Недавно я нашел в сети несколько рассказов об одном из самых красивых особняков киевских Липок – дворце графини Уваровой. И захотелось поделиться тем, что связывает меня с этим домом.
Сначала немного предыстории.
3 августа 1890 року в семье известного предпринимателя и мецената, одного из самых богатых людей Российской империи Федора Терещенко произошло радостное событие. Появилась на свет младшая дочь Наталья. Кстати, так совпало, что произошло это в том же доме, где потом росла и моя мама. В фамильном доме Терещенко, сегодняшнем музее, на одноименной улице, во времена моей мамы – улице Чудновского.
Девочка Наташа росла красавицей и умницей, хотя и обладала сильным, своенравным характером. Вопреки желанию отца, не стала изучать навыки бизнеса, а выучилась на акушерку, что весьма помогло ей впоследствии.
После брака в 1910 году с предводителем Бердичевского уездного дворянства, графом Сергеем Сергеевичем Уваровым, графиня Наталья купила участок земли с бывшим особняком Веселицких на аристократической улице Липской, прежде Катерининской. Там в начале ХХ века на месте старых дворянских усадеб один за другим стали появляться дома крупных промышленников и купцов.
По приказу молодой графини ветхие особняки снесли, а на их месте вырос новый красивый дом. Проектировал дворец архитектор Павел Голландский, построивший и другие дома для семьи Терещенко. Молодая хозяйка лично участвовала в обустройстве особняка и не выпускала из виду ни одну деталь.
Голландский декорировал особняк в стиле ампир, украсив фасад дорическими колонами и небольшим балконом над входом.
Роскошный особняк Уваровых на Липках соответствовал высокому положению семьи в обществе. У них в доме однажды останавливалась даже великая княгиня Ксения Александровна, родная сестра императора Николая II.
В этом доме в 1918 году проживал генерал-фельдмаршал фон Эйхгорн, командующий немецкими войсками в Украине. Всеукраинским комитетом партии левых социал-революционеров было санкционировано его убийство, которое осуществила группа эсеров во главе с Каховской, родственницей декабриста. Семидесятилетний генерал-фельдмаршал не дошел до своего дома, куда направлялся на обед, буквально несколько метров. Он был взорван матросом Борисом Донским вместе с адъютантом. Гетман Скоропадский, живший неподалеку и друживший с фон Эйхгорном, поспешил на шум взрыва и успел пожать умирающему фельдмаршалу руку перед смертью.
Убийц задержали. Донского прилюдно повесили на Лукьяновской площади. Он успел передать записку: «Для меня нет в жизни более дорогого, чем революция и партия». Другие участники покушения достигли высокого положения при Советах, но были расстреляны в 1938 году.
А Каховская, несмотря на смертный приговор, сумела избежать казни и прожила до 1960 года, хоть и просидела около 30 лет в сталинских лагерях, но не из-за организации убийства, а наоборот, вопреки…
Первый раз я побывал в этом здании, показавшимся мне весьма мрачным, еще в 70-х годах, когда там располагалось киевское отделение КГБ.
Это была моя первая встреча «с органами», и не могу сказать, что я тогда обращал особое внимание на интерьер.
Однажды, прямо посередине потоковой лекции, в аудиторию зашел декан и пригласил меня к себе в кабинет. Там, в его кресле, сидел молодой человек неброской внешности в темном костюме. Декан завел меня и сразу почтительно удалился.
Молодой человек сходу сунул мне под нос красную книжечку с большим гербом на обложке, используя жест, который я до этого часто видел в кино.
Я начал воспринимать происходящее как бы со стороны. Выяснилось, что интерес к моей скромной персоне был вызван тем, что кто-то доложил «куда надо», что видел у меня журнал Playboy.
Не думаю, что владеть подобным журналом было строго запрещено Уголовным кодексом СССР, но, чтобы вылететь из института в те времена, этого было достаточно. А вылет из института практически означал полет в Афганистан.
В общем, пригласил он меня вечером к себе в кабинет на Розы Люксембург 16, вместе с моим опасным печатным изданием, намекнув, что или я сдаю его добровольно, или…
И еще строго наказал никому ничего не рассказывать!
