим, Афган прошел, и многое повидал, кто может учить меня тому, во что верить?
— Таких выстраданных истин до фига и больше, а настоящая только одна. Чем она отличается от наших — узнаем потом. Только не сегодня, я надеюсь…
Надежды было мало, они только что едва разминулись с маршруткой.
— А почему я не могу оказаться правым? Если уж и быть верующим, то для чего мне ваша церковь? Вера должна быть в душе, — Павел махнул рукой.
У Миши раскалывалась голова, он нервничал, совершенно не имея настроения что-то доказывать. Чисто автоматически, через силу он произнес:
— Церковь создана Христом. В ней есть то, чего нет у нас дома. Таинства. И потом — плохо быть пастырем самому себе. Ты вон уже себя не туда завел.
— Ну да, ты сейчас меня прям просветил! Да нет, я может, согласен, церковь дисциплинирует слабых людей. Но я-то — сильный. Больше, чем ты можешь себе представить. Поэтому я могу идти своей дорогой. И потом не известно ещё, не впала ли церковь в заблуждение. Ты глянь на иных попов — сраму не оберешься.
Миша вздохнул.
— Гордыня у тебя. Безмерная и глупая. Мы все слабые, все рабы своего греха. Мне, может, тоже многое не нравится. Но от грехов некоторых священнослужителей Таинства, данные Христом, своего значения не теряют.
— Ну ладно, красиво говорить хорошо. А вот ты можешь взять, выслушать незнакомого человека, да и помочь ему — помнишь, как самарянин, а? Вы все, верующие, такие. Проповедь прочтете — и вперед, в теплую квартирку. А на деле никто из вас по вашим же законам не живет. Там что сказано — отдай последнюю рубашку, помоги ближнему. А, слабо тебе?
Вот это номер! Только позавчера, в субботу, разговаривали на эти темы с Валей. И вдруг из уст шофера, случайного человека, получить такой же упрек. Что с ним вообще происходит? Где следующий разговор будет?
Миша вздохнул.
— Расскажи, что у тебя случилось, там посмотрим. Только скорость убавь, а то я и так ничего не обещаю.
Он решил перестать следить за дорогой — видимо, Бог сейчас действительно распоряжается его судьбой сам.
Из бессвязного и периодически сворачивающего на ответвленные темы рассказа парня, который решил начать свою биографию из далекого детства, в конце концов вырисовывалась одна основная проблема, или, скорее, основное следствие духовной пустоты и мании величия: алкоголизм. Написано это было красным курсивом по всей биографии, однако оставалось совершенно незаметным для самого Паши. Люди кругом оказывались сплошь непонимающие и злые. Сначала родители, посмевшие что-то требовать от него, вместо того, чтобы вырастить и отвязаться, потом друзья, которые его предавали на каждом шагу, потом любимая женщина, которая не хочет понимать, что человеку плохо, что он ищет чего-то в жизни.
Оказалось, в начале перестройки Павлу даже удалось раскрутить небольшой бизнес с бывшими сослуживцами по Афгану, который рухнул, по его словам, из-за происков партнеров. Воронич подумал, что, скорее всего, партнеры просто сами постарались избавиться от пьющего товарища. Не трудно догадаться, что новые проблемы были залиты новыми порциями спиртного. Затем на какое-то время Павел взялся за ум, устроился на работу в автосервис, благо руки золотые, пару лет не пил, познакомился с будущей женой, прожил с ней около года. Но и с ней в итоге вышло полное непонимание. На настоящий момент, несмотря на рождение ребенка, отношения на грани разрыва. Кажется, жена поставила условие: чтобы к ее возвращению из роддома его и его вещей дома не было. Видишь ли, ее разозлило, что он, вместо того, чтобы купить все необходимое для выписки, потратил деньги на то, чтобы отметить рождение дочки с друзьями. Не понимает, что пили-то за ее здоровье!
Чем больше Миша слушал, тем больше понимал, что никакого желания помогать парню, который даже не способен понять, в чем его проблемы, да и просто запутался в себе основательно, не испытывает. Услужливая совесть даже готовое оправдание подкинула: уйма времени уйдет, да и не по силам ему вытащить из болота другого… самому бы не увязнуть. Однако обещание было в некотором роде дано. Поэтому Михаил решительно прервал Пашины излияния, тем более, они уже подъезжали.
— Послушай… Я обычный человек, и проблем, и грехов у меня не меньше. В свое время мне повезло, мне очень помогли. Но без твоего желания не получится. Единственное, что я могу, это отвезти тебя к одному человеку. Он действительно священник (да подожди ты, не ёрничай), у нас в маленькой церквушке служит. Раньше был врачом-наркологом, в психиатрии тоже специалист. А потом понял: надо лечить не последствия, а причину — то есть именно душу. Окончил семинарию, стал священником, но и врачом тоже остался. Если хочешь, я договорюсь насчет тебя. Вот здесь останови, за углом. И еще. Перестань во всем винить судьбу и окружающих, посмотри на себя со стороны хоть раз. Больше ничего предложить не могу.
— Думаешь, я псих или алкоголик? — Паша резко затормозил у подъезда, — я хоть завтра перестану, если захочу.
— Можешь не рассказывать, слышали. Ты сейчас снова на грани потерять все — семью, нормальную работу. Не хочешь, как хочешь, уговаривать не буду, вроде взрослый, сам отец уже. Ладно, вот телефон. Решишь — звони.
Миша написал на обрывке бумажки свой рабочий и мобильный телефоны. Павел взял бумажку, сунул в карман. Помолчал, что-то обдумывая, потом, кряхтя, сказал:
— Ты тоже мой телефон запиши, а то вдруг я твой потеряю, — вид у него теперь был растерянный.
Мише стало его жаль… видел он таких. Способный ведь парень, должно быть…
— Хорошо. Давай договоримся — завтра вечером я тебе отзвонюсь. Только протрезвись, поезжай с утра к жене. Возьми еще… — Миша достал из кармана какие-то деньги. — Не возражай, отдашь потом. Купи, что она просила для ребенка. Не пропей, смотри.
— Обижаешь… Что я, совсем скотина, что ли? У меня тоже понятия имеются.
Миша вздохнул и вылез из машины. И правда, скорей бы «в тепленькую квартирку», что-то сегодня совсем голова нехорошая. Другого учить замечательно получается... Он глянул на часы: сейчас мать начнет звонить по межгороду, видишь ли, по мобильному слишком дорого. Надо бы позвонить самому, но она сразу поймет, что он сегодня выпил.
И действительно, не успел он закрыть за собой дверь, как услышал разрывающийся звонок телефона. Бросился к городскому, но потом сообразил, что трезвонит его мобильник. Кому он еще понадобился сегодня? Дайте же человеку отдохнуть…
Глава 6
Завтра ничего рассказать и обсудить с Мишей не удалось. Завтра оказалось непредсказуемым (впрочем, как и каждое наше завтра). Утром Валя отпросилась до обеда, чтобы доделать Линкины дела. Накануне она созвонилась с Оскаром Андриановичем, и они договорились встретиться возле банка в девять утра. Приехала заблаговременно и торчала теперь снаружи, предусмотрительно решив не доставать из ячейки деньги, пока не подойдет риэлтор.
Бабье лето закончилось, шел мелкий противный осенний дождик, и Валя уже начала зябнуть, когда подъехала красная новенькая иномарка, из которой вышел вальяжный солидный мужчина. Она узнала его, он ее тоже.
— Здравствуйте, я Валентина.
— Да, да, здравствуйте, милая.
— Деньги в ячейке, пойдемте, получим вместе, чтобы я не ходила с ними по улице.
— Конечно, конечно, не волнуйтесь.
Они отправились в банк, все складывалось очень удачно. Из ячейки Валя достала положенный Линкой пакет, протянула риэлтору. Пакет Лина заклеила аккуратно. Оскар небрежно засунул пакет в карман пиджака.
— Ну, милая, вас подвезти?
— Нет, спасибо, — Валя облегченно и радостно улыбнулась. — Мне здесь недалеко до работы.
Уже сидя на привычном рабочем месте, она улыбнулась еще раз. Прямо груз спал с ее плеч. Правда, что-то слегка беспокоило. Но что? И только вечером, влезая в вагон метро, Валя вспомнила, что Линка велела пакет вскрыть и деньги пересчитать вместе с этим Оскаром. Да ну, в самом деле, что их пересчитывать, Линка ведь знала, сколько кладет. Глупости, даже неудобно представить, как она заставила бы этого делового и серьезного человека пересчитывать деньги. Да и где? Прямо возле ячеек? У него в машине? Все, успокойся и забудь.
Валя ждала Мишиного звонка, но он не звонил. Она несколько раз порывалась позвонить сама, но решила, что это неуместно. Расстроенная, она потащилась домой, гадая по дороге, что случилось.
Не успела она прийти с работы и умыться, как раздался телефонный звонок — однако звонил не Михаил. Она несколько секунд смотрела на незнакомый номер, уже почти догадавшись. Сердце ее заколотилось, и, когда она услышала мягкий и низкий голос риэлтора, то даже не удивилась.
— Что-то не так, Оскар Андрианович?
— Валенька, в пакетике было только две тысячи. А где же остальные, Лина ведь обещала мне пять…
— Как две? Лина сказала, что положила пять, — руки у Вали затряслись, голос задрожал. Ей казалось, что она в страшном сне.
— Девочка моя, я умею считать. Если Лина положила пять, то куда же делись остальные? Вы поймите, раз договорились на пять, то надо отдать…
— Да нет, там все должно было быть. Я позвоню Лине в Израиль, спрошу, может быть, она ошиблась…
— Так вы не видели, сколько она положила? Как беспечно с вашей стороны! Завтра, в крайнем случае, послезавтра, недостающие деньги должны быть у меня. Вы не хотите неприятностей, я не хочу неприятностей. Мы же с вами люди серьезные…
Это не беспечно, думала Валя, бессильно сидя перед телефоном, это, это… Собственная глупость, возмущение самой собой, ощущение жуткой переделки — все нахлынуло на нее.
Она подняла трубку, набрала межгород. Слава Богу, в Израиль удалось дозвониться с третьего раза.
— Лина, сколько денег было в пакете?
— Пять штук, почему ты спрашиваешь, что-то случилось?
— Оскар Андрианович говорит, что там только две…
— Что значит — говорит? Вы посчитали?
— Нет, я, идиотка, отдала ему запечатанный тобой пакет.
— И правда — идиотка! И он говорит теперь, что там две? Но этого не может быть! Алле! Алле! Валя — он проверенный человек…
Валя опустила трубку на рычаги. Что делать, она не знала. Достать деньги. Где она достанет такие деньги? До зарплаты далеко, да это и третьей части не наскребешь. Родителям говорить нельзя, у них тоже лишнего нет, плюс объяснения… Что-то продать?
Ей казалось, что она смотрит плохой фильм со стандартной историей, которую знает наизусть. И как поступают глупые жертвы в таких фильмах?
Позвонить Руслану в Питер? Он ей звонил оттуда через день, правда, последний раз, когда он звонил, ее не было дома. Руслан с отцом занимались оформлением машины. Может быть, он поможет с деньгами? Однако позвонить Руслану она не могла. Это трудно объяснить, но… Чувство вины, а кроме того — ощущение, что он не поймет, как она попала в столь дикую ситуацию.
Валя снова потянулась к телефону.
— Миша, здравствуй, — она уже не помнила свое удивление и легкую обиду, что он так и не позвонил ей сегодня.
— Здравствуй, — обрадовался немного усталый голос в трубке. — Подожди секунду, я только вошел, запру дверь.
Валя молчала, едва сдерживая подступившие слезы.
— Валя, — позвал голос. — Ты что молчишь, что с тобой?
— Мы не могли бы увидеться, — Валя не смогла сдержаться, и слезы потекли по щекам.
— Что у тебя случилось? — голос встревожился.
— Пожалуйста, помоги мне. Мне нужно три тысячи долларов. Я отдам, за несколько зарплат отдам…
Боже, как это все напоминает дешевый сериал. Нет, это не с ней, это происходит с кем-то другим, более глупым и наивным…
— Знаешь что, давай встретимся, и ты все для начала расскажешь, — твердо сказал Михаил. — Не боишься ехать, уже темно все-таки? Минут за сорок доедешь? Тогда хорошо, давай в девять на Третьяковке, в центре зала.
Миша положил трубку, провел ладонью по лбу. Так, надо срочно привести себя в человеческое состояние. Еще не хватало, чтобы Валя увидела, что он «подшофе». Правда, алкоголь давно уже выветрился. Все-таки одно он сделал правильно: не мешал вино ни с чем другим. Вот только голова… Так, ладно, как там учил отец Владимир, Владимир Яковлевич, лучший друг семьи и священник церкви Успения в Старо-Мещанске? Значит, принимаем меры. Но сначала — контрастный душ, затем чашка зеленого чая…
***
Пока Валя в метро сумбурно, еле сдерживая слезы, объясняла суть дела, Миша лихорадочно соображал. С кем посоветоваться? Он вспомнил пару зацепок, еще из прошлой, Старо-Мещанской биографии, но надо было дозваниваться и искать нужных людей. Его театральная гвардия в этом вопросе помочь не сумеет.
Он прервал девушку.
— Валюш, денег набрать можно, только не за ночь. Но мне это совсем не нравится. Не спеши пока, я попробую кое-что предпринять… Правда, мне нужны будут подробности. Хочешь, я провожу тебя домой, потом вернусь и займусь этим вопросом… До которого часа тебе можно звонить?
— Да ты что, я при родителях не смогу говорить. Да и заметят они сразу, я не смогу притвориться. Хорошо, что ушла, когда их не было.
— Тогда такое предложение. Поехали сейчас ко мне, будем разруливать по обстоятельствам, от меня и позвоним кое-куда.
— Уже поздно. Как я буду возвращаться?
— Поймаю такси и отвезу. Хотя… родители будут волноваться, если поздно вернешься? Может, скажешь, что ночуешь у подруги, или что там говорят в таких случаях родителям, и останешься у меня? А я лягу на кухне. Меня можешь не бояться, я не маньяк.
— Ну что ты, мне даже и в голову такое не пришло бы, — порозовела она. — Спасибо тебе, только я не буду тебе в тягость? Я бы так и сказала родителям, про подружку то есть, а подружку предупредить можно...
Миша задумчиво смотрел на нее. Валя, ясное дело, боится возвращаться домой со своими мыслями, ей хочется что-нибудь предпринять. А ситуация кажется ей настолько из ряда вон выходящей, что и нестандартные действия, невозможные для нее еще вчера, уже оправданы.
А главное, ей хочется на кого-то положиться. Ему вдруг стало так тепло на душе… девушка доверяет ему. Надеется на него.
А на слова «мне даже и в голову не пришло бы» он решил не обращать внимание. «Прежде всего надо помочь, а остальное — по ходу пьесы. Не расслабляйтесь, маэстро».
Вслух он сказал:
— Тогда поехали, не будем терять время.
Квартиру Михаил снимал в хрущевке, недалеко от метро Перово. Обыкновенная кривая однушка c достаточно стандартным набором: диван, шкаф, пара книжных полок на стене. Кресло, тумбочки (одна бельевая, вторая под дорогим магнитофоном) и журнальный столик с кипой книг оживляли стандартную пустынность. Уютным и обихоженным выглядел только этот уголок у окошка, в котором и происходила Мишина «домашняя жизнь». А когда они вошли, он быстро убрал с кресла привычный ворох одежды, не менее привычно запихнув все это в гардероб, а со столика — пустую бутылку из-под пива и кучу исписанной вручную бумаги.
Уже немного успокоившись, Валя повторила свой рассказ с упущенными подробностями. Маме и подружке она позвонила сразу, причем мама поверила в ее версию моментально и без лишних расспросов. Подружка же, судя по разговору, услышав стандартную просьбу о прикрытии из Валиных уст, несколько раз переспросила, Валя ли ей звонит и правильно ли она ее поняла. Видя, как Валя, раздражаясь и при этом краснея, пытается что-то той втолковать, он мысленно улыбнулся — похоже, девушка впервые ночует в гостях у мужчины.
— Забавный риэлтор, — задумчиво протянул он, забыв даже спросить у девушки, можно ли при ней курить и безбожно дымя сигаретой. Впрочем, ему редко встречались некурящие девушки, так что действовал он уже рефлекторно. — Сестра твоя рекомендовала его как человека надежного?
— Проверенного.
— Замечательно звучит. Его телефон у тебя, разумеется, есть?
— А что ты хочешь сделать? — видимо, уверенный голос Миши вселял в нее надежду.
— Да вот думаю. Значит, давай договоримся сразу — денег мы ему передавать не будем. Пока, во всяком случае. А то опять попросит. Скажет, что фальшивые, или еще что-нибудь придумает. Он как, один с тобой общался, или кто-то еще с ним был?
— К банку подъезжал один.
Михаил нахмурился, потянулся за новой сигаретой. Отхлебнул чай.
— Блин, вот здесь бы не ошибиться. Ладно, будем считать, что и тут он будет один — не захочет, чтобы ты уж слишком испугалась.
— Ты мне объясни, что хочешь сделать.
— Поговорить по душам с человеком, — он снова закурил. — А где он живет, ты не знаешь?
Валя с тревогой смотрела на него.
— Миш, я зря тебя в это ввязала, ничего хорошего не выйдет. Я теперь понимаю, что вообще ничего о нем не знаю. Мало ли с кем он связан, пожалуйста, давай лучше соберем деньги…
Миша невольно подметил это «соберем», и на душе стало просто тепло от ее доверия, от того, что девушка искренне рассчитывает на его помощь. Однако мгновенно сработала самоирония: «Ты прямо супермен… почувствовал себя заступником и героем? А что собираешься делать?» Хорошо, что он никогда не выбрасывал записные книжки. Где-то в тумбочке должен быть синий блокнот от тех времен, когда в записных книжках еще хранятся номера телефонов бывших одноклассников… Ага, вот он.
— Не бойся. Сам-то я мало что могу. Попробую найти кое-кого, если меня еще не забыли… Не думай пока ни о чем, хочешь, послушай музыку.
Миша нервничал и старался, чтобы это было незаметно. Во-первых, он жутко устал сегодня, а расслабиться не предоставлялось никакой возможности. Но даже усталость не могла отвлечь его от мыслей о сложившейся ситуации, когда Валя неожиданно оказалась так близко от него. Хотелось просто обнять и поцеловать девушку. «Вполне естественное, кстати, желание, да и расклад достаточно стандартный», — поймал он себя на мысли. Однако уверенности, что стоит сейчас это делать, не было никакой. Абсолютно ясно, что Валя впервые оказалась в подобной ситуации. Всё поведение девушки — спокойное и доверчивое, казалось, говорило о том, что подобных мыслей она даже не допускает.
Он ей, наверное, все-таки нравится, и, может, она даже не воспротивится, если он попробует ее обнять. Только что толку себя заводить, а потом думать всю ночь, что она рядом? Видит око, да зуб неймет…
Все, стоп. Он даже поморщился, вспоминая приятный вечерок с учительницей недельной давности. Здесь все по-другому, совсем по-другому.
Человек приехал за помощью, на этом и остановимся.
— А можно, я чайник поставлю?
— Конечно, разберешься сама? Посуда, ложки — все в шкафчике.
Вале, очевидно, хотелось хоть что-то сделать, чтобы отвлечься от неприятных мыслей. Вскоре Миша услышал, что она взялась мыть посуду. А он почувствовал себя свободнее.
— Кухня у меня типично холостяцкая, — усмехнулся он, когда Валя крикнула ему, что можно идти пить чай, — вот спасибо тебе, прибралась.
— Ну, это я очки вправляю, — улыбнулась Валентина. — Я не из тех, у кого все в руках горит. Просто люблю гармонию. И мне приятней пить чай в чистоте.
Неловкость прошла как-то сама собой. Валя порезала купленный по дороге вафельный тортик. У Миши в плане чаев, к ее удивлению, оказался полный выбор: черный, зеленый, каркадэ, какие-то экзотические чаи из Китая...
Потом он снова принялся названивать по старым знакомым. Уже около часа ночи Миша оставил девушку спать на своем диване, надеясь, что чистое белье, которое он достал из шкафа, не покажется ей слишком застиранным. Также ей была выдана объемная и старомодная ночная сорочка, в которой обычно спала мама, когда приезжала в Москву. Закрыв на кухне дверь, он делал звонки еще до четырех ночи, пока, наконец, нужный ему человек не отыскался через многочисленных посредников.
Кухонный стол пришлось унести в комнату, иначе раскладушка не вмещалась в пятиметровое помещение «трапезной». Поэтому будильник Миша водрузил на крышку плиты, и когда это орудие утренней пытки начало издавать невыносимые для невыспавшегося человека звуки, никак не мог сразу понять, где он находится и как выключить эту чертову штуковину.
Раскладушкой, когда у него ночевали девушки, он, прямо скажем, пользовался не часто, поэтому спина теперь немного болела. Миша встал, умылся, стараясь сильно не громыхать, поставил чайник, собрал раскладушку. Потом вежливо постучал в дверь комнаты.
— Я уже встала, можешь входить, — ответила Валя, собирая с диванчика белье. — Как бы на работу не опоздать… Хорошо, косметичка в сумке всегда, а то представляешь — поехала бы в офис в таком виде. Ты не смотри на меня пока, я себя еще не привела в порядок, — слабо улыбнулась она.
Он и раньше не замечал на ней особой косметики, ну, наверное, подкрашивала ресницы. И сейчас лицо выглядело не бесцветным, «слепым», как часто приходилось наблюдать ему по утрам, а таким же выразительным, хотя и не выспавшимся. Правда, глаза немного опухли от вчерашних слез. Миша не нашелся, что сказать, но почему-то заволновался. Очень захотелось ее пожалеть и сказать что-то ласковое, но ничего не приходило в голову, и, чтобы снять натянутость, он заговорил нарочито деловым тоном:
— Валь, сейчас позавтракаем, и ты набери этого типа, попроси отсрочить встречу на день или два. Скажешь, что деньги собираешь. Будет давить, клади трубку, мол, перезвоню. Встречу назначим... м-м... на Китай-городе. Старосадский переулок, рядом с исторической библиотекой. По дороге объясню подробнее, а то действительно опоздаем.
— Я ведь даже не спросила тебя, во сколько ты лег… Я уже сквозь сон слышала, как ты разговаривал, но мозги уже отключились…
— Бутерброды будешь? Тебе с сыром или с вареньем?
***
Как и в самую первую встречу в метро, Миша вышел на Тургеневской, пообещав позвонить ей на работу. А Валя, оставшись одна, постаралась привести в порядок свои мысли и чувства. Все то время, что она находилась у Миши, она была словно тумане, но частично этот туман был осознанной необходимостью. Стрессовая ситуация помогла — и дала запрет на романтику. Но, если подумать… она переночевала наедине с малознакомым парнем в его съемной квартире!
Выход был один — способность убедить себя в том, что говоришь. Поэтому Валя каким-то образом ощущала, что ночевала у Оли по поводу ее дипломной работы. «Замечательно звучит», — наверно, сказал бы Миша. На этом она и постановила, поскольку осознать и оценить вчерашний вечер пока не могла. Что-то, однако, норовило подцепить ее, добавить еще одну червоточинку к переживаниям по поводу риэлтора, а также мукам совести за обман — матери, жениха и собственных убеждений. Когда она поняла, что это, то даже рассмеялась. Ей вдруг стало обидно, насколько равнодушно Миша воспринял ее присутствие в своем доме. Конечно, она была благодарна ему за тактичность и совершенно не знала, как повела бы себя, попробуй он к ней приблизиться. Но он не сделал ни единой попытки… может, она совершенно ему не нравится? А действительно, как он к ней относится? Неужели и правда, только как к другу?
Она представила Мишино лицо, вспомнила, как он на нее смотрит — нет, ошибиться она не могла. Конечно же, она ему нравится. Просто он действительно на редкость благородный человек. А все-таки, почему он не позвонил ей вчера сам? За всеми перипетиями она и забыла спросить. Что, если у него есть кто-то еще? Вдруг и он выбирает, как ему быть…
Валя постаралась вникнуть в очередную проводку, но это ей никак не удавалось. Все мысли крутились вокруг одного и того же. «Надеюсь, Линка не названивает матери», — подумала она. Утром она успела еще дозвониться из Мишиной квартиры по городскому в Израиль, и, хотя Линку не застала, попросила передать ей, чтобы дождалась ее звонка. Теперь Мише придет немаленький счет за разговор...
***
Валя стояла около «Исторички», крепко прижимая к себе сумочку. Она нервничала, а когда увидела подъехавшую машину риэлтора, руки опять предательски задрожали. Оскар Андрианович, спокойный и вальяжный, словно солидный бизнесмен на переговорах, подошел к ней, приветливо улыбаясь.
На припаркованную рядом «Ауди» он внимания не обратил. Его даже забавляла растерянность и беспомощность девушки. Быстро она, однако, нашла эту сумму. Похоже, он недооценил ее возможностей. Оскар усмехнулся, вспомнив, как вчера, в ответ на сумбурные вопросы Лины, названивающей из Израиля, укоризненным тоном произнес: «Линочка, как же так, милая, я вам доверился, даже не пересчитал деньги, а ваша подружка оказалась такой непорядочной. Значит, вы сами плохо ее знали… »
— Здравствуйте, — выдавила из себя Валя.
— Здравствуйте, милая, — улыбка прямо не сходила с его лица, — как наши дела? Все принесли?
— Вот о делах сейчас и поговорим.
Оскар повернулся на голос — сзади возник крепко сбитый, даже полноватый парень характерной внешности. Около «Ауди» маячил второй. Соображал риэлтор быстро, и рванул уже было к машине, но второй парень просто перекрыл ему обратный путь.
— Паз-звольте, — упавшим голосом начал было Оскар, но после небольшой и непродолжительной возни оказался плавно запихнутым в машину на заднее сиденье — между двумя «пацанами». Валя села вперед, на водительском месте расположился Михаил.
— Так сколько денег ты получил, дорогой? — спросил полный.
Риэлтор молчал.
— «Милый», ты в школе плохо учился, может, тебя считать научить? Так сколько? — парень угрожающе повысил голос, — пять, не так ли?
— Д-да.
— Так какого хрена? Лишних бабок решил срубить по-легкому? Ручка и бумага у тебя есть?
Осознав, что лучше быстрее покончить с формальностями, риэлтор достал из внутреннего кармана пиджака «паркер» и органайзер.
— Так ты у нас писатель? — удивился парень. — Ну, пиши, писатель: «Я, такой-то Оскар Андрианович, паспортные данные такие-то, принял у Ильинской Валентины Анатольевны за риэлторские услуги пять тысяч долларов США. Претензий не имею». Число и подпись.
— Мне паспорт надо достать, — заметил риэлтор.
— Ну, достань, — добродушно разрешил второй парень и, вынимая откуда-то резиновую дубинку, перехватил ее поудобнее. Пару раз дернувшись, но быстро смирившись с воздействием грубой силы, вежливый риэлтор вписал свои паспортные данные и передал расписку Вале.
— Надеюсь, теперь никаких вопросов нет? — спросил он, извлекая из глубин подсознания остатки собственного достоинства, а заодно пытаясь сообразить, какие будут последствия у этого события, и как побыстрее добраться до своей машины.
— Надежда умирает последней, — с неприятной усмешкой ответил второй парень, постукивая дубинкой по ладони. — Ладно, иди, если что, паспортные данные и номера твои мы знаем. Так что вопросов точно нет.
— Надо же, даже подпись расшифровать не забыл, — не сдержался Михаил, провожая отъезжающую иномарку взглядом. — Спасибо, ребята.
— Да ладно, делов на пять рублей — хмыкнул первый, — Мишань, у тебя прав вроде нету. Вам сейчас куда?
— Аа, извини? — Михаил пересел назад. — До Чистых прудов тогда подбросьте.
***
— Миш, — Валя все еще не могла успокоиться, — мне же надо позвонить Линке, она, наверное, уже билеты купила в Москву.
— У нее мобильный есть? Да? Тогда звони с моего.
— Это дорого, наверное, туда по мобильному? Тебе и так счет за межгород придет.
— Не дороже денег. Звони, давай, успокой сестру. И где она этого хмыря-то выискала?
— У него же такой вид, иномарка, она говорила, что эти деньги для него — копейки. Зачем они ему? — Валя искала номер в записной книжке.
—А ты думаешь, что кидалы в лохмотьях ходят? Их внешний вид — это главный инструмент, как они иначе в доверие войдут? Вот и ты приняла его по одежке. Парочку таких, как ты, разведет, и новый костюмчик еще прикупит.
— Але, Линочка!
— Валя! — голос сестры дрожал и прерывался в телефоне, — я в субботу вылетаю к тебе, я звонила Чернявским, узнавала про Оскара. Знаешь, они говорят, у них тоже был с ним неприятный инцидент, в последний момент, перед самой сделкой вдруг оказалось, что его вознаграждение должно быть на тысячу больше, чем договаривались, иначе он не отдаст документы. Они спешили, деваться было некуда, и доплатили. И ведь не рассказали ничего нам! И знаешь еще что, шуба-то, шуба!
— Да причем тут шуба…
— Как причем! Кто мог знать, где она у меня? Ведь ни один чемодан не вскрыли больше! А Оскар этот приходил, я сейчас вспомнила, я еще спрашивала, не хочет ли он для жены купить, и доставала ее! А потом про тебя вспомнила, что тебе бы шубка как раз…
— Все, Лина, успокойся, шубы уже не вернешь, а с деньгами улажено.
— Как — улажено? Ты ему что, денег набрала?
— Нет, у него больше претензий нет, он мне расписку дал, не волнуйся, сдавай билеты, и забудь. Потом расскажу, звоню с чужого телефона.
— Ох… ой, Валенька, прости меня, что я тебя впутала, хорошо?
— Хорошо, хорошо. Я сама виновата. Короче, я жду тебя… в марте... — у Вали едва не вырвалось слово «на свадьбе». — Целую! Своим привет!
Глава 7
Они сидели на скамейке на Чистых прудах. День был прохладный, но сухой, даже светило солнышко.
— Ты как? Уже легче? — спросил Михаил.
— Знаешь, какой-то камень остался. Даже не могу сформулировать, в чем дело. Жалко мне его, что ли?
— Кого жалко? Оскара?!
— Да. Я никогда не пользовалась такими методами, и, хотя твоим… — замялась она, — друзьям очень благодарна, но и с такими, как они, сама бы столкнуться не хотела. Не думаю, что они намного лучше Оскара… Понимаешь, о чем я?
— Клин клином вышибают. Или это — «не наш метод»? Хочешь — давай догоним «милейшего парня Костю Сапрыкина, вернем ему кошелек», извинимся перед ним…
— Между прочим, я в этом споре всегда была за Шарапова.
— Я, пока в школе учился, тоже, — вздохнул. — Только по-другому как можно было поступить?
— Ты не обижайся на меня, ладно? Спасибо тебе большое, ты меня просто спас…
— Всегда к вашим услугам, сударыня, — шутливо поклонился Миша, явно желая прервать поток благодарных фраз. — Однако вам не по нраву наши средства? Все правильно, порядочный человек всегда сомневается в методах. А вот такие, как Оскар, совестью не мучаются и средства не выбирают.
— Может быть, стоило набрать ему денег, отдать и поглядеть ему в глаза? Может, сказать что-то, от чего бы его совесть проснулась?
— А потом расплачиваться, вспоминая, что совесть его не только не проснулась, а он еще и смеется, что развел тебя, как дуру, прости. И счастлив твоим благородством. Еще вопрос, счет бы он это благородством… Он про такие вещи может и не знать. Мы с тобой правы в главном, он хотел украсть, мы не дали.
— Я понимаю… и не понимаю… вот как в Евангелии сказано — подставь другую щеку, а человек решает, что да, да, конечно, но это образно, а в конкретной ситуации, вот сейчас прямо — я врежу, Бог поймет, что я прав. Но ведь мы должны выполнять все, что в Его законе, да? Какие же мы христиане, если по факту считаем, что этот закон не выполним? — Валя глубоко вздохнула и посмотрела виновато. — Ты прости, пойми правильно, я тебе благодарна ужасно. Я сама не знаю, как мне было «любить Оскара». Я радостно воспользовалась помощью твоих «пацанов», а теперь вот рефлексирую. Довольно подло с моей стороны… Приди сейчас Оскар с новым требованием денег — и я бы в испуге рванула искать твоих ребят, чтобы помогли…
— Любить врага» — не значит испытывать к нему чувство любви. Это значит поступать с ним так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой, «люби, как самого себя», поступай так, словно ты его любишь… В данном случае, Оскару это было только на пользу.
—Ты сам сказал про средства… А эти ребята — они тебе счет за это не выставят? Кто они тебе?
— Насчет этого даже не волнуйся. В одной школе вместе учились. По понятиям, тут все нормально. Земляки и так далее.
— А вдруг они потребуют от тебя встречных услуг?
— Да ладно тебе, не беспокойся. Какие еще от меня услуги?
Валя съежилась — ее знобило.
— Знаешь, у меня, наверное, поднялась температура, — растерянно сказала она. — Так бывает, когда я очень нервничаю. Ты почему так на меня смотришь? — вдруг спросила она, заметив на себе его взгляд.
Он молча обнял ее за плечи и легонько притянул к себе. Валя замерла. Почувствовав ее напряжение, Миша убрал руку, встал со скамейки и подошел к воде. Чуть-чуть поколебавшись, Валя подошла к нему и встала рядом. Оба смотрели на пруд.
— Миша, спасибо тебе, — нерешительно произнесла девушка.
— Поедем, провожу тебя. А то действительно заболеешь…
Обратную дорогу ехали молча, но молчали, похоже, об одном и том же. Вале ужасно хотелось что-то сказать, но никакие слова не могли отразить полный хаос в ее душе. Попрощались сердечно, но нужных слов не нашлось у обоих.
— Я хочу увидеться с тобой завтра, — сказал он. — Какие у тебя планы?
— Я тоже хочу. Давай созвонимся…
Уже уходя, Валя обернулась.
— Я все как-то забываю рассказать тебе. Я ведь тебя еще один раз встречала — ну, до того случая в конторе. В ЦДХ. Ты меня не видел, а я все вспомнить не могла — откуда я тебя знаю…
***
Уже выйдя из метро в Перово, Михаил неожиданно вспомнил, что обещал позвонить Паше — тому случайному шоферу. Господи, когда же это было? Жаннин юбилей — в понедельник. А сегодня что у нас — среда? Набрал номер, но там было занято. Спустя какое-то время абонент оказался «вне зоны действия сети». И так — весь вечер, Миша звонил через каждые десять минут, но… На душе остался неприятный осадок: обещал же человеку, и вот…
«Мог бы и сам позвонить, если надо ему, а я переключился в тот вечер на Оскара, не до того было», — Миша пытался заговорить собственную совесть. Но она строго отвечала: «парень пьян был, и бумажку твою наверняка потерял. А позвонить ему — времени бы не утянуло. Получается, прав он был, упрекая тебя. Да ладно, если бы еще тебя, а то ведь всех верующих… в твоем лице».
