- Давай-ка, Слав, чайку хлебнём, - предложил Зосимыч, показывая на рюкзак. – Первый круг они сорок минут ходили, так что на этот может и час уйти…
Я с удовольствием согласился – нет для меня ничего более тяжёлого, чем пустое ожидание. Приедешь, бывало, по молодости на вечернюю зорьку за утками, сядешь в кусты у озера, щеку кулаком подопрёшь и ждёшь: прилетят – не прилетят. Одно развлечение – комары.
Однако, едва старик достал бутерброды и налил в крышку термоса свой волшебный чай с шиповником, как гон вновь стал приближаться. Но только мы стали налаживаться на охоту, как собачьи голоса завернули вправо и стали утихать.
- Ну, теперь точно на час, - вздохнул старик, садясь. – Пока Елагинскую делянку обогнут, пока у Замостья покрутятся…
Не успел он договорить, как в ноги ему, едва не в самую нашу скатерть-самобранку, то есть рюкзак, вылетело что-то невозможного рыже-грязного цвета, да так споро, что Зосимыч едва успел отпихнуть её ногой.
- Куда, дурёха рыжая, прёшься? – крикнул он вслед улепётывающей лисе. – Привыкли на всём готовеньком жировать! Я вот тебе! – погрозил он кулаком.
Впрочем, грозить уже было некому. Оставляя старую шерсть на густом еловом подросте, рыжая плутовка отмахивала уже третий километр. Оно и понятно: сначала собаки напугали так, что бросилась, куда глаза глядят, а выскочила на людей!
Мы рассмеялись и принялись за чаепитие.
Когда вам рассказывают про японскую чайную церемонию, как венец культуры, улыбнитесь снисходительно. Потому, что чаепитие на охоте значительно более тонкое и специфическое действо. Особенно когда пьют из одного термоса несколько охотников.
Тут надо уметь налить чая ровно столько, чтобы успел постыть и не жечь горло, пока едятся первые бутерброды. Но и дать захолодать чаю нельзя. Если допили первую крышку полностью, то это одно, а если есть остаток, тогда совершенно другое. Сколько нужно ещё долить, ни рассчитать, ни прикинуть невозможно. Это уже не наука, это – искусство. Но и творя искусство, не стоит забывать, что первые бутерброды жуются быстро, остальные всё медленнее. А ещё ведь и поговорить надо. Да что там разговоры – одна сегодняшняя лиса чего стоит? А пару недель назад, когда мы с Зосимычем пили чай, гоняя зайцев у Термоса (история Термоса рассказана в рассказе «Погост»), на сосну перед нами уселся, спугнутый собаками глухарь. Как он мог не видеть нас в двадцати метрах, я не понимаю. Но мы со стариком ели, пили чай, рассматривали едва ли не в упор величавую птицу, говорили вполголоса, а глухарь сидел и только вертел по сторонам головой. И сколько раз я не отхлёбывал чай, он всегда оставался горячим, терпким, вкусным. Потом Зосимыч тихонько сказал: «Бах!», и глухарь, встрепенувшись, бросился наутёк.
Но и это далеко не всё в великой охотничьей чайной церемонии – как правило, из одного термоса, его крышки пью только в давно устоявшейся компании. И дело здесь вовсе не в гигиене. Такое чаепитие на охоте если не последняя стадия единства, сплочённости, то предпоследняя уж точно. Здесь каждый понимает всех с полуслова, единственный жест или взгляд не передать и тысячей слов. Здесь общность различных характеров, различных судеб, слитых лесом в одну-единственную. И лишь потом, расставаясь возле своих машин, разбирая собак, каждый становится самим собой. И снова собрать их воедино может только лес. Или воспоминания о нём.
Но даже и это не все смыслы охотничьего чаепития. Но дальше рассказывать бесполезно: кто бывал, тот знает, остальным не понять. Не понять до тех пор, пока сами, уставшие и сырые не усядутся в кружок у костра, или не рассядутся вдоль на одной валёжине, не выпьют терпкого чайку из одной кружки. Пока у них не появятся свои правила чаепития, до которых японцам семь лет до Фудзиямы.
http://proza.ru/2022/09/11/630