Бессмертный. Глава первая

Андрей Корсаков.

Бессмертный. Нити Провидения.


Глава 1.


И заревет на него в тот день как бы рев разъяренного моря, и взглянет он на землю, и вот тьма, горе и свет померк в облаках.
Исайя 5:30

Чертов двадцатый век. Век порока и индустриализации. Казалось, что машины, которые создавались в этом столетии, были прообразом самого Дьявола. Они пыхтели, ревели и рычали - машины с колесами, машины паровые, машины электронные.
Деррик чурался технических нововведений: для него, в его возрасте, с его религиозным, приютским воспитанием новые технологии были в диковинку - даже после многолетнего их присутствия в обыденной жизни вокруг него. Тостер, кофеварка - все это было для него игрушкой, которую используют только дети и юношество; и даже электронно-вычислительные машины он считал игрушкой человечества, которое оставалось в инфантильном состоянии.
На работе его многие поддерживали - полиция Бостона была, наверное, самым консервативным заведением во всей Америке после бостонской же церкви. В церковь Деррик Джонсон ходил не часто, так как быстро уставал от чтения вслух того, что знал наизусть еще с церковного же приюта, где его подобрал в возрасте шестнадцати лет инспектор Алекс Бристоун.
Работа под его руководством давалась Деррику легко - даже легче, чем он ожидал.
Улицы не были забиты автомобилями, преступность была, так сказать - "очевидной": уличные хулиганы, "дети цветов, голосующие за любовь" с очередным притоном, где не было ни цветов, ни любви; и приезжие мафиози.
Жизнь шла своим чередом.
Деррик был уже не так молод, как ему хотелось бы - пятый десяток уже был на полпути к его двери. Детектив Джонсон - как его звали на официальном языке бухгалтерии и бюрократии - был женат, имел сына; сыну было около двадцати. Жена была ровесницей Деррика, но его взглядов не разделяла - для нее кофеварки и посудомоечные машины были нормой жизни. Пока она делала себе кофе в модной машине "Брюстер", он варил кофе сам, молотя бобы в старой кофемолке, которую ему подарил еще Бристоун на один из дней рождения. Жили они мирно - Дороти (тогда такие имена еще были в ходу) имела спокойный нрав, и не любила лишнего шума. У них был домик неподалеку от железной дороги.
Стук колес, гудки поездов, голоса диспетчеров, все это преследовало его с самого детства, с приюта "Святой Елены". И новое жилье, которое он купил весьма дешево - по причине близости путей и сопутствующего шума — по иронии судьбы находилось неподалеку от рельс, гудрона, поездов, перронов и все такого прочего.
Что до "работы следователя", то она была скучноватой, и лишь некий врожденный азарт вел его от одного унылого дела до другого. Разбираться с десятками убийств по пьяной лавочке, год за годом, лишь бы когда-то подвернулся шанс расследовать что-то действительно интересное, стоящее, интригующее - такая скука! - что еще могло тут помочь, кроме врожденной тяги к приключениям; приключениям, которые он так искал, но нашел совсем немного?..
Единственное интересное дело, которое ему довелось расследовать до сих пор, было связано с «капсулами времени», которыми бойко торговал один торговец. Да, в те годы, после полетов в космос и успехов релятивистской физики, которая постепенно становилась новой религией, многие были помешаны на путешествиях в прошлое, будущее и так далее. С мертвой точки в этой сфере, разумеется, ничто так и не сдвинулось, но когда это останавливало мелких жуликов от науки и сопутствующих отраслей?...
Вышеупомянутый торговец скупал материалы для капсул (пластик, специальный металл, чипы и кабели) в Корее за бесценок после войны, и на том поднял неплохое дело. Так вот, он утверждал, что ему и его жене угрожают по телефону. Его жену вскоре действительно убили - ее зацепило пулей, когда преступники гнались за ними по пустынной улице среди ночи. Муж был ранен в плечо.
Однако, по следам шин выяснилось, что машина преступника принадлежала другу торговца, и на него тут же "вышли". Тот утверждал, что хотел лишь напугать торговца "капсульных деталей" и его жену по "пьяной лавочке", но эта версия показалась Деррику слишком нелепой. Коллеги по работе решили, что на этом стоило успокоиться, но Деррик отказывался закрывать дело. Пришлось надавить на "злоумышленника", и тот сознался, что торговец заплатил ему за погоню. Когда пришел результат баллистической экспертизы (тогда, правда, таких терминов еще не употребляли) пули из головы убитой, оказалось, что пуля не совпадает с теми образцами, которые полагались к модели "Беретты", которая имелась в машине "друга"...
Потом "друг семьи" (не зная результатов анализа) заявил, что действительно хотел убить несчастную - и вот тогда Джонсон понял, что тут дело действительно нечисто.
Признание уже было написано, Бристоун грозил вот-вот закрыть дело за очевидностью, но у Деррика что-то "не складывалось" - он видел эту очевидность, и именно она его мучила. Как "друг" мог хотеть убить коммивояжера и его жену, если не произвел из своего оружия выстрелов? И чьи были пули? Деррик затребовал обыска у "несчастного раненого мужа", и в чулане обнаружил ту самую модель Беретты, пули из которой подходили на все сто процентов к материалам расследования. Бристоун разрешил "разрабатывать" это дело как "инсценировку с целью введения полиции в заблуждение", и все подтвердилось - муж-торговец бросил бизнес и бежал из города. Его, правда, так и не поймали (а дело его за бесценок купил местный миллионер Де Уилл) - он будто растворился - но к Джонсону тогда "присмотрелись", заметив его талант.
Однако, как уже говорилось, остальные дела были самыми обыденными - много нервов, много раздражения, много самого плохого в людях видел он каждый день в процессе работы - и потому иногда выпивал. Дороти смотрела на это с неодобрением, но радовалась хотя бы тому, что подобное случалось нечасто - и после редкой выпивки Деррик садился за Писание (такое же старое и потертое, как и кофемолка - и пришедшее из того же источника). Писание его успокаивало (в приюте оно было единственным чтением, что позволялось в часы покоя).
Будучи представителем "старой школы", Деррик верил в призраков, загробную жизнь, демонов.
Он, конечно, никогда их не видел - но жизнь еще продолжалась; кто знает, что увидит человек за свои годы? Всякое может случиться. Жена была суеверной, и он не делился с ней этими мыслями.
Бристоун смеялся над ним. "Неужели вы хотите поймать самого Дьявола? Вот это дело по вашему плечу!"
Инспектор, однако, утверждал, что дьявол и демоны гнездятся лишь в душах человеческих - Деррик же все-таки верил, что призраки и демоны реальны. Кто знает, может, истина была где-то посередине?
Бристоун показывал ему старую записку из прошлого. Говорили, что эту записку нашли на болоте. Несчастный мужчина из Британии, некий Уилкинс, потерявший жену, написал ее, видимо, находясь в припадке предсмертного сумасшествия.
Инспектор утверждал, что знавал погибшего, и встречал его, сообщая ему о самоубийстве жены - и в следующий раз увидел лишь тогда, когда того нашли спустя несколько лет, умершего от разрыва сердца в хижине около Гавейновской топи.
Деррик часто перечитывал эту записку и ужасался тому, как человек может довести себя после трагедии... Бристоун утверждал, что самый страшный демон жил в душе несчастного с повредившейся психикой, а Деррику казалось, что, быть может, демоны действительно пришли за ним. В этой ситуации, конечно, стареющий инспектор был прав - описанные в записке"болотные монстры", разумеется, не существовали; а стук барабанов и крик "птицы", что он слышал, были репетицией Королевского Полка перед прибытием королевы в город (барабаны и волынки задавали тон), и этот шум несчастный в сумасшествии своем принял за удары чудовищ по адской наковальне.