Но думать об этом сейчас не хотелось. Хотелось думать о Вале. Все-таки он сумел ей помочь… Было еще много, о чем хотелось подумать, и все это вертелось вокруг нее.
Завтра они снова увидятся. Завтра…
***
В этот день Михаилу пришлось заменять бухгалтера — ругаться с партнерами из-за непогашенных долгов, проверять финансовую документацию... А после обеда приехал шеф, и начались новые «гонки», как Воронич про себя называл решение разных вопросов, — от трех до десяти одновременно. Но в конце дня бросил все дела и помчался на встречу с Валей.
Свидание, однако, началось не совсем так, как хотелось. Откуда-то опять появилось напряжение. Снова начали обсуждать происшествие с риэлтором, так было легче. Постепенно вернулись к оставленному разговору, который произошел после поездки в монастырь, к теме христианства в обычной жизни. Разговор очередной раз крутился на месте, и тема была все та же.
Миша задумался, не зная, как поточнее ответить на ее реплику.
—Знаешь, ведь настоящее христианство — это не попытка соответствовать образу, это наши взаимоотношения с Богом. «Люби, и делай, что хочешь», — так это, кажется, звучит у Св.Августина?
— То есть, если любовь к Христу — истинная, значит, и поступки будут соответствующими? Значит, возвращаемся на тот же круг, — нахмурилась Валентина. — Если я осталась прежней и поступаю по-прежнему, значит, никакой любви к Богу у меня нет по-настоящему…
— Мы слабые грешные люди, в нас сидит первородный грех. Это, наверное, самое сложное — жить, и каяться. И снова, еще и еще раз разбираться в себе.
— Ага, каяться, зная, что все останется по-прежнему… не пытаясь измениться…
— Хочешь сказать, что в тебе совсем ничего не изменилось с тех пор, как ты поверила в Христа?
Она помолчала.
— Ну… вот, к примеру, если надеваешь маску, то пытаешься соответствовать образу. Так и здесь, что-то теперь делаешь иначе, заставляешь себя думать иначе, а внутренней потребности не испытываешь.
— Это сперва не испытываешь. А если не снимать эту маску, то она к тебе прирастает, и ты уже не изображаешь, а становишься. И ведь ради чего ты стараешься? Ради Христа, верно? Иначе ради чего бы мне себя сдерживать?
— Может, из страха?
— Ну… для начала, наверное, достаточно и страха Божия, если просто из любви не получается... Есть стандарт, недосягаемый, но мы просто обязаны к нему двигаться. Только пойми, я не про себя говорю, а в теории. Про себя лучше промолчать, — Миша усмехнулся. — Так вот, я думаю, ты права, если что-то в законе написано, это должно быть выполнимо. И человек, как он был задуман изначально, мог бы с этим справиться. Но после грехопадения — сам, без помощи благодати, никто не доберется туда, куда его зовет закон. Надо только продолжать стараться, не терять надежду.
Она смотрела вдумчиво и доверчиво, словно именно он может дать ей ответы на все вопросы. Кажется, девушка принимает его не совсем за того, кто есть. Впрочем, она еще и совсем не знает, кто он есть. Он помрачнел. Разговор вызвал у него со дна памяти массу ненужных воспоминаний, от которых на душе стало противно…
И внезапно показалось, что сам он — не настоящий, а какой-то фантом. Стоит здесь, рядом с этой девушкой, такой честной и чистой, объясняет ей, как правильно верить… словно ему тут место, рядом с ней. И воображает себе, что они созданы друг для друга, что их привела друг к другу цепочка (не) случайностей.
Но, даже если так… даже если у них общая вера и убеждения, значит ли это, что он имеет право войти в ее жизнь? По крайней мере, для начала надо бы упорядочить свою. И рассказать ей о себе то, о чем не хочется даже вспоминать. Иначе нельзя.
***
Весь следующий день с утра Валя летала как на крыльях. Ей казалось, что сегодня вечером, после работы, ее встреча с Михаилом решит все вопросы, все поможет понять. Она будет с ним предельно откровенной, она скажет про свадьбу, и скажет, как относится к нему самому, а потом они вместе поймут, как быть. В том, что у Миши найдется решение, она уже не сомневалась. Как, впрочем, и в том, что нужна ему, также, как он ей.
Руслан не звонил уже несколько дней, и сказать, что она это замечала, было бы неправдой. Скорее, если и замечала, то с некоторым облегчением. Как себя вести с забытым женихом, она понятия не имела.
Впрочем, сейчас она не знала, и как вести себя с Мишей. Он больше не пытался ее обнять, и они снова говорили только о вере.
Она нарочно сменила тему, и они поговорили о работе. Потом о родных. Миша забавно рассказывал о своей семье, было видно, что он их очень любит, хотя и говорил шутливо. «Наверное, мне бы очень понравилась его мама», — вдруг подумала Валя. «Свекровь», — мелькнуло у нее в голове. Свекровь? Две свекрови не бывает, милая моя, как сказал бы Оскар Андрианович. Твою, кажется, будут звать Элеонорой Петровной. Ей стало просто невмоготу.
— Миша… — начала она тихо, но решительно. Они остановились у каменного парапета набережной Москва-реки.
Видимо, что-то в ее голосе изменилось, потому что Михаил снова помрачнел, и тревожно взглянул на нее, предчувствуя неладное.
— Я выхожу замуж. Завтра приезжает мой жених.
— Понятно, — коротко ответил он и потер лоб своим непонятным жестом, не глядя в ее сторону.
— Это все?
— А что ты хочешь от меня услышать? Что я предчувствовал это? — кажется, ему самому было совестно, но ничего добавлять к этому Миша не собирался. Или собирался? И какая-то спокойная злость в глазах: выходишь замуж, ну и выходи. Тягостное молчание затянулось.
— Ну, тогда мне тоже все понятно, — сказал она по-детски, на глазах выступили слезы, и, круто развернувшись, Валя быстро зашагала в другую сторону.
Он постоял немного, закурил и медленно пошел дальше.
***
«До чего банальная и глупая сцена… Может быть, он вообще не понимает, причем тут «замуж», раз мы общаемся с ним, как друзья, и говорим о высоких материях. Ну и пускай. Пускай с кем-нибудь еще общается о высоком, я так не могу. И разрываться тоже не могу», — мысли путались, на сердце лег камень.
Потом, уже подходя к дому, Валя даже испытала некоторое облегченье. Больше не надо было ничего решать. Все решено, все будет, как раньше. Никаких мук, никакого выбора. Но зачем, зачем Бог послал ей эту встречу, почему она показалась ей такой важной, почему не сработала эта «судьба», которая должна была найти (и казалось, нашла) ее и на печке. Разве она что-то сделала не так? Она была готова разорвать с Русланом, готова на скандал дома, но не могла же она заставить Мишу насильно полюбить себя и жениться на ней?
Валентина открывала дверь, когда в квартире раздался телефонный звонок. «Михаил», — сердце запрыгало, не разуваясь, она рванула в комнату и дрожащими руками схватила трубку. И услышала уже почти забытый, но такой знакомый и ласковый голос Руслана:
— Валенька, привет, я приехал, и тачку пригнал. Ты где ходишь?
— Ой, здорово, как я рада тебе, давай встретимся, приходи прямо сейчас. Я люблю тебя! — никогда она не говорила Руслану эти слова так искренне и от души…
***
Звон дверного колокольчика пропустил его в библиотечно-уютное пространство книжного магазинчика. Атмосфера книг всегда помогала ему. Задумчиво бродил, брал в руки разные томики, перелистывал. Ну почему так произошло?
Да, можно было сказать что-то очень красивое и правильное вроде «сколько мы с тобой знакомы? Что-то около недели? А кажется, что гораздо больше. Я не хочу никаких твоих замужеств». Только что это изменило бы? Что он может предложить ей взамен? (книжная, безумно книжная фраза!). Жених — человек, видимо, проверенный, известен давно, не без году неделя… Тут он усмехнулся. Свадьба — дело решенное, заранее продуманное. А разговоры о высоких материях — ни к чему особо и не обязывают.
И все-таки… Ведь неспроста же было это духовное совпадение, все эти навороты-повороты! Да, ему пока было просто достаточно того, что они вместе. Да, ей, как и другим, нужна определенность. И почему, интересно, они все хотят определенности? Да и насколько он ей был нужен, тоже неизвестно, все между ними происходило на каком-то тонком, внутреннем уровне, и он почему-то не знал, как правильно себя вести с Валей. Невольно вспомнилось состояние — то, которое было однажды утром после расставания с симпатичной учительницей. Нет, здесь совершенно другое. То, что, единожды найдя, так больно терять…
Ну и что? Будет работа, помощь родителям, какое-то творчество, общение с друзьями... Которые знают о нем все, до которых ему не надо еще дорастать и мучительно думать, на своем ли он месте… не надо менять образ жизни. В общем, все будет как обычно. Таким вот образом.
Наверное, он сделал что-то не так, иначе почему его мучила совесть? Но для того, чтобы сделать иначе, надо откуда-то черпать убежденность… Нет, он все сделал правильно. Разрушишь чужое, а что взамен? Или неправильно? Господи, опять эта ассоциация с «Другим местом» Пристли. Все изменилось, возврата нет. И входа нет. Тупик, стена.
— Молодой человек, ваши документы? — козырнул милицейский прапорщик.
— А в чем дело? — он сразу подобрался, спокойно протянул паспорт.
— Стену магазина с какой целью долбите? Дыхните-ка.
Сквозь страны и через века
Судьбы предписанием сложным
Виляя в случайностях дня,
На ощупь ступая впотьмах,
Ведет нас друг к другу, пока
Не станет однажды возможным,
Что ты повстречаешь меня,
Узнаешь в бессчетных мирах.
В том месте, где треснут асфальт
И брошен пакет из-под сока,
Ты сделаешь двадцать шагов
На север. И сразу поймешь,
Что это действительно я,
Стою, тебя жду одиноко
Минуту и пару веков!
... Узнаешь.
...И мимо пройдешь.
***
Она бежала, буквально летела на встречу с женихом. Лучшая блузка, ярко-синяя, которая так идет к ее темным глазам. Минимум косметики, но волосы сегодня уложены просто чудесно. Сама себе в зеркале она нравилась очень. Руслан, видимо, тоже немножко ее подзабывший, был приятно удивлен, она видела в его глазах, что сегодня действительно очень ему нравится. Весь вечер — они гуляли на Партиарших прудах, посидели в уютном кафе, причем в отличие от Михаила, Руслан заказывал самые дорогие блюда, даже не глядя в меню, — она была возбуждена, говорлива, много смеялась.
Руслан, кажется, был просто в восторге. Конечно же, он проводил ее до самой квартиры, но домой пить чай с мамой она его почему-то не позвала. У самой двери он притянул ее к себе и поцеловал. Точнее, попытался. Нет, все, сил у нее больше нет, на сегодня нет. Со смехом она вывернулась из-под его руки, шутливо махнула и захлопнула дверь, оставив жениха по ту сторону. Сразу же прошла в свою комнату, заперла задвижку и бросилась на кровать. «Я не могу, не могу, видеть его не могу». Валя вскочила и выбежала на кухню, где ужинали родители.
— Не могу, понимаете, не хочу и не буду, ясно вам! И плевать мне на ваши салаты и приглашения. Я не выхожу замуж. Не трогайте меня, я ничего не знаю! — и вылетела вон.
Глава 8
Кажется, мать тайком созванивалась с мамой Руслана, о чем-то шепталась с ней, потом бедной маме пришлось объясняться с Русланом, так как Валя наотрез отказалась подходить к телефону. Что-то несла ему про кризис, просила потерпеть и выждать время. Говорила, что это потому, что все у них решилось слишком быстро. Валя ругала себя за трусость, знала, что объясняться должна сама. Но она слышать не могла его несчастный нелюбимый голос. Ей было жаль его. Но она не могла выйти за него замуж.