Декану, все время дежурившему за дверью, он сказал коротко: «Парень оказался не виноват, но время покажет…»
Поскольку наша семья только переехала на новую квартиру и дома шел ремонт, я понятия не имел, где находится журнал. Но его поиски в коробках среди других бумаг и журналов нашей обширной библиотеки запомнились мне на всю оставшуюся.
Не припоминаю, чтобы я в своей жизни еще раз так боялся что-то не найти…
В итоге, перебрав за пару часов десятки тяжеленых ящиков с пыльными книгами и держа в руках заветный журнальчик, я обессилено опустился на пол.
Ощущал я себя, примерно как один из героев известного всем фильма, пока его не откопал товарищ Сухов.
Но вернемся к зданию.
Пройдя множество лесенок и коридорчиков, я в итоге оказался в небольшом кабинете.
Меня не оставляла мысль, правильно ли я сделал, что не сказал родителям, куда иду… А вдруг я отсюда уже не выйду, а они даже не будут знать, что со мной произошло. Но эти мысли я гнал прочь.
Думал, в любом случае дальше Сибири не сошлют. Хотя из подвалов Октябрьского дворца никто так и не вернулся... Но ведь нынче за чистые руки киевлян уже не расстреливают, как в 1918-м. Времена все же немного другие.
Вот что значит зачитываться в детстве воспоминаниями и дневниками киевских военных, ученых и писателей, большинство из которых появлялись в самиздате. И опять же генетическая память предков, которым не раз доводилось после 17-го года посещать подобные места. Некоторых, как моего прадедушку, «приглашали» регулярно, а выпускали только за выкуп золотом.
Так что не до красот мне было… Хотя, мне кажется, что лестницы и коридоры были выкрашены мерзкой коричневой краской, как и в других учреждениях того времени.
Журнал у меня забрали, и я спросил, могу ли идти домой, так как все же надеялся, что это и была основная цель моего визита.
Но хозяин кабинета вдруг пригласил меня присесть и завел доброжелательный разговор. Как семья, родители, друзья, никто ли не обижает? Нужна ли помощь на факультете?
Я немного удивился перемене тона, но поблагодарил и заверил, что все нормально.
Есть ли у меня друзья, которые собираются у памятника Шевченко, вдруг спросил собеседник. Есть ли те, кто хочет покинуть СССР?..
Несмотря на то, что мой дедушка когда-то был директором-основателем первого музея Шевченко в Киеве, который тогда располагался в Мариинском дворце, я очень смутно представлял, где находится памятник Шевченко.
- Это тот, что на Бессарабке? - спросил я. А сам наивно подумал: видимо, около памятников собираться нельзя…
Товарищ первый раз быстро на меня глянул.
В итоге беседы мне было сказано, что если я как добропорядочный гражданин, а это ему уже стало ясно, буду помогать им в их нелегкой борьбе с теми, кто не любит свою Родину СССР, то все в жизни у меня будет хорошо.
- У меня и так все хорошо! - сказал я, не подумав.
- Ну, это может в любой момент измениться, - парировал мой собеседник. - Особой стрельбы от тебя не потребуется!
И тут я произнес фразу, которая, видимо, все и решила:
- Как? Вы не дадите мне Parabellum?! Я очень хорошо стреляю!
Если честно, я много раз потом пытался понять, почему я это сказал. Мне точно было тогда не до шуток…То ли я понял, что дело «пахнет керосином», и мозг подсознательно принял за меня решение, то ли почему-то еще…
Хозяин кабинета встал.
- Иди, мальчик, иди…
Он вручил мне пропуск. Больше я его никогда не видел.
Позже я иногда размышлял: то ли я не подошел им в связи с неадекватностью, то ли у них парабеллума не было…
А через много лет я регулярно посещал это великолепное здание уже совсем при других обстоятельствах и совсем в другой ипостаси.
Был разгар перестройки, запахло свободой, куда-то пропал страх, который, скажу без преувеличения, сидел в каждом жителе СССР, независимо от его положения. Причем, чем выше была должность, тем сильнее страх.
Я тогда создал коммерческую структуру – республиканское объединение «Джерело» при Фонде культуры УССР – и как ее руководитель часто бывал у Бориса Олейника, главы Фонда. Главным же нашим патроном была Раиса Максимовна, что придавало организации еще больший вес.
