Этот стреляный город, ученый, крученый, копченый.
Всякой краскою мазан — и красной, и белой, и черной,
И на веки веков обрученный с надеждой небесной,
Он и бездна сама, и спасительный мостик над бездной…
И. Царев
Москва встретила мелким осенним дождиком. Поразила размахом, великолепием, стариной, усадьбами, уносящими в далекое прошлое. Музеями, где оживают детские картинки-репродукции, превращаясь в бессмертные шедевры. Театрами, где малоизвестные актеры не за мизерное жалование и не за букетик убитых гвоздик могут изумить многогранным талантом и девственностью душ.
В Москве меня никто не знал и не ждал, и я чувствовала себя странствующим призраком. Хотелось вдоволь напиться этим удивительным ощущением пересечения атмосфер и мыслей, выпадая из обоймы любых классификаций, и я, наслаждаясь этим состоянием независимости и свободы, бесцельно бродила по незнакомым улицам.
Однако время шло, и я как-то обустраивалась. Доступное жилье в коммунальной квартире докучало пьяными разборками, ночными визитами блюстителей порядка с обысками и понятыми. Жила на чужих дачах. Там всегда было тихо, хорошо. Над горизонтом сквозь высокие сосны вставало большое солнце… И всего два часа на электричке разделяло нежный рассвет с пронзительной тишиной и жесткие реалии жизни мегаполиса.
С дипломом почвоведа работу найти непросто. Включились жизненно активные функции мозга — и понеслось. Прорезали пространство тысячи холодных звонков, неудачные встречи, унизительные разговоры. Голод, тоска, одиночество. Тяжелый физический труд. Все завертелось и — куда-то помчалось…
Каждый день — электричка, метро. Дама корпулентных форм, с помятым лицом и неестественно приподнятыми фальшивыми бровями над припухшими веками круглый год — в зной и в лютый холод, ранним утром и поздним вечером, — оглашая всю округу, предлагала приобрести шлепанцы-вьетнамки и массажер «мурашка».
Проблемы множились в геометрической прогрессии: конкуренты, убытки, разбирательства… И все невпопад, все в разнобой. Страх хватал за грудки и держал, не отпуская.
Пытаясь иногда забыться, я запрыгивала в допотопный трамвайчик — и айда кататься по городу. И Москва, будто раскрывая ладони, показывала самое сокровенное, дорогое…
Снова метро, дама с вьетнамками и массажером, электричка. Минутные ночи. А утром — сорванные сделки, отказы, и снова день с беготней по кругу, замкнутого в ночь. Чуть свет — и уже электричка, дама, метро…
А метро я люблю. Так уютно среди этой громадной безликой толпы побыть наедине с собой… Для этого нужно-то всего лишь — закрыть глаза и ни о чем не думать. Или, наоборот, размышлять, надеяться, мечтать. Встрепенуться, чтобы не прозевать свою станцию, и снова — мечтать, мечтать. Пройти налево, стать справа. Мимо тебя льются неисчерпаемые людские потоки по рекам схематичных направлений. Кто-то еще бежит сломя голову, не оставляя надежду успеть, кто-то уныло бредет, опоздав на самый важный пир в своей жизни, а остальные просто идут и идут. Из вчерашнего дня в завтрашний. Столько людей — а ты одна! С наслаждением ощущаешь эту удивительную потребность одиночества, напившись которого, словно жаждущий путник из родника, нужно успеть спастись стремительным бегством, иначе утонешь в гулком аутичном море.
А там, на поверхности, опять ждут невыплаченные вознаграждения, суды, разговор по минутам, легковесная лживая фраза «Мы вам позвоним!». Дневные проблемы докучают стабильностью и однообразием. Снова ошибки и взыскания, бесконечная черно-белая бессмысленность и сомнения, выходящие в тираж, ставшие привычными и знакомыми.
В городе эфемерных надежд кажется, что возможно все. Но не всем. Все работает по какому-то тайному, неведомому закону. Можно быть никем и кем-то одновременно, быть в кругу давних знакомых, а через минуту — в новой компании, в совсем другой, неизвестной тебе Москве. Китч и богатство, граничащее с нищетой, как извечное напоминание о том, что можно подняться до небес и так же легко опуститься на самое дно. Но в жизни — как в шахматах: все пешки, фигуры и короли в конце партии окажутся в одном ящике.