С Михаилом она больше не виделась и не встречалась. Надежда, что он позвонит, рухнула уже через пару дней. Валя была реалистом, она понимала, что звонить ему ей совершенно незачем.
Постаралась погрузиться в работу, набрала себе и своих, и чужих заданий, благо одна из сотрудниц ушла в декрет, и работы стало навалом. Думать о будущем не хотелось вообще. Казалось, его просто не будет. Мать перестала с ней разговаривать, обиделась на то, что все ее надежды на замечательный брак не оправдались. Кажется, она уже не боялась, а просто уверилась в том, что любимый ребенок останется старой девой. Как ни странно, Лина заняла Валину сторону, несколько раз говорила сама с ее матерью по телефону и одернула свою тетку. После чего дома стало немного легче.
По прошествии нескольких недель Валя смогла наконец более трезво оценить происшедшее. До настоящего момента ей казалось, что сильное влияние рассудка над чувствами, присущее ее характеру, все время выносило ее мироощущения за грань реального, сиюминутного момента, и не позволяло испытывать настоящих сильных чувств, как испытывают другие. Она почти всегда какой-то частью себя видела всю ситуацию со стороны, находясь над ней, с налетом сомнения — я ли это, здесь ли я. Наверное, есть люди, способные всецело наслаждаться пейзажем, но она чувствовала только, что должна наслаждаться; любящие мужчину, но она, внушая себе, что любит, ничего в то же время не испытывала. А на страх рассудок реагировал на порядок медленнее — со мной ли это? Зато, когда момент проходил, оставался в прошлом, она с болью, что воплотить уже ничего нельзя, наслаждалась пейзажем, которого уже не было перед глазами, испытывала любовь необыкновенной силы к тому, чьи глаза только что оставили ее равнодушной, а прошедшие боль и страх испытывала многократно усиленными, хотя ситуация, слава Богу, разрешалась благополучно.
Но боль, которую она испытывала сейчас, была совершено настоящей, реальной, и не проходила, она погрузилась в страдание полностью, жила внутри него, не представляя, что когда-то не знала его. Но, по крайней мере, вернулась способность что-то анализировать. Возможно, до любви в ее прямых проявлениях в отношениях с Мишей дело не дошло, точнее, зародышу не пришлось развиться, думала она. Но она успела осознать, что бывает духовная близость, понимание друг друга, когда с человеком интересно каждую минуту, не надо придумывать, о чем говорить, и даже молчать можно в гармонии, вместе. А главное, можно быть самой собой, никого не разыгрывать из себя. Ей было легко с Мишей. И стало страшно представить, что каждый день будущей жизни с Русланом ей придется разыгрывать из себя «любящую жену Валю», играть, играть.
Она поняла, что так угнетало ее в отношениях с Русланом. Во время общения с ним внутри нее не исчезала утешительная мысль, что вот сейчас, еще часок она поиграет в любовь, и можно будет зайти в свою комнату, закрыть дверь, и остаться одной, без него. Остаться собой. С ним она не могла молчать в унисон. А если они поженились бы, где бы она чувствовала себя собой — в ванне, в туалете? Ведь именно в эти два места ей нередко приходилось скрываться от наставлений матери.
Любила ли она Мишу — она точно не знала. Может быть, это была любовь к своему состоянию, в котором Валя находилась при общении с ним? Или это звено было первым, просто продолжить цепочку не удалось?
Кому вы протянули свои ветки?
Застыли в напряженном ожидании.
И в позе неудобной замирая,
Прислушались — не пахнет ли весной?
А я — опять негодные отметки
В дневник своей гордыни получаю.
Но, выходя с работы, доиграю
Привычную уверенную роль.
Снимаю маску, выйдя за ворота,
Опять упрусь глазами в эту точку.
Другим ее, конечно же, не видно,
Тем более, у каждого своя.
Да что работа — хобби, не работа,
Так что ж усталость поселилась прочно?
Нет, я достану краски и палитру,
Как только будет время у меня.
Когда просилась в детстве — чтобы взяли
Меня в игру: «Пожалуйста, возьмите!
Я научусь, я, может быть, сумею!»,
То даже принимали иногда.
Теперь меня повсюду принимают,
Но кажется, не на моей орбите.
Зовут — а я стучусь в иные двери.
В далекие чужие города.
А вот нашелся часик и на отдых!
Но тупо возлегаю на диване,
Смотрю всё в ту же точку — на экране?
Да нет, конечно, там какой-то фильм.
Всего пол-оборота — и иконы.
Но взгляда я на них не поднимаю.
На них Глаза — Они опять все знают.
Я не готова к разговору с Ним.
Я знаю, что Он ждет — так терпеливо…
И верю, Он не будет слишком строгим.
Но доброты Его не заслужила…
Ах, правда ведь, что легче кирпичи
Таскать, чем сотворить одну молитву,
Предстать пред Ним — какой уж есть убогой.
Порыв, и воля, — нет, не хватит силы…
…Белье бы, кстати надо замочить.
…И пусть лежит. Потом и достираю.
Все терпит… Время есть, (как там) — «покамест».
Как говорил Безухов — жизнь проходит,
Покамест мы ее и проживем.
…Деревья — в странной позе замирают.
Как будто знают сроки. Я покаюсь.
Успею, может. Тишина в природе.
А я-то? Будто вовсе — ни при чём?
***
На работе ее старания были замечены. Главбух уже просто души в ней не чаяла. Кстати, эту даму даже весьма порадовало, что Валино замужество отменилось. Теперь она не потеряет ценного сотрудника, и в декрет Валя не уйдет, как обычно, через год с небольшим. Кроме того, Нина Илларионовна давно точила зуб на свою заместительницу — довольно нескладную, часто болеющую женщину. Правда, Вика (а все звали немолодую замшу по имени) была опытным и старым работником, поэтому ее терпели.
Валя ее тоже не любила, с первого же дня работы на предприятии. Эта Вика все время говорила ей что-нибудь неприятное: «ты бы постриглась помоднее, что ли, а то так никто на тебя и не посмотрит», или «эта юбка не для твоих ног». Притом, что сама она одевалась в жуткие балахоны. Видимо, сравнивала Валю со своими дочками, в которых души не чаяла.
В этот день главбух позвала Валентину в свой в кабинет.
— Садись, дорогая, отдохни немного. Как твои дела?
— Нормально, — слегка удивленная, Валя присела на краешек стула.
— А я так устала, голова просто заморочена, — вдруг начала жаловаться Илларионовна. — А Вика-то опять на больничном. Сколько уже можно! Я тоже, например, вся больная, давление скачет. А она все лечит свои ноги. И откуда у нее варикоз, работа сидячая, не понимаю…
Валя вежливо слушала, автоматически поддакивая и кивая.
— В общем, так, дорогая, я уже решила, директор меня поддержал. Вику мы уберем. Будешь моим замом. Оклад — сама понимаешь, какой. Сможешь приодеться. Я вижу, как ты, бедная, пытаешься сохранять вкус при такой зарплате… Ну, что скажешь? Ты рада? Директор сказал про тебя, что ты умница и справишься. Год закрыть я тебе помогу. Все равно она, если и выйдет, то ненадолго.
Главбух смотрела на нее торжествующим взглядом, ожидая приступа неподдельного счастья и благодарности.
— Ой, да… ой, спасибо большое. А как это, уберем Вику? Она же на больничном, сама же она заявление не напишет?
— Не важно, как только выйдет, напишет. Я нашла у нее ошибку в отчете. Из-за нее предприятие понесет убыток, налоговая обязательно выставит нам дикий штраф. Так что, если не захочет платить из своего кармана, уйдет сама.
— Ей же дочек кормить, они же учатся на дневном.
— Я что-то не пойму, тебя-то это с какой стороны волнует? Нечего болеть так часто, работала бы и зарабатывала на дочек. На биржу пусть встанет. Не твои проблемы, ты давай, возьми пока эти папки и разберись.
Нина Илларионовна подхватила со своего стола пять громадных папок и всучила их Вале. Валя пригнулась к земле и пошла, ошеломленная, на место.
Вечером, лежа в постели, она пыталась понять, что так ее мучает, и почему она не радуется. Сказать, что жаль эту противную бабу Вику, она не могла. И все-таки чувствовала, что в этом назначении есть что-то подленькое. Но что? В конце концов, сейчас не социализм, и те работники, которые не справляются… Но ведь она болеет… А может, пользуется возможностью поболеть, да, это все говорят, а другие — работай за нее. Но что тогда?
А, кажется, нашла. Способ, которым хотят уволить Вику. Почему бы ни пригласить ее в кабинет и не сказать прямо: «Вы нам не подходите?» Ведь отчет-то, в котором ошибка, еще не отправлен в налоговую! Полный бред… таких ошибок бухгалтера делают много, просто надо вовремя исправлять их, все еще раз проверив, и потом уже отослать нормальный отчет. Да вот и сама Валя, задумавшись, на днях написала не ту цифру. Однако главбух, мило улыбнувшись, сказала:
— Ничего, не расстраивайся, бывает.
Но, в конце концов, при чем тут она, Валя? Не она же увольняет эту Вику, она ее не подсиживала, подлости не задумывала. Какая ей разница? Тем более, что это реальный шанс вырасти наконец в должности, а Вика явно собирается работать до самой пенсии, не меньше. Немного успокоившись, Валя заснула.
***
На другой день… появилась Вика. Довольная, и судя по всему, отдохнувшая на больничном. Совесть Вали, глядя на нее, совсем замолчала. Увидев у Вали на столе свои папки, Вика фамильярно спросила:
— Начала уже? Тогда заканчивай, а я покурю.
Не успела она выйти, как, проходя мимо Валиного стола, главбух заговорщически подмигнула своей протеже.
А дальше… Валя встала спокойно с места, и, ни о чем не думая, спустилась вниз, в вестибюль, где, дымя сигаретой, Вика рассказывала своим подружкам из отдела доставки, что у нее теперь новый сосед на площадке — зажиточный пожилой мужик. Вика явно имела на него планы.
— Можно вас на минутку?
— Что, не можешь без меня разобраться? — Вика презрительно посмотрела на девушку.
— Могу. Мне надо кое-что сказать вам.
Недовольная, Вика отошла вместе с ней.
— Ну что?
— Вы уже сдали отчет? У вас ошибка в расчете налога.
Валя вкратце сказала, где.
— Скорее пойдите к Илларионовне и скажите, что нашли сами. А то вас собираются под этим уволить.
Валя развернулась, и, не глядя на изумленную Вику, побежала наверх. На душе было легко.
Глава 9
Падал первый снег, словно укутывая все белым пледом, оттого и настроение было мягко-пушистое, умиротворенное. К остановке подъехал вечерний автобус, и оттуда вместе с другими вышла Иринка. Точнее, выпрыгнула — в своей кошачьей, грациозной манере.
— Привет! Я тебя не сильно напрягла?
— Да нет, что ты? Мы с тобой так давно не виделись. Даже снег идет — специально из-за тебя, наверно.
Иринка рассмеялась:
— Наверно, ты заказал в небесной канцелярии?
— Думаешь, мой заказ рассмотрели бы?
— У тебя что-то случилось?
— Непонятно на душе…
— По городу побродим?
«Поедем на Чистые пруды», — чуть не сказал он, и поймал себя на мысли, что его тянет туда — как на место преступления. Наверно, у наркомана ломка так же протекает. Хотя… Дела потихоньку налаживались, все удавалось и шло так гладко, что даже было подозрительно — слишком похоже на затишье перед бурей.
На той неделе приезжали Саня с Антоном — вели переговоры с одним дружественным театром, и, кажется, что-то должно было из этого получиться, наверно, Ирка сейчас расскажет. Правда, все события происходили как будто параллельно, касаясь его лишь по краю, не затрагивая души. Хотя почему, вот к Веронике на днях на концерт ездил, и действительно получил удовольствие. Молодец Ничка, заметно, что растет — и в текстах, и в музыке.
Когда в среду позвонила Ира, Миша совсем этому не удивился, напротив, даже обрадовался. Договорились, что она приедет к нему в Москву, пообщаться, как было заявлено, на тему творческих планов. Встретились в результате на Пушкинской, забежали в блинную.
Говорила все больше Ира, об институте, о проблемах на работе, в семье, а Михаил просто слушал ее голос, не вникая в содержание, просто радуясь тому, что ловит какие-то интонации.
Я спешу из суеты в бездорожье,
В городах ищу смятение улиц...
Разделяет нас с тобой невозможность,
Оттого живу, немного ссутулясь.
Я найду тебя, вернусь... но узнаем
Мы ль друг друга на вокзале, в трамвае?
То ль прощаемся с тобой, то ль прощаем.
Только ветер нам слова обрывает.
— Ты бы хоть иногда впопад отвечал, — наконец, обиделась она.
— Извини, отвлекся. Я тебя внимательно слушаю…
— Ну да, слушаешь. Думаешь, все вокруг тебя слепые? Что с тобой, может, объяснишь? И ребята волнуются уже… Ты в курсе, что у нас два концерта сорвалось? Сашка, наверно, не говорил тебе, не хотел расстраивать. Да и с тем театром вряд ли что выйдет.
— А что не получилось?
— Нам просто отказали в самый последний момент. В среду уже стало ясно.
— Грустно.
— И это все, что ты можешь сказать? Антон уже отказывается от сотрудничества — его дела поджимают. Сашка на меня хочет часть работы спихнуть.
— Я понимаю… самоустранился. Свинство с моей стороны, конечно, но ничего не могу сейчас поделать, абсолютно глухое состояние. Нечего сказать, пустота. Наверное, просто на спаде.
— Ты хоть не пьешь?
— А это не помогает от неизвестных науке болезней, — улыбнулся он.
— Науке все давно известно. Депрессией твоя болезнь называется. На почве несчастной любви. Мне, кстати, совершенно не интересно, кто она, мне обидно, что ты так киснешь.
Миша с удивлением поднял на нее глаза. Так-так… Значит, вот она, общегвардейская версия. Какие глупости, и вовсе одно с другим не связано.
— Да ерунду вы придумали. Тоже мне, психологи.
— Понятно, значит, мы и себе не признаемся. Это уже хуже. Чтобы лечиться, надо правильно поставить диагноз. Слушай, мне противно видеть, как старший брат мучается черт знает из-за чего, — Ира демонстративно достала из сумочки папку каких-то распечаток. — Проводи меня на автобус, мне еще над сценарием работать надо.
— К какому числу?
— Что «к какому»? — лукаво сверкнули ее глаза.
— Сценарий должен быть готов?
— Через две недели.
— А мне можно взглянуть? Вы что, меня совсем выкинули? А говорили — главный идеолог.
— У тебя же кризис… Ладно, не обижайся, куда мы без тебя! Специально и привезла. Где посмотрим? Не на улице же, холодно.
— Поехали ко мне, тем более поздно уже. Что за тема-то?
Сидеть со сценарием пришлось до трех часов ночи, при этом Ирина была вынуждена раза три открыть окно для проветривания.
— Как ты можешь столько курить! — в очередной раз сказала она. — Все, я устала. Давай закругляться… Хотя, на мой взгляд, канва уже проглядывает. Где у тебя тут белье?
Ирина уверенным движением открыла тумбочку, достала постель и начала стелить. Она все делала быстро и ловко. Мише импонировала ее естественность и отсутствие малейших сомнений в правильном ходе событий. Но он все-таки сделал усилие, чтобы задать единственный вопрос, который немного напрягал его весь этот день:
— А...как Антон? То есть, я хотел спросить — что у вас с ним сейчас?
Иринка непринужденно пожала плечами:
— Расстались на дружеской ноте, и каждый пошел своим путем. Такое впечатление, что мы с ним перегорели. Или остыли. Общему творчеству эти вещи не мешают, — она спокойно и немножко кокетливо улыбнулась.
Итак, Миша счел свой долг перед Антоном выполненным.
Утром, развалясь на не слишком удобном диване так, как если бы это было королевское ложе, лениво подтягиваясь (ну точно, кошка!), Иринка заявила:
— Ты по гороскопу у нас кто? Ах, да, Скорпион. Я как тебя в первый раз у Мудродурова увидела, ну, помнишь, когда он меня привел, так сразу решила — где-то в прошлой жизни мы пересекались. Не зря же мы считаемся братом и сестрой? Такое ощущение, что когда-то мы действительно ими были.
— Я не верю в реинкарнацию, — благодушно отозвался Миша.
Он уже встал и собирал со стола грязную посуду.
— Впрочем, если принять твою версию, мы были братом и сестрой в семействе Борджиа.
— Ах, да, я и забыла, ты у нас ортодокс. Но почему? Я могу привести тебе сотню свидетельств людей, которые в состоянии транса вспоминали свою прошлую жизнь, и незнакомые языки! А у Блаватской…
— Ириш, — начал Миша мягко, уж больно не хотелось спорить, — ну, честное слово, мне совсем не обрадовало бы, если бы ты оказалась египетским фараоном в прошлом, а я — твоей будущей внучатой племянницей... А если серьезно, то жизнь нам дана одна. И ответственность за нее мы будем нести по полной, не кочуя из судьбы в судьбу. Поэтому и нельзя нам разворачиваться лет эдак на тысячу, все свершается для нас сейчас. А насчет транса… Наверное, есть такая штука — память поколений, какая-то духовная библиотека, что ли. Из нее, может, и черпаются эти сведения.
— Ну, ты же не можешь отрицать, что астрология тоже иногда четко может людей определить — судьбу, характер? Вот я составила свою натальную карту…
— Ирин, в этих вопросах — главное, не увлекаться, не погружаться. Астрологию можно воспринимать как развлечение, или даже как науку о влиянии на нас планет, но не как мистическое знание, это опасно, знаешь ли. До конца неизвестно, какого духа эти знания. Так, забавно посмеяться над схожестью характеров у людей, родившихся под одним знаком, но не строить же жизнь в зависимости от гороскопа?
—А мы с тобой совместимы по гороскопу — я Козерог, земная стихия, а у тебя — водная.
— Ну и замечательно. Ты домой сегодня поедешь, или в Москве побудем? Я, в принципе, съездил бы, а то и в прошлые выходные не был у своих.
— Поедем, тебя и ребята заждались уже, вопросов море…
— Тогда вставай, а то пропустим субботний автобус, придется в электричке мерзнуть, — прекратил спор Миша и отправился на кухню варить кофе.
Достал чашки, свою и дежурную, бежевую — для гостей. Кажется, из нее пила Валентина тогда… утром…
Миша убрал бежевую чашку обратно в буфет и достал другую. «Все хорошо, очень хорошо, главное, не расслабляться. Есть сценарий, есть работа, что может быть лучше», — подумал он, глядя в окно. Вчерашний первый снег быстро таял от неизвестно откуда взявшегося мелкого, теплого дождика…
***
Ребята обрадовались возвращению своего блудного брата. Тем более не с пустыми руками, а с почти готовым материалом. На общее место сбора Миша пришел вместе с Ирой, все восприняли это совершенно естественно. Антон смотрел спокойно, общался одинаково ровно с ними обоими. Лицо у него было непроницаемым, да и обычно он больше молчал, только изредка прерывая Мудродурова лаконичной и меткой фразой, если того заворачивало уж совсем не туда.
Антон приезжал из Москвы, где жил вместе с матерью, в Старо-Мещанске прошло его детство, здесь был дом его бабушки. Лето, выходные — он проводил у нее. Здесь остались самые лучшие друзья. Конечно, когда поступил в институт, стал приезжать пореже, однако потом старые связи возобновились.
Когда Мудродуров, лучший друг детства, попросил его исполнить свои песни на концерте, эта идея показалась Антону смешной, чересчур детской. Сочинял он еще со школы, да и в институте в любой компании был неизменным гитаристом — любимцем публики. Но одно дело петь перед компанией в десять человек, а другое — выступать перед целым залом. Но Сашка настаивал, просил, номеров в концерте не хватало, и Антон согласился. С тех пор он втянулся, поверил, что что-то может получиться, и увлекся не хуже Саши и Миши. Но, в отличии от них, считавших творчество главным делом своей жизни, а работу — вспомогательным, расставлял акценты с точностью до наоборот. Даже то, что в детстве он посещал художественную школу, впоследствии получило практическое применение. Антон закончил дизайнерские курсы, параллельно обучаясь программированию.
Может, именно потому, что его отношение к творчеству было не слишком серьезным, Антон стал пользоваться большим успехом. Теперь ни одного концерта без его участия и представить было невозможно. С Мишей он держался на некотором расстоянии, в близкие друзья не лез, в основном, задавал вопросы, желая услышать его мнение, но не споря, и не оглашая никаких своих выводов. Мишу несколько напрягал его закрытый характер, никто не знал, что у него на уме в данный момент. Правда, в песнях своих он выкладывался полностью, и по ним можно было судить и о его убеждениях, и, как ни странно, о влиянии на него Воронича.
Душою, главной движущей силой и бессменным руководителем был Мудродуров. Он утверждал, причем без капли скептицизма, что их ждет большое будущее. Идеологом Сашка назначил Мишу (точнее, друзья сошлись на том, что один умеет руководить, а другой — давать идеи), и доверял ему в этом вопросе полностью. Иногда ребята уставали от излишней активности своего руководителя, а также привычки балагурить и шуметь по любому поводу, но относились к нему с мягкой иронией и любовью.
Они трое, а со временем и Иринка, составляли костяк их «Гвардии». Ира обладала острым умом, схватывала идеи налету, привносила свои интересные сюжеты. Кроме того, отлично пела, у нее был красивый низкий голос, в концертах они с Антоном составили неплохой дуэт. Уверенность в себе и своих силах иногда совмещалась в ней с детской капризностью, но Ира всегда могла посмотреть на себя со стороны и посмеяться над собой. Остальные окружающие их люди частенько менялись, кто-то оставался, что-то делал, кто-то уходил, иногда возвращался.
Сейчас Миша сс головой погрузился в новый сценарий. Ему поднадоели концерты, хотелось сделать нечто совсем другое, полноценный спектакль, который от начала и до конца являлся бы их творением, самобытным и новым. Когда сценарий был готов и начались репетиции, казалось, Миша не мог вообще ни о чем больше думать. На работе он глядел в окно и придумывал новые повороты и реплики, и не мог понять, как начальство еще терпит его после завала двух объектов, на которые он забыл поставить материал.
Спасибо Жанночке, как могла, прикрывала, полагая, что Воронич влюбился. Он не стал ее разочаровывать, тем более, новый спектакль захватил его так, как если бы это было влюбленностью. Народу не хватало, и он выступал то в качестве звукорежиссера, то помрежа, не говоря уже о том, что взялся играть одну из главных ролей, кстати, вместе Иринкой. За декорации взялся Антон, он же сочинил почти все песни к спектаклю.
Премьера была назначена на середину января. Казалось, они ни за что не успеют все нормально подготовить. Новогодние праздники провели в репетициях, радуясь, что наконец-то могут не отвлекаться на жизненные пустяки вроде работы и учебы.
***
С Ирой было легко и хорошо. Миша удивлялся, почему они не сошлись раньше. А, ну да, Антон же…
Она не любила выяснять отношения, не задавала ненужных вопросов. А главное, не навязывала ему никаких обязательств, да и сама в них совершенно не нуждалась, чувство собственности было ей чуждо. Мишу не покидало ощущение, что Иришка оставалась спокойным, доброжелательным спутником, «сестрой», причем, наверное, старшей. Правда, девушка она была с характером, умела поставить на место любого, могла обидеться на неудачное слово или разозлиться на ровном месте. Однако в отношении Миши ничего этого не происходило, ей даже немножко нравилось покровительствовать ему, чувствовать себя в чем-то старше, хотя и была моложе лет на семь.
