«Шизоид» инженера Сотникова
Редакция- это контора, где все умники, а ты сюда попал, как Ванька-дурачок, что с печки упал. Тут создают свои нетленки золотые перья рыбацкого края. Всё, что накропают, накопают идёт у них на полосу с первого предъявления. Большая областная газета, ежедневная, ненасытная, ни на сутки не закрывает свою пасть, требуя свежую информацию, актуальный репортаж и тяжёлые пироги публицистики в чрево внутренних полос. Мэтры к потогонной системе сдачи материалов давно приспособились, им информацию подкидывают свои агенты прямо со сковородки – с места события, звонят, предупреждают, что произойдёт в ближайшее время.
Мне – новичку на редакционной кухне, выходцу из молодёжной газеты, ожидать информацию или наводку на тему от внештатных авторов не приходится. Обзваниваю друзей, организации и предприятия, выуженные из телефонного справочника, деликатно расспрашиваю о последних знаменательных для коллектива событиях. Некоторые из них тоже деликатно меня посылают… к уже звонившим коллегам из нашей газеты или радио.
Лучший подарок - расписанное редактором письмо. И его совет в резолюции: «Может быть, есть смысл встретиться с автором».
Встретился. Лет сорока бледнолицый мужчина с умными недоверчивыми глазами спросил:
- Вы действительно хотите разобраться в этом деле?
- Постараюсь, - ответил я, - с вашей помощью. Нам надо будет эту сложную техническую часть проблемы, описание вашего изобретения сделать популярным, доступным, по-газетному кратким, простым. Мне, для более глубокого осмысления можно и подробней…
Тут я явно «прокололся». Владимир Сотников – непризнанный изобретатель оригинального прибора диагностики судовой автоматики - обрушил на меня поток теоретических знаний, использованных им на пути к своему открытию. Он преобразился, сутулость пропала от вырастающих на плечах крыльев, глаза засветились, как светодиоды его прибора. Он перепутал мои мозги с электронными и грузил их технической информацией.
Периодически я приземлял его, уловив что-то понятное мне по морской практике. Возвращал его от электроники к разводному ключу, молотку и зубилу.
- Так эти цифровые модули - транслоги и трансреши в шкафах на новых траулерах ваш прибор и будет проверять? Наши механики отрубают эту автоматику, чтоб не заморачиваться, когда какой-нибудь из пакетов выходит из строя.
- Вот-вот! Вы попали в точку, - обрадовано воскликнул изобретатель, - Никто на флоте не против дистанционного управления машинами и механизмами, но мало кто к этому готов. Особенно, когда дело касается ремонта. Поэтому вместо кнопок применяют руки и ключи.
Он дал мне на ознакомление несколько толстых папок с документами, отражающими переписку, содержащие экспертные заключения, следы его хождения по инстанциям. Предупредил: всё в единственном экземпляре, доверяет на сутки, никого об этом в известность ставить не надо – есть недруги, способные на всё…
Мне не показалось это симптомом мании преследования. Измотанный годом борьбы за свой прибор, Сотников понимал, что за противодействием его внедрению стоит какая-то очень влиятельная фигура, возможности которой неограниченны. Лицо его приобрело привычную бледность, застыло в выражении безнадёжности.
-Не дадут вам ничего написать, - сказал он, протягивая мне папки, но вдруг получится их обыграть.
Кого «их»? Мне тогда в голову не приходило, что кроме трудностей с прохождением материала в редакции, где у меня ещё не было имени, ещё предстоит борьба с тенью.
До глубокой ночи я просидел над документами папок Сотникова. Казалось, обида из глаз непонятого изобретателя подчёркивает надуманные претензии, излагаемые в официальных ответах. Суть отписок, изложенных шершавым языком бюрократов, состояла в том, что негоже хилой лаборатории базы флота лезть в тему, которой занимается мощный институт рыбного хозяйства и там уже вот-вот такой прибор выдадут.
Так тут они и встретились, подумалось мне, наука и жизнь. Финансируемое государством научное задание и сделанное инженером-самородком изобретение.
Не вникая в подробности создаваемых приборов, одно было очевидно: прибор Сотникова вмещался в «дипломат», а институтский аналог в- в шкаф метровой высоты.