Временами оттаивала в удивительной, помноженной на молодость и талант атмосфере прекрасной экспрессии — живописи, музыки, архитектуры.
Осень разлилась медовыми реками и яблочными россыпями. Тихо брожу по улочкам, подхватывая ногами неубранную листву, — бесцельные прогулки от Горбушки до Арбата.
И снова тысячи голосов, сливающие в единый гул, будто гудит гигантский генератор. Торжество иррациональности с хрустом переламывает что-то внутри, рождая страх и панику. Глубокий вдох и отсутствие выдоха, и опять — вдох, вдох и вдох… В пустой квартире на заданные вопросы уже давно не ждешь ответа. Подкатывает желание ответить на очевидный спам. Ники, смайлы, юзерпики, текстовые файлы — вместо имен, лиц, улыбок, любви и стихов. Свыкаюсь с абсурдом и дикими несоответствиями: умные и талантливые метут дворы, тупые бездари сидят за приличное вознаграждение в теплых офисах и конференц-залах. Доброта и честность не в почете — боготворят циников и подонков. Однажды была поражена этим настолько, что, возвращаясь домой, возле метро все же купила у дамы резиновые вьетнамки в тридцатиградусный мороз — хотелось как-то приобщиться к этому царству абсурда и дисгармонии.
А жизнь шла по однажды избранному кругу. Лестница неудач меня не покидала: знакомила с жесткими законами столичных трейдеров, топила кризисом, сталкивала с обманом и предательством. Голод сводил нутро, в карманах по-прежнему гулял ветер. Зависал старый компьютер с жизненно важной информацией. Плелись бесконечные пустые переговоры, обсуждались «мыльные пузыри», кружились серые будни в болезненном танце... Как я мечтала тогда сидеть в уютном офисе с маленькой кофейной чашечкой и, подойдя к окну, любоваться видом на храм Христа Спасителя, глядя на который верить, что все мои молитвы Господь слышит, но все еще ждет моего понимания.
Тогдашняя моя жизнь была избавлена от проблем рационального использования свободного времени из-за отсутствия такового. Но сколько его уходило впустую, заводя в тупик. Хеликобактер, зуд, лихорадка. Мои солдаты неудач были всегда на страже, и однажды так захотелось заглянуть «за угол» мчавшемуся навстречу поезду. Слегла с нервным срывом.
Самым логичным выходом из всего этого был бы поезд с боковой плацкартой возле туалета. Но я нелогична. Стоило представить, как лечу на велике тополиным летом навстречу ветру и пою с кипеловским ликованием во весь голос: «Я свободен, словно птица в небесах!», как гуляю по ночной московской набережной и прошу, умоляю Москву, чтобы помнила мои шаги, помнила мою тень, помнила меня. Словом, как ни силилась хотя бы мысленно расстаться с Ней, ничего не выходило. Здесь будто нарушены законы физики и сила притяжения между землей и телом в разы сильнее, как на каком-нибудь Юпитере. Нет, нельзя мне из Москвы! В тридцать седьмом на Бутовском полигоне вместе с моим дедом были расстреляны и мы, его потомки, — любовью к нему, к памяти, к этому месту.
Нужно было как-то научиться быть человеком московской национальности. Стряхнуть с себя дешевые амбиции, лень и наивность провинциального морока. Потому что по-твоему все равно не будет. Надо было войти в прокрустово ложе жестких московских регламентов. И моя жизнь, как старая и тяжелая машина, скрипя шестеренками, стала набирать обороты. Если были планы — то только скромные, если прогнозы — то только пессимистичные. Научилась защищаться от невзгод, непостоянства финансовых и товарных рынков — деривативами.
* * *
Сегодня опять не было времени на обед, а между тем уже пять вечера. Голова шумит от цифр, графиков. Опять ничего не успеваю. Со стуком в дверь вошла Ирма, ласково выговаривая мне, что я вовремя не обедаю, она прилежно раскладывает столовые приборы на столе. На улице идет снег. Горячий кофе с имбирем изменил ход мыслей, я подошла к окну, пытаясь вглядеться вдаль. В снежном тумане плыл храм Христа Спасителя. Снег стирал границы обычной жизни, делал видимое красивой картинкой, пейзажной зарисовкой.
Внизу, под навесом, стояла девчушка в короткой юбке. Она плакала, растирая на лице яркий вечерний макияж. Натянув на кисти рукава куртки, пыталась согреть руки дыханием. А снег все шел. Снежинки собирались в хороводы, принимая к себе все новых и новых подружек. Снег, нечаянно дрогнувшая ветка на дереве, бегущие мимо прохожие — все это рождало далекие звуки давно забытого ноктюрна. Охваченная неожиданным порывом, я дернула ручку окна, — хотелось позвать девушку, сделать для нее что-нибудь хорошее. Но девушки уже не было. Я с грустью села за стол.
Опять зашевелился, высовывая ядовитую голову навязчивый бред, будто я и не человек вовсе, а всего лишь замысловатый кусочек пазла. Я давно уже ищу свое место в общей картинке, свою родину. Но знаю, что не найду, пока не пойму, кто я, — обрывок рваного облака на той, где-то живущей иллюстрации? одна из черепиц сказочной избушки? фрагмент пенящейся волны?..
На мониторе вдруг появилась фотография знакомого кафе с грифом «продам».
Когда-то, очень-очень давно, возвращаясь стылыми, промозглыми вечерами в свою разбитую коммуналку, любила я заглядывать в окно одного до невозможности теплого и уютного кафе, — там, за огромным окном, укрытым элегантным текстилем, люди казались небожителями, влюбленные держались за руки, и свеча, горящая на столе, делала их лица иллюзорной зарисовкой к чему-то светлому и несбыточному. Не бывает у меня больше таких сильных желаний, как в те годы. Ох, как хотелось сесть тогда в то удобное кресло и зажечь свою свечу — на своем столе.
Продают мою мечту, подумалось мне. Взметнулась мысль — срочно купить! Потянулась рука к телефону и… застыла. Не бывает у меня больше таких сильных желаний, как раньше. Может, когда человек беден, полон энергии, когда так ярко горит мечтой, он счастливее любого другого успешного и состоявшегося?
В кабинет вошла Ирма и напомнила сухо и лаконично о предстоящем совещании. Но сейчас я хотела не этого! Я хотела тепла, моря и солнца.
Самое большое мое приобретение — это моя свобода: захотела — сделала.
И вот я уже на юге. В кругу родных и близких. Улыбки, шутки, смех, разговоры, рассказы, монологи. И конечно, море. О, как мне его не хватало!.. Моей синей стихии. Этой моей дорогой махины. Сидеть на берегу и слушать шепот волн можно бесконечно.
Гуляю. На улицах все чаще попадаются люди с глубоким осознанием собственного достоинства, с пьедесталом, превышающим реальные победы. Почему в Москве такие экземпляры встречаются реже? Наверное, потому, что в городе, где такое скопление звезд, не всегда знаешь, кто с тобою рядом. А здесь ласково светит солнце в феврале. Кажется, не может быть проблем, нет форс-мажоров и коллапсов. Потому что солнце светит триста дней в году. Все проблемы меркнут на свету, все становится неважным. И жизнь у людей легче. Она порой кажется ненастоящей, просто-таки игрушечной. И верится, что люди, живущие здесь, непременно должны быть счастливы и будут жить долго-долго.
Но проходит время, и я все чаще замечаю, как сквозь улыбки проскальзывает подкова губ. И становятся банальными разговоры: похоронил кота, купил машину, бросил пить, подсел на «Дом-2». Я замечаю, как меня, загостившуюся, выдавливает из города. Из моего города?
Уже в самолете долго думаю — так чья же я? Где мой дом?
А через три часа я уже в белоснежной Москве. На мгновенье показалось, что не было никакого моря, солнца, что мне это просто приснилось. Поставила сумку на землю. Алый закат раскаленным диском утопал в далеких снегах. Меня охватило чувство детской, почти щенячьей радости.
И я поняла отчего.
Вошел мой пазл в удивительную картинку, и я дополняю ее. Это мой выдох. Потому что меня любит — Она. Потому что я — часть Ее. Это мой выдох — потому что меня любит Москва!