Наша компания занималась, как и большинство вдруг появившихся в СССР перестроечных компаний, практически всем. От компьютеризации ЧАЭС и строительства телецентров под ключ (первый – в городе Славутиче) до издания книг. Например, полного собрания сочинений Солженицына и бестселлера «Любовник леди Чаттерлей», который я так и не удосужился прочесть.
Мы прилично помогали деньгами Фонду, который тогда занимался в том числе и восстановлением здания.
При каждом посещении дворца, зная, что я увлекаюсь стариной и архитектурой, мне организовывали индивидуальную экскурсию, водили по залам первого этажа, где художники и мастера-реставраторы по крупинке воссоздавали былую красоту. Пахло красками и новой прекрасной жизнью.
Я на тот момент даже не вспоминал свое первое знакомство с домом. Хотя, какая пропасть была между ними…
С Борисом Олейником, которого я знал еще по репортажам о Чернобыльской катастрофе и многочисленным интервью, у меня сложились замечательные отношения. Каждый раз, когда я приезжал в Фонд по каким-либо вопросам, меня провожали к нему в кабинет, где во время наших бесед он обязательно угощал коньяком с лимоном.
Обычно я сам был за рулем, но поскольку подобные деловые и не очень встречи стали регулярными, пришлось взять водителя. Для молодого парня, уже много лет не расстающегося с рулем, это выглядело странно.
До этого пару раз происходили курьезные случаи. Я иногда подвозил по дороге девушек, особенно симпатичных, и некоторые, рассмотрев номера с тремя нулями впереди и затемненные стекла «Волги», спрашивали: «Почему ты ездишь на машине?»
Тогда таких машин у частников почти не было.
- Чтобы пешком не ходить, - отвечал я.
- А что, другую работу не мог найти?..
Помню, однажды поздно вечером позвонил первый заместитель Бориса Олейника и попросил в виде исключительной услуги помочь встретить шефа.
Водителя Олейника он отпустил, а ехать надо было срочно. Борис Ильич прилетал ночным чартерным рейсом.
Моя «Волга» была на стоянке у водителя, и я сообщил, что поехать можем разве что на только недавно выпущенном Москвиче-2141, который я буквально за пару дней до этого приобрел.
Заместитель сказал, что это еще лучше – тогда (очень недолго!) эта модель считалась модной машиной, почти иномаркой…
Кузов «Симка», правда, двигатель от «Москвича», разработанный еще в 1966 году… Партия приказала сделать новый автомобиль, но денег хватило только на кузов, средства на двигатель, видимо, пошли на помощь дружественным народам Африки. Как я говорил тогда, могли бы и вообще не ставить двигатель. Разница была бы небольшой…
Приехали в Борисполь. Я собирался стать у входа, но зам велел ехать на поле.
- Как на поле?! - спросил я недоверчиво. - Кто нас туда пустит?..
- Ехай, - сказал зам. - Шеф просил встретить у трапа.
На удивление нас быстро пропустили за ворота, и мы припарковались у кромки поля.
Я все время спрашивал у зама, а как он нас найдет?.. На что зам отвечал уклончиво, видно было, что тоже нервничал. Так мы стояли долго в полной темноте, ни людей, ни самолетов…. Ощущение такое, что мы были одни на много километров.
Вдруг зам говорит: поехали, быстро! И мы помчались по взлетной полосе. Зам напряженно вглядывался куда-то вдаль, а я не менее напряженно – под колеса, чтобы не съехать с бетонки. Впереди показались огни самолета, идущего на посадку. За ним! - приказал зам.
- Слушаюсь! - сказал я, чувствуя себя участником триллера.
- Быстрее! – стал подгонять зам. - Упустим! Не знаю, куда свернет…
Я добавил газу. Мoсквичевский движок ревел, как тигр, у которого забирают добычу, но скорость прибавлять не хотел. Самолетные огни то появлялись, то пропадали…
Все же у него два двигателя, а у меня только один, и тот, похоже, от сенокосилки, пытался оправдаться я.
В итоге самолет, как ни старался оторваться, но все же в итоге остановился. Мы подлетели к нему вовремя, как раз когда Борис Ильич
только ступил на трап…