Написав статью, я принёс её в лабораторию Сотникова. Он внёс некоторые правки, касающиеся технических вещей, а в принципе всё одобрил и даже похвалил за популярность изложения проблем судовой автоматики и принципиальную особенность нового прибора. А главное достоинство статьи, отметил он, в том, что из-за амбиций некоторых учёных и их личной материальной заинтересованности, государство теряет большие средства в рыбном хозяйстве. Мой материал благополучно прошёл все инстанции и дожидался в секретариате своей очереди на полосу очередного номера. Разумеется, если на то будет господня воля-«добро» главного редактора. Возврат материала из секретариата явление редкое, для журналиста огорчительное, если не сказать, унизительное. Акулы красного пера редко прокалывались: у них были свои уши в обкоме партии и райкомах, они знали, кто за кем стоит, кого опекает и кого первые лица готовы дать на заклание. Знали темы острые, но неприкасаемые, корочкой покрытые – лучше не трогать, вони будет слишком много. Но моя тема не касалась ни партийной жизни, ни идеологии. Если и могли возникнуть вопросы, то только в связи с доказательностью материала. А доказательств у меня было выше головы, как в тексте, так и в документах, которые можно было предъявить в любой момент. Похоже, Сотников подготовил меня к повторению его пути в газете. И, всё же, вызов в секретариат за возвращаемой статьёй был для меня неприятной неожиданностью. В секретариате я чувствовал себя особенно неуверенно. Здесь получаешь только плохие новости. Ответсек - толстый Шварц, проведя листками моей рукописи по своей глянцевой лысине, глубокомысленно изрёк:
- Ну и что?
Я, почему-то, виновато начинаю объяснять, как важно огласить приведенные факты на газетной полосе – речь-то идёт о важном изобретении. Неужели это непонятно из статьи? Неужели он не обратил внимание, на то, какую экономию даст государству внедрение такого прибора моего, защищаемого от консерваторов в науке, инженера.
- И что? - Повторяет ответсек формулу отвержения, против которой все аргументы бессильны.
Иду к главному редактору, подозревая, что возврат с его подачи. И фамилия у него для таких гадостей подходящая - Мерзликин. На Востоке он сам работал в секретариате - там его называли «гюрза». Подняв лицо от тяжёлой думы, он подсветил его улыбкой Авгура. Ему не надо было объяснять цель моего прихода, он знал, никуда я не денусь с этим материалом, буду пробиваться на полосу своей газеты. Не принято у нас прыгать в другие издания…
- Нашу газету читают люди без технического образования тоже. Поэтому надо всё, что касается прибора изложить проще и понятней, - сказал он своим ровным голосом, не предполагая услышать какие-либо возражения.
- Но вы же всё поняли, - вырвалось у меня и для себя неожиданно, потому что продумал я для разговора с редактором совсем другие аргументы. Например, если речь пойдёт о фактах, готов был заявить, что на каждое слово могу представить документ.
- Мне, как журналисту, понятно многое. Как и вам. А над материалом надо ещё поработать, - оттолкнул он ко мне листки статьи без каких-либо пометок для конкретной работы.
Любой текст можно улучшать бесконечно, тем более газетный. Ещё после того, как статья прошла через заместителя главного редактора в секретариат, я обнадёжил Сотникова близкой публикацией. Теперь срок отодвигался на неопределённое время: что-то подозрительное было в претензии Мерзликина к материалу, проверенному несколькими газетными зубрами.
- Что я говорил! Начнут тебя мордовать, как меня, - сказал изобретатель, узнав о возврате материала на доработку.
В принципе, я не должен был посвящать его в редакционную кухню, но надо же было объяснить причину такого долгого прохождения статьи.
Мы шли параллельными курсами. Сотников пытался преодолеть сопротивление местных авторитетов в области автоматизации судов, я пытался защитить его прибор от этих «авторитетов».
Новый вариант захода на тему, ещё более доходчивое описание прибора Сотникова, сравнение его диагностических способностей с фонендоскопом терапевта, явно улучшали материал. Я решил не сдавать его через отдел по инстанциям, а иметь дело напрямую с редактором. Он же статью завернул!
Звоню ему по короткому внутриредакционному телефону: - Валерий Петрович! Вы не заняты? Можно к вам зайти?
- Как может главный редактор быть на работе не занятым? – ставит он меня тупого ответным вопросом на место, - Буду более-менее свободен в пять часов, заходите.
Мерзликин был не из тех редакторов, к кому ногой открывают дверь журналисты. У него на лице было написано: номенклатура ЦК, член бюро обкома. Дока в газетном деле, он сам писал передовые статьи. Может в момент моего нахального звонка, он был занят переводом на великий, могучий и свободный, по тургеневски, любимый русский язык, очередного партийного постановления высокого органа. В этом жанре не было ему равных. Он, можно сказать, очеловечивал казённую лексику партбюрократов, пытаясь наладить их связь с народом. После такой передовицы читатель должен был запеть: «Будет людям счастье, счастье на века. У советской власти сила велика!»
В пять часов во всеоружии, взяв с собой три папки с копиями документов, коими я предусмотрительно обзавёлся, вхожу в кабинет всегда занятого делом, редактора. Сажусь, не дожидаясь приглашения, ведь встреча назначена, будем беседовать. С большой фотографии над книжным шкафом смотрит на меня Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев в синей «олимпийке» с открытым воротом, какой-то простой, домашний, доступный. Смотрит добродушно из-под кустов бровей. Мерзликин поднимает на меня свои безразличные глаза, покрасневшие от наших материалов, стопкой лежащих у него под правой рукой. «Он себя под Брежневым чистит, чтобы плыть в революцию дальше», - ехидно промелькнуло у меня в голове. Но вот же, он не традиционный партократ, не взял портрет генсека в «Огоньке», где тот при всех орденах - одних звёзд героя союза и соцтруда до плеча, хоть на рукав цепляй. Другой Брежнев, выходит, его кумир. И висит не над головой, как у секретарей обкома и райкомов, а над книжным шкафом. Всё это не случайно, понимать надо.
Вот сейчас он возьмёт мою рукопись, протянутую поближе к его руке, прочтёт переписанные заново страницы и, может быть, скажет: «Ну, теперь другое дело!»
Мерзликин не глядя даже на первую страницу, переложил статью на стопку дожидающихся читки материалов, сказал:
- Работайте по своему плану. Не замыкайтесь на изобретателе. У вас ешё две темы на этой неделе, выбьетесь из ритма - начнут расти долги
«Хорошо,- подумал я, - при планировании следующей недели запишу эту статью себе в долги, подстегну его не тянуть с рецензией на неё.» Однако уловка не сработала и в переносе задолженности на следующую неделю. Вылетев однажды из-за возврата с тематической полосы, статья становилась в текущих планах не востребованной, её уже никто не ждал. Если редактор решил статью эту затомить, загрузив меня текучкой, то выход один – уход.
Выдержав три недели, я возник с вопросом на общей планёрке, считая, что привлеку таким образом редакционную общественность к назревающему конфликту.
Редактор спокойно притушил мой пыл:
- Есть ещё вопросы к вашему тексту. Они не для общего обсуждения, зайдёте после планёрки, поговорим.
Что значит «зайдёте»? Задерживаюсь в кабинете, выжидательно смотрю на полное безразличия и гордыни лицо Мерзликина. Умеет человек так поставить себя, что ты невольно чувствуешь его власть над собой, нервничаешь, чувствуешь неуверенность даже когда прав.
- Статья стала крепче, но нужно усилить доказательства преимущества прибора нашего изобретателя, подтвердить их мнением московских учёных, экспертов с именами известными в стране
- Это минутное дело, - оживился я от конкретного и легко выполнимого предложения,- В статье упоминаются НИИ, поддерживающие разработку Сотникова, и у меня есть письма видных учёных. Если вы в целом одобряете материал, я внесу эти последние правки и сдам его в секретариат.
Привычное, безразличное лицо Мерзликина выразило недовольство моей поспешностью.
- Мы никуда не спешим. Правку покажете мне. Возможно, потребуются ещё и другие уточнения…
После этой фразы, вспыхнувшая во мне надежда на публикацию статьи в ближайшее время, тут же погасла. После слов «Возможно, потребуются ещё и другие уточнения» стало ясно: кот Мерзликин играет со мной, как с мышкой. Но не для собственного удовольствия затеял он эту игру - что-то, или кто-то за этим стоит. Сам он всегда нацелен на острые материалы, а тут , похоже, озабочен тем, чтобы статья не дошла до полосы.
Раздосадованный, я хотел было хлопнуть дверью, но смиренно прикрыл её, подтверждая уважительность к своему шефу. Вот оно, непреодолимое раздвоенье… Осторожно придавливаю ненавистную дверь. Написать бы на ней: «Оставь надежду всяк сюда входящий!»
На лестничной площадке перекуров, где на подлокотнике старого драного кресла стоит банка для окурков, встречаю Володю Засеева - заведующего промышленным отделом,на днях издавшим брошюру о социалистическом соревновании докеров в порту.
- Слушай, на оыпытно-механическом заводе мне такое про твоего изобретателя рассказали… Может ты у него материал для научно-фантастического романа наберёшь? – с лукавой улыбкой сказал он, плюнув на недокуренную сигарету в намерении уйти, оставив мне загадку о полученных им сведениях о моём герое. Засеев любил изображать из себя обладателя мало кому доступной информации и, не без удовольствия, делился ею.
- Постой, Володя! Расскажи, что там по поводу Сотникова и его прибора говорят Там же тоже есть лаборатория судовой автоматики Духанина. Вроде, коллеги…
-Вот именно - вроде. Посмеиваются они над ним. Прибор его называют «Шизоид». «Шизоид» инженера Сотникова. Говорят, что он играет в супер-Левшу, задумал тысячу блох подковать, на коленках его сотрудники микросхемы мастрячат, плато готовят кустарно… И вот ещё. Он всерьёз утверждает, что ЭВМ скоро уменьшится от размеров комнаты, до небольшой книги или блокнота. Ты с ним поосторожней. Неровен час, и у него крыша поедет, если уже не соскользнула.
Проговорив всё это, Володя ушёл с чувством исполненного своевременного предупреждения коллеги о возможных неожиданностях.
Статью с правками я передал редактору через приёмную, подчёркивая тем самым, что не желаю слышать его новых, придуманных для мышки - корреспондента новых уточнений. Впрочем, все мои уловки от вписания статьи в долги, вопроса на планёрке, явления с папками документов, предложения оперативно внести правку, он не то чтобы не замечал, не расшифровывал, он просто на них никак не реагировал
Какое время протомит он последний вариант? Опять три недели, или больше? Его ошибка изначально была в том, что не нашёл аргументы, чтобы завернуть материал сразу, окончательно и бесповоротно. Такое бывало в редакционной жизни, не часто , но бывало. А тут, надо было брать меня измором и этот процесс продолжался.
В очередной раз я продумывал с какой стороны зайти на Мерзликина, когда мои тяжёлые размышления прервал звонок Сотникова.
- Надо встретиться, - тихо сказал он тревожным голосом, будто опасаясь подслушивания, - там, где первый раз встречались, в то же время.
Меня напрягла конспиративность его предложения: не начинается ли мания преследования? Он часто говорил о слежке, которую кожей чувствует, о своих опасениях за документацию – в лаборатории её не хранит, на ночь забирает с собой.
Разговаривать будем на улице, - сказал он , встретив меня у двери в лабораторию.
Мы вышли в скверик, присели на лавочку после того, как Сотников оглядел всё вокруг.
- Не спрашивайте меня об источнике этой .информации. Я могу только сказать: она оттуда, где обо всех всё знают, - почти шёпотом произнёс он слегка посиневшими губами, подрагивающими на его бледном лице от несдерживаемого волнения, - Наш непреодолимый, несокрушимый враг - Глафира, жена первого секретаря обкома Семёна Николаевича, секретарь учёного совета института, отвергающего мой прибор. Она боготворит профессора Верещагина, может даже тайно в него влюблена. И, понятно, его разработку, которую ты критикуешь, называя мамонтом в автоматике, защищает, как гениальное изобретение. Первый, можешь не сомневаться, давно предупредил твоего редактора, чтобы газета в наше дело нос не совала. Другие лаборатории судовой автоматики тоже получили от руководителей баз указание держаться от меня подальше, ждать институтский прибор. Но вот придёт «Тезей» - там толковый стармех, хорошо справляется с автоматикой. У него несколько модулей в конце рейса вышли из строя. Вот мы их продиагностируем моим прибором… такой устроим сюрприз!
«Ну, и что?» -сказал бы тут к месту циничный ответсек Шварц. Но я не мог сознаться Сотникову, что не верю в эффект его демонстрации прибора в работе. Нет такой силы, что смогла бы внедрить его изобретение раньше верещагинского, наладить производство его компактного прибора, не дожидаясь, пока поступит документация на институтский диагностический шкаф.
Вот, если бы появилась публикация об этом научно-техническом маразме в областной партийной газете, то дело могло дойти до бюро обкома. Как водится, полетели бы шапки с голов и головы, попавшие под гильотину партийной принципиальности. Сам Первый мог заинтересоваться тем, что произошло. Если бы…он не знал и не застопорил статью самолично.
Мне не хотелось верить в безнадёжность нашей борьбы. Может этот таинственный информатор Сотникова преувеличил могущество Глафиры и её влияние на мужа, имевшего репутацию честного партийца, отвечающего со всеми другими коммунистами за совесть эпохи. Я решил кое-что выведать о Глафире у Володи Засеева, знающего тайны партийного двора, сравнимого с мадридским.
Володя не то чтобы был алкоголиком, он просто часто перепивал и в такие дни лицо его выражало тоску по похмелью. Поэтому, когда я зашёл к нему в кабинет и сказал: «Поговорить надо», - он ответил, озарив посиневшее лицо улыбкой:
- Надо, старичок, надо. Но в этом деле – ты, я понимаю о Сотникове - без пол-литры не разберёшься. Приходи ко мне вечерком на Ярославскую.
- Намёк понял, приду.
Прихватив бутылку «Столичной» и кольцо «Краковской» колбасы, я пришёл на Ярославскую, где поселился он недавно у своей будущей жены. Она нам помешать не могла: была в командировке. Мы не спеша пили, закусывая колбасой и солёными груздями от его родни из Перми. Прибодрённый рюмкой водки, я поведал Володе об игре со мной Мерзликина и, открывшейся закулисной ролью в этой истории жены Первого - Глафиры.
- Старик, я не хотел тебя расстраивать, когда ты впутался в эту безнадёгу. В институте уже давно сочинили роман о Глафире и Верещагине, деятели науки и образования передают его из уст в уста от нехрен делать. Но то, что она его считает самым талантливым учёным не выдумка, она публично об этом заявляла не раз. И, можешь не сомневаться, она представила мужу всё, как им надо, - Засеев чуть подрагивающей опытной рукой разлил по стаканам ровные порции водки.
- Чтоб ты нам был здоров! – произнёс я тост, зная, что он в последние дни мается от болезни суставов,
- И тебе не хворать! – под чоканье пафосно произнёс он.
После этого тоста, освободившего от содержимого бутылку, меня понесло:
- Представляю картину: утро в пенатах Первого. Входит в залу Глафира в кружевном пеньюаре, говорит : «Сеня, ты можешь Мерзликина поставить на место? Они там в газете готовят какую-то гадость на наш институт. Хотят поддержать одного горе-изобретателя, выдавая за сенсацию разработанный им прибор, который специалисты именуют «Шизоид» и тем самым, перечеркнуть деятельность целого научного коллектива, завершающего работу над подобным полноценным прибором. Если надо, профессор Верещагин тебе доложит всё по этой теме.» Семён Николаевич, должно быть, удивился, поскольку не привык обсуждать с женой деловые вопросы, тем более что-то решать с её подачи. Думаю, он возразил ей: «Мерзликин на своём месте. Командовать им я не могу .При случае, может перед заседанием бюро, переговорю с ним.»
- Встречный план, - притормозил дальнейшее развитие сюжета моего домысла Володя, выставляя свою бутылку «Столичной», - Тебе не статью, а рассказ надо было писать, заменив фамилии ,город и обком на райком. Держи стакан, старикан! И вот что я тебе скажу: все тут в какую-то игру ввязались… Ты, наверное, прав не прессингует Первый редактора, разве что попросил его не торопиться с публикацией, пока сам обком не разберется. А потом, как это водится, если они обнаружат, что дело скандальное - можно прославиться на весь Союз – то уже определённо порекомендуют с публикацией воздержаться.
Володя выпил больше, чем я, но опыт не пропил. Пить меня он не неволил, разрешал пропускать. Сам же не успокаивался никогда пока не заканчивалось содержимое бутылки. Говорил: «Я не фраер, чтоб оставлять!»
Между тем, его версия стала косвенно подтверждаться. В лабораторию Сотникова пришёл инструктор отдела рыбной промышленности обкома и стал задавать ему грамотные вопросы о приборе. Выпытывал, где за границей через друзей-механиков доставал нужные элементы электроники, спросил, когда можно будет увидеть прибор в работе. Вопрос оказался как нельзя кстати - через двое суток приходил «Тезей» и Сотников уже пригласил поддерживающих его механиков-наставников и специалистов других баз на демонстрацию прибора.
В урочный день и час приглашённые лица, среди которых был и инструктор обкома, поднялись на борт супертраулера. Сотников кратко рассказал о принципе работы прибора и приступил к диагностике, открыв дверцы большого шкафа с множеством модулей, среди которых надо было определить несколько вышедших из строя. Но прибор показывал только присутствие питания: он был мёртв, ни на что не реагировал. Сотников сам тоже омертвел от неожиданности. Вчера вечером, прежде чем закрыть лабораторию, он перепроверил работу прибора на опытных образцах - элементах исправных и с дефектами. Что же за ночь произошло? Задрожавшими пальцами, он открыл заднюю крышку корпуса и с удивлением обнаружил отсутствие одного из основных блоков своего диагностического изобретения.
- Товарищи! Товарищи, - срывающимся голосом обратился он к застывшим в недоумении специалистам, которых пригласил в качестве честных экспертов, - сегодня ночью убили плод моей мысли, выкрали мозг моего изобретения. Не представляю, сколько времени понадобится, чтобы всё восстановить, найти те уникальные элементы, на поиск которых у меня ушло несколько лет. Не знаю кто, как, чьими руками тайно сегодня ночью это совершил. Знаю только, зачем это сделано. Надеюсь и вам понятно, зачем и почему. Понятно, что никто не станет искать ни заказчика, ни исполнителя.
- Ну, это вы напрасно, - сказал инструктор обкома Лебедев, - органы внутренних дел разберутся. Не надо забывать в каком государстве мы живём!
- Вот именно в каком, - многозначительно повторил Сотников.
Прошло ещё двадцать дней после последней правки статьи, но в секретариат её, разумеется, редактор не передал. Последнее событие могло ещё более обострить материал. Редактор, чтобы растянуть резину, наверняка, придумал уже какое-нибудь дополнение в духе его традиционных рекомендаций: «Дайте слово критикуемому, чего лежачего бить. Пусть Верещагин скажет о своём мамонте…» И, хотя мне уже вся ситуация была понятна, я решил потревожить Мерзликина обозначением своей неуёмности. Поднял трубку прямой связи и мягко , голосом с заискивающими нотками, от которых сам почувствовал презрение к себе, попросил извинить, что отрываю от дел и спросил, может ли он со мной сейчас разговаривать. Он, как всегда спокойно, своим баритонально - бархатным голосом ответил, что весь внимание.
- В деле Сотникова обозначился детективный поворот, - начал я с интригующего, как мне представлялось, захода, будто не было никакого искусственного торможения статьи, - прибор моего героя умышленно искалечили, надолго вывели из строя …
- Знаю, об этом было даже в милицейской сводке, - пробаритонил Валерий Петрович без тени огорчения, - но вот я вам сообщу более детективную новость: ваш герой решил изменить Родине, уехать в Израиль.
- Не может быть! Он же не еврей… Он бы мне сказал…
-Жена у него Берта после той кражи в лаборатории и пережитого им стресса нашла там родственников. Сейчас, если и нет там родни, её находят .Сами понимаете, какая может быть публикация о человеке эмигрирующем за рубеж.
Последовала пауза для моего ответа, что всё понимаю, знаю, где живу, чем дышу, на какую идею работаю. Но я промолчал, ошарашенный этой новостью. И тут услышал от Мерзликина то, чего от него никак не ожидал:
- Страна теряет мозги, - произнёс он с болью в голосе и с неподдельным искренним сожалением.
На мой звонок Сотников ответил без прежней готовности к общению. Договорились, что передам ему оставшиеся у меня документы. По привычной схеме, вышли в сквер подальше от посторонних ушей.
- Редактора уже проинформировали о моём намерении уехать из страны, - не спросил он, а сказал как об известном ему факте, - Не знаю, надолго ли задержусь в Израиле: евреев я люблю в частности - в лице моей Берты, а в виде коллектива, как народ, не знаю, полюблю ли. Не представляю много умных людей вместе. Я привык к борьбе с дураками и невеждами…
- Они есть везде, - попытался я его успокоить, ему было известно о моих поездках в Германию и Скандинавские страны.
- Вот что я тебе хочу сказать: мы не должны с тобой больше встречаться, - изменил тему беседы Владимир, - Сейчас ,может ты и знаешь, но должен предупредить, каждый эмигрирующий на особом положении, как идеологически, политически неблагонадёжный - на особом контроле. Его друзья, окружение изучается, берутся на заметку. В общем лучше теперь держаться от меня подальше.
Договорились, когда всё свершится и они получат документы на выезд, он позвонит и я приду его проводить.
В тот день уезжало несколько семей в одном купированном вагоне. Перрон был мокрым от слёз. Люди прощались навсегда. Никто не мог предположить тогда, что железный занавес может рухнуть. Никто не стеснялся рыдать вслух. Володя Сотников тоже плакал и я промокал глаза. В висках дёргалась какая-то нервная жилка, в голове звучала фраза: «Страна теряет мозги.» Подумалось, но, слава Богу, уже в мозги не стреляет, а на земле всегда найдётся место для талантливых людей.