Ирина училась заочно, но не в Москве, а в другом городе, и периодически уезжала туда на сессию или консультации. Отчим устроил ее на работу в Старо-Мещанске, что было не таким уж простым делом для их небольшого городка. Ведь большинство населения ездило работать в Москву. В пятницу или она приезжала к Мише в столицу, и тогда они проводили время, гуляя по городу, ходили в театры или на концерты. Но чаще всего он уезжал домой, и они виделись там. А на новогодние каникулы практически день и ночь были вместе. Поддержка Иришки — товарища и единомышленника, была неоценимой, да и просто наполняла его жизнь теплом и смыслом.
Маме, правда, Ира была не по душе. Она ничего не говорила, однако это чувствовалось. Так как Миша привык к искренности в отношениях с матерью, он сам вызвался на разговор, спросил мать, чем ей не нравится девушка.
Мама помолчала, потом сказала:
— Да нет у меня никаких претензий, к тебе она относится хорошо, ну и смотрите сами.
— Но что-то не так, я же чувствую?
— Просто это ненадолго, ты ведь сам знаешь. А главное не это. Буднично все как-то у вас. Я, наверное, старомодна, только любовь немножко по-другому представляю. Скучно. Ни ухаживаний тебе, ни романтики. Живут люди вместе, как будто сто лет.
— Не нужно мне сейчас никакой романтики, нет у меня сил на нее, — ответил Миша, подошел к матери и поцеловал ее в щеку. — Не волнуйся за меня, как раз сейчас у меня жизнь налаживается. Есть чем заняться, все отлично.
Он подошел к окну, открыл форточку и взялся за привычную уже сигарету.
Мать посмотрела с сомнением, но ничего не сказала. В кухню вошел отец, услышал его последнюю фразу и проворчал:
— У них вся жизнь теперь по ресторанам-театрам проходит. Мы с матерью деньгами не пылили, о будущем и о детях думали. Вы словно жизни не видите, для вас она — один большой праздник…
Михаил слабо улыбнулся. Праздник? Нет, это не то, что он сейчас чувствовал. Он ощущал хрупкое равновесие и дал себе слово беречь его всеми силами.
Глава 10
«Дура», — вот и все, что вертелось у нее в голове спустя время. Но она твердо знала, что ей легче быть дурой и показывать самой себе на мозги (вообще-то другие тоже показывали), чем жить с тяжестью на совести. Анализировать, хвалить или ругать себя не хотелось.
Кончилась та история вот чем. Недолго думая, Вика сразу же вперлась в кабинет главбуха и принялась выяснять отношения, да так наехала, что Илларионовна скисла, заверила Вику, что ничего такого и не собиралась делать, и списала все… на Валины интриги. Из кабинета главши Вика с Илларионовной вышли лучшими подругами. На Валю смертельно обиделись обе. Илларионовна назвала ее предательницей. И, хотя по собственному желанию ее попросили, она бы уволилась и сама.
То, что все это случилось почти в середине декабря, перед самым Новым Годом, оптимизма не прибавляло. Поначалу была легкая паника и отвратительное, унизительное чувство, что ее выгнали. Большинство женщин из бухгалтерии глядели с осуждением, по странной логике жалея бедную больную Вику, которую прежде чуть не в глаза называли симулянткой. Валентина, по их версии, решила ее подсидеть.
Морально ей должно было быть легко, но оказалось, что чистой совести для душевного комфорта ей мало, и было тяжело перенести несправедливость. Обидно, что никто-никто не поверил и не поддержал. Но почему она ждала этого от людей? Валя искренне надеялась на поддержку от Бога, ведь она поступила правильно, но почему-то не ощутила ее. Может быть, она что-то сделала не так?
После того, как она осталась без жениха и без работы, появилось ощущение, что ее выгнали отовсюду. Нет, дома, наверное, ее бы все-таки поддержали. Но она замкнулась в себе и не стала рассказывать причины ухода. На Новый Год просто закрылась в своей комнате и легла спать в девять часов. Родители молчали. Валя понимала, что они ни в чем перед ней не виноваты и переживают за нее. Она не срывала на них зло, просто не могла сидеть с ними за праздничным столом и изображать веселье.
Настал период неуверенности в себе, старые страхи проявились сильнее, может быть, поэтому ей и не удавалось устроиться ни в одно из мест, куда она ездила на собеседования, да и рынок труда еще спал после десяти дней бестолковых, наполненных пустотой выходных. Валя старалась уходить из дома и гулять где-нибудь в центре, впрочем, в любимый прежде ЦДХ она не заворачивала, искала какие-то выставки, бродила по книжным магазинам. Финансовых затруднений не было, в семье никогда не делили денег на свои и чужие, но так не хотелось сидеть на шее у родителей. А дело затягивалось.
Бегая по различным собеседованиям в поисках новой работы, в автобусе она как-то встретила бывшую одноклассницу Ленку Стрельникову. Правда, учились они вместе только до восьмого, а потом Ленка, хотя и училась сносно, ушла в ПТУ. Скоропалительно вышла замуж, не менее быстро развелась, затем ни с того ни с сего вдруг проявила чудеса энергии и целеустремленности: окончила заочно институт, организовала свою турфирму, вкалывала в ней день и ночь, чтобы содержать маленькую дочку, рожденную, похоже, без мужа. Правда, потом их фирмочку поглотили, но хозяин питал к Ленке дружеские чувства и сделал ее управляющим директором нового филиала.
В школе Валя с Ленкой мало замечали друг друга, а тут вдруг обрадовались. Слово за слово, общаться было приятно, выяснилось, что у них много общего. Обменялись телефонами. Про поиск работы Валя специально ничего не говорила, не хотела напрашиваться на жалость или помощь.
Чтобы хоть как-то скрасить существование, Валя снова взялась за рисование и стихи. Впрочем, рисование никогда особенно не шло, а вот со стихами, как это всегда бывает в трудные периоды, пошло на удивление плодотворно. Она и раньше знала, что стихи плохо пишутся в благополучии. Вопреки ожиданиям, это была совершенно не любовная лирика. Валя боялась касаться этой темы, она была ей неприятна. Так, рефлексии, на тему жизни и веры.
***
В конце января вдруг объявилась Лена, та самая одноклассница. Честно говоря, Валя не ожидала ее звонка — после таких случайных встреч все договариваются созвониться, на этом все и заканчивается. Однако Лена позвонила и даже пригласила ее в гости в воскресенье. Повода отказываться не было, Валя была только рада провести время вне дома, тем более жила Лена в шести автобусных остановках.
Смешная лысенькая девочка, улыбчивая и не капризная, цепкими ручонками хваталась за прутики кроватки и подтягивалась в первых попытках сесть. Это чудо поразило Валю, вызвало прилив необычайной нежности и радости, как будто осветило всю ее скучную жизнь. Ленка, которой нехуденькая малышка уже оттянула все руки, с удовольствием откинулась в кресло, наблюдая, как Дашка удовлетворяет жажду познания мира с помощью новой тети, готовой развлекать ее бесконечно.
Потом ребенка уложили спать, уселись на кухне, и все никак не могли наговориться. Каждой хотелось поделиться с другой, рассказать всю свою жизнь. Валя почувствовала, что Лена, при всей ее внешней энергии и силе, нуждалась в помощи и утешении, очень одинока и замучена жизнью. Мама помогала ей, но она неважно себя чувствовала, ей было тяжело. Поэтому Валя, устыдившись за свое нытье, с радостью предложила немножко помочь, пообещав по возможности сидеть с малышкой, когда ее совсем уже не с кем будет оставить.
Зашла речь о крестинах Дашки, Валя испугалась, что ребенка до сих пор не крестили, и Ленка неожиданно пригласила ее в крестные. Близкими подругами они пока еще не были, поэтому Валя растерялась. Ей не очень-то хотелось брать на себя такую ответственность.
— Что я могу дать ребенку, чему научить? Кроме того, ты сама-то меня хорошо знаешь?
— Не волнуйся, знаю тебя достаточно. Лучше никого не найти. Никому больше не доверю, даже представить себе не могла, кого позвать, а тут тебя встречаю! Судьба! —резким и решительным голосом припечатала Лена.
— Вот только про судьбу не надо, — усмехнулась Валя.
Подумала и согласилась.
Расставались они неохотно, уже поздним вечером.
В понедельник Валя снова начала названивать по объявлениям, готовая выйти уже куда угодно и на любую зарплату. Наконец-то договорилась о собеседовании. В фирме, занимающейся продажей офисной мебели, требовался секретарь. Секретарь так секретарь, вернемся к началу, усмехнулась она про себя. По правде говоря, она уже и на это-то не слишком надеялась.
Фирма располагалась в центре, арендуя несколько комнат в здании бывшего НИИ. Несмотря на то, что организация была небольшой, в ней имелся кадровик, решивший отработать свой хлеб на сто двадцать процентов — щеголеватый молодой человек с крупной родинкой на подбородке, изображающий из себя гениального психолога.
Скептически оглядев ее — внешность да и возраст не секретарские, — он усадил соискательницу за стол и выдал анкету на десяти страницах. Неизвестно, из каких наработок человечества в кадровом вопросе исходил этот господин, составляя анкету, но видимо, постарался охватить все, что прочитал за свою сознательную жизнь. Среди составленных им вопросов самым конкретным был такой: «Что вы ожидаете от новой работы: а) денег; б) карьерного роста; в) радости труда в хорошем коллективе; г) повышения уровня своих знаний; д) уважения окружающих; е) способа проведения свободного времени; ж) хотите быть членом одной команды; з) заслужить доверие руководства; и) познания собственных возможностей; к) творчества…
Дойдя до вопроса номер восемнадцать: «Каковы ваши религиозные убеждения и какую роль они будут играть в вашем отношении к работе? (выполнение распоряжений начальства, религиозные праздники, отношение к работе, отношение к сослуживцам, деловитость и опрятность внешнего вида и рабочего места), Валя отложила в сторону ручку, встала и, взяв со стула пальто, двинулась к выходу.
Навстречу ей в дверь входил немолодой полный мужчина в дорогом, но не слишком ладно сидевшем на нем костюме. Вале пришлось посторониться и сделать пару шагов назад, так как человек заполнил собой весь дверной проход, а в кабинет не проходил. Активный кадровик тотчас выскочил ему навстречу и начал тараторить что-то, отчитываясь в своем нелегком деле поиска достойных кадров. Раздраженно махнув рукой, директор (а это был, по всей видимости, он), посмотрел на Валю:
— На какую должность?
— На секретаря, — услужливо подсказал кадровик, интонационно намекая — мол, знаю-знаю, она вам не подойдет, и строго глядя в Валину сторону, спросил у нее:
— Вы что, уже все заполнили?
— Нет, я ухожу. Мне у вас работать расхотелось.
— А почему, позвольте спросить? — в глазах директора мелькнуло любопытство.
— У вас идиотская кадровая политика, а анкету составлял маньяк-недоучка, — заявила Валя, которой уже нечего было терять.
За этот месяц у нее накопилось немало злобы на всех этих работодателей, за собственные вежливые улыбки, расшаркивание, попытки понравиться.
Щеголь-кадровик чуть не задохнулся от возмущения. Однако директор расхохотался и взял со стола не заполненную до конца анкету:
— А какое у вас образование? Высшее, бухгалтерия? И ВУЗ солидный. Почему в секретари-то рветесь? Мне нужен хороший экономист со знанием бухучета, фирма у нас небольшая, так что надо будет совмещать ряд вопросов, в том числе и администрирование. Так что давайте-ка, пройдемте лучше ко мне, там и поговорим.
Глава 11
Воронич сидел в офисе и попивал чай, приготовленный заботливой Жанной. Улыбался про себя: ей все еще кажется, что его состояние внушает опасение. Чем-то она напоминала ему маму. Впрочем, основные объекты на работе, тянувшиеся еще с осени, были закрыты почти без его в том участия, и наступал период «спячки», скорее всего, до марта, когда пойдут новые заказы. Перед глазами лежала программка их спектакля и радовала глаз.
Все прошло, как во сне. Только эта программка и напоминала теперь ему, что спектакль действительно был. Премьера состоялась. И состоялась удачно, причем настолько, что ребята даже не ожидали. Все находились в полушоковом состоянии — планировали три спектакля, и все прошли на «ура». И перед третьим никому уже не снились страшные сны про то, как он забыл текст или опоздал к началу, или — самое ужасное — совершенно пустой зал. Мало того, образовался неплохой сбор, ничуть не хуже концертного.
Пора было начинать не проедать гастрольные деньги, а вкладывать их во что-то серьезное, возможно, в аренду помещения в столице, разумеется, с кем-нибудь на паях. Театр, отказавший им в предоставлении площадки, снова проявил интерес, и надо было вести переговоры, причем кому-то, кто знал бы финансовую сторону дела. Финансы не были Мишиным коньком, поэтому он предоставил ребятам действовать. У него уже появились новые идеи. Но почему-то заставить себя работать над ними не получалось. В наступившей после-стрессовой тишине мозги отказывались включаться.
Мама оказалась права — отношения с Ирой сошли на нет так же легко и непринужденно, как и начинались, причем безо всяких переживаний с обеих сторон. Даже слово «перегорели», которое она употребила, рассказывая тогда про Антона, не подходило, так как никто и не «горел». Мишу все это время несколько тяготило даже не то, что он не ощущал никакого особенного романтического подъема, а скорее то, что Ире, похоже, этого и вовсе было не надо.
Они увлеченно работали над подготовкой к спектаклю, когда же спектакль был сдан, новой темы для близкого общения так и не нашлось. Они реже встречались, все чаще придумывали отговорки, помогая в этом друг другу. В начале февраля Иринка, ни капли не смущаясь, долго рассказывала Мише по телефону подробности своего нового романа с молодым преподавателем. Миша даже дал ей пару житейских советов и с облегчением повесил трубку. Тишина наступила и в личной жизни.
— Выпил? Давай чашку помою, — зашла к нему Жанна.
— Сам помою, спасибо тебе. Слушай, а кофе у нас есть?
— После чая сразу кофе? Ты вроде бы кофе не пьешь? Я на обед, пойду прошвырнусь немножко, — сообщила Жанна, надевая дубленку. — Ты здесь будешь?
— Да, посижу, покопаюсь в интернете…
Даже выходить на улицу не хотелось… Жанна ушла, и он остался в офисе один — все правильно, даже если начальство в разъездах, хоть один вахтенный должен оставаться на месте. Нерешительно протянул руку к телефону. «Главное, это не думать, что сказать, может быть, просто послушать голос, убедиться, что все у нее в порядке…» Рука сама нажимала кнопочки на телефоне, набирая городской номер — оказывается, он помнил его наизусть. Трубку подняла женщина.
— Здравствуйте. Валентину Анатольевну можно?
— Это еще кто такая?
— Ильинская.
— А, так она уже давно здесь не работает.
— Спасибо, извините.
Короткие гудки — сплошные короткие гудки... можно позвонить по мобильному… нет, нельзя. Он сам удалил ее номер — тогда, в первый вечер, когда у него осталась Ира. Решил, что пути назад нет.
Миша встал, закурил в форточку, хотя знал, что девчонки будут ругаться. Все произошло неожиданно. Пустота надвинулась на него откуда-то сверху, неотвратимо, она была почти осязаема — темная, густая, непрозрачная туча. Она наваливалась, перекрывая воздух, стало невозможно дышать. Уже в следующую секунду он понял, что с ним происходит, попытался нащупать стул, но в глазах потемнело, и Миша провалился во что-то вязкое, липкое, тошнотворное…
***
Когда он очнулся, все вокруг было другим. Свет был тусклым, но дышать стало легче. Кажется, Михаил находился внутри просторного автомобиля. Рядом сидела женщина в белом халате. с грубоватым мужским лицом с черными усами над верхней губой. «Неотложка, наверное, Жанна вызвала, какая чепуха, разве от этого можно уехать…» Женщина, увидев, что он очнулся, произнесла хрипловато-ласковым голосом:
— Ну, вот и хорошо. Постарайся не спать, сейчас уже приедем.
Однако глаза закрывались сами собой, хотя Мише казалось, что голова его совершенно ясная, она даже ни капельки не болела, как тогда. Он спал, и во сне думал про все так же четко, как если бы бодрствовал. Решал какие-то срочные проблемы. Кажется, опять эта молоденькая актриса путает текст, надо сказать Мудродурову… Да нет, это же Валя, но что же она несет со сцены — полную чушь: «Я выхожу замуж за Пашу, таксиста. У нас уже ребенок есть, ты знаешь…Ты должен быть свидетелем». И смотрит — не в зал, а на него, как будто не репетировали сто раз… Он попытался подсказать ей слова, но губы не открывались, слиплись. Потом сон стал уже совсем непонятным, почему-то привиделась лоснящаяся физиономия Оскара. «Так это и есть новый друг Иришки», — удивился во сне Миша, и опять провалился в черную липкую пустоту…
***
— Ты просто переволновался. Всю душу вложил в этот спектакль, — ребята сидели в палате вокруг него.
Он засмеялся, и сам испугался своего истерического смеха. Все молчали, не зная, о чем говорить дальше. Ирина посмотрела на него со страхом, потом отвернулась, притворившись, что разглядывает свежевыкрашенный потолок. В палате было уютно, на окошках — веселенькие занавесочки в цветочки. За окном — небольшой парк с заснувшим на зиму фонтанчиком, ребята говорят, здесь даже приличная кафешка, в соседнем корпусе… Никаких тебе белых обшарпанных стен и отвратительного забора.
Клиника неврозов в центре Москвы, на Шаболовке, ничем не напоминала ту, другую больницу. Аромотерапия, музыкальная терапия, лечебная физкультура… И все же… Ощущения были те же. Он выпал из реальности в черную дыру, а вот так называемая «гвардия» этого не понимала, не могла понять. Тревожно-изучающе смотрел Сашка, настороженно — Антон. Они были чужды Мишиному состоянию, хотя, по-видимому, догадывались, что он не с ними… Сейчас все воспринималось Вороничем через призму какого-то математического, жесткого тумана, где существуют только «плюс» и «минус», без эмоций. Миша смотрел на их лица, и не хотел их видеть, ждал, когда же они уйдут наконец…
Ребята пытались сгладить неловкость, шутить и что-то рассказывать, но тревога не исчезала из их взглядов. Впрочем, Вороничу было все равно, и он даже пальцем не пошевельнул, чтобы разрядить ситуацию. Уже выходя из палаты, все столкнулись с его матерью, и Миша автоматически заметил растерянно-извиняющийся взгляд Ирины и излишне холодный мамы. Но даже ее видеть сейчас не хотелось, и особенно потому, что она понимает все лучше других. Ее нужно было успокоить, облегчить ее переживания. Ничего этого сделать Миша не мог и не хотел. Как же они не понимают, что никто не может помочь. Леденящий страх сидел под сердцем — в любую секунду оно может снова догнать, нахлынуть, и от этой черной волны никуда не спрячешься. Он принадлежал этой пустоте, лишь она сейчас имела на него права…
***
Через пару недель Михаил стал приходить в себя. Страх больше не поджидал его за каждым поворотом. Зато вернулись мучительные головные боли, впрочем, с ними он знал, как бороться. Как только появились моральные и физические силы, Миша начал делать упражнения по их совместной еще с отцом Владимиром методике. Но тоска не уходила. Как раз сейчас-то и нужен был кто-нибудь из той, нормальной жизни. Ребят он не винил, он прекрасно знал, как они старались быть рядом, и как это было нелегко при полном отторжении с его стороны. Но у них были собственные дела, да и ездить из Старо-Мещанска в Москву было достаточно накладно. Поначалу они навещали его через день, а теперь кто-нибудь заходил раз в неделю. Кто-то иногда звонил на мобильный, задавал отвратительный вопрос: «Как ты себя чувствуешь?» и Миша отвечал скучным голосом: «Да все уже в норме, скоро выйду».
Вернулась ясность мыслей, вспомнились заботы — как теперь будет с работой, например, или догадается ли Жанна, что документы он переложил в зеленую папку.
И вдруг появился Антон. Пришел и принес с собой кипу бумаг. Он не стал спрашивать про самочувствие, а начал сразу в лоб:
— Не надоело отдыхать? Я тут без тебя совершенно зарылся. Помнишь идею с постановкой Пристли? Сашка скинул на меня, ты уж извини, но раз ты придумал, тебе и отдуваться.
Антон говорил так, словно у Воронича был легкий насморк. Идея с Пристли… Она и идеей-то еще не была, так, как-то обмолвился при Антоне. Миша прекрасно понимал, что никакой Мудродуров не мог заставить Егорова работать над какой-то мифической, едва названной идеей. Но Антон говорил про это так, как если бы все сто раз обсуждалось.
— Здорово. Но я не смогу ничего написать, у меня под рукой ни литературы нет, ни компьютера. Да и просто нет сейчас сил душевных…
— Ничего не знаю. Комп я тебе принес, — Антон достал маленький дорогущий ноутбук. — Что касается литературы — заказывай. А я к тебе буду приходить после работы, не возражаешь против совместного труда? Условия тут у тебя замечательные, прямо дворец писателя: твори — не хочу.
***
В конце зимы, выйдя из больницы, Воронич взял на работе отпуск и уехал на пару недель в Одессу, в город своей мечты. В Москву он вернулся отдохнувшим и немного удивленным, шо здесь не знают украиньской мовы. Сразу же поехал в Свято-Мещанск, где за один вечер написали пару сценариев к концертам и одну пьесу. И закрутилось по новой — выступления, клубы, «ДэКашки»...
Сценарий по рассказу Пристли «Другое место», созданный за время, проведенное в больнице, после выхода из нее был отложен, спрятан в долгий и дальний ящик. Для полноценного сценария, который можно было бы запустить в производство, работа грешила избыточностью чувств, слишком большим надрывом, с которым Миша отнесся к материалу. Но свою роль эта работа сыграла.
Трудясь над пьесой, Миша вывел из своего подсознания все, что старательно пытался замазать в эту зиму новыми красками. Эти нарочито яркие краски ложились на негативный черный фон, перемешивались с ним, становясь грязно-бурыми, но Миша продолжал ничего не замечать, пока, наконец, черный не одержал реванш, завладев всей картиной... Рассказ, который Миша вспомнил в момент расставания с Валей, как нельзя лучше подходил ему для осознания происшедшего. При работе над сценарием особенный акцент он сделал на потере предназначенной герою женщины, несколько оставив в тени духовную линию.
А теперь не хотел уже к этому возвращаться, поэтому и попросил Антона ничего не говорить ребятам про готовый сценарий. Миша боялся уговоров, так как в процессе работы Антон был увлечен не меньше его, а результат называл гениальным. Жалко было его разочаровывать, Егоров так сильно старался. Не глядя Антону в глаза, Миша объяснил, что, когда в вещь вкладывается избыток реальных чувств, получается, как ни странно, неестественно. К удивлению Воронича, Антон легко согласился забыть про работу.
Кстати, единственным не прописанным местом в пьесе остался эпизод в аэропорту — герой встречает предназначенную ему женщину, но изменить ситуацию уже нельзя, все изначально нарушено, в этом мире она совершенно чужая и принадлежит кому-то другому. Это место рассказа сильно отозвалось в Мишиной душе, но поскольку такая встреча в жизни была совершенно не реальна, он оставил эпизод сырым, набросав лишь пару абзацев. Начинались они так: «Прошло три года…»
________________
*песня группы «Воскресенье»