Вот сама эта записка.

«В данном документе находится дословный текст записки, найденной в Гавейновской Топи. Судя по почерку, автором данного текста является Брэд Уилкинс, бывший рабочий фабрики Джеймса Дурифа. Текст был найден у обезображенного тела, опознать которое не было никакой возможности в силу разложения. Я убежден, что оно принадлежало автору данной записки. Прошу передать записку в архив и приложить к делу о гибели Джейн Уилкинс. Инспектор Алек Бристоун.»

Я бросил работу у Дурифа, как тот не просил меня остаться - я больше не мог выносить это место, и поселился в крохотном домике в одной из деревушек неподалеку от Лондона, возле Гавейновской Топи. Я перешел на менее вредную, но все-таки тяжелую работу, и заработка мне хватает — ведь у меня больше не было жены, которую я хотел бы содержать, и ребенка, которого я должен был прокормить.
Я часто сижу у окна в своем домике на окраине, откуда видна вся Топь, и думаю.
Думы мои просты.
На работе я устаю, а дома мне делать нечего - только смотреть в окно и писать. При свете старого огрызка свечи я описываю свою жизнь и с каждым новым днем убеждаюсь, что она тоскливее, чем я думал. И ничего хорошего, доброго, счастливого! Хотя и злого рокота судьбы с момента гибели Джейн я не ощущал.
И от этого мне становится еще тоскливее.
Я чувствую, что жизнь моя обошла меня стороной, взяв у меня то, что было ей нужно, а затем просто забыла обо мне.
Страсти прошлых лет улеглись, а их место заняли старческие недуги и злые мысли. Они как орел, клюющий бессмертного Прометея в печень - приносят боль, но не избавляют от жизни.  Тоска, эта злая дочь одиночества, давно поработила меня, и у меня нет сил и возможностей справиться с нею. И чем больше я желаю конца дней своих, тем сильнее тоска растягивает их, овладевая моим временем, превращая его в тягучую жижу, как то болото, что располагается в нескольких милях от меня. Иногда я затягиваю старые рыбацкие или фабричные песни, но петь их в одиночестве мне уже невмоготу.
Все, что было мне дано, было отобрано жестокой рукой палача на небесах. Но иногда я думаю – а бог ли это? Не дьявол ли промелькнул тяжелою тенью за нашими с Джейн спинами?... Словно какая-то черная рука коснулась нас, стерев все хорошее, чтоб было у нас – и между нами…
Все, что у меня теперь есть - это время, которое я ненавижу. Все, что осталось мне - сидеть днями и ночами у окна, наблюдая за тем, как дождь капает на гниловатую землю. Мое тело измучено и отравлено - самой жизнью, в первую очередь, но еще и теми химикатами, что я вдыхал, работая у Дурифа. Я не глотаю пилюли - зачем? Я надеюсь, что однажды боль замучает меня до смерти, но она ограничивается набегами на желудок и голову, терзая их, как адский огонь. Не в силах с нею бороться, тело мое засыпает на топчане - чтобы проснуться от следующего приступа утром, когда голод вступает в свои права.
Голод - еще один мой враг. Он яростно воет в моем желудке, пока я не утолю его позывы. Но та скудная еда, что я могу себе позволить, не слишком утешает его - и он требует свое каждый день по нескольку раз.
Я устал, смертельно устал от всех этих противников - лишь надежда на то, что все они приближают мой смертный час, согревает меня. И так дни идут - ползут!- тоскливой чередой серых будней. Я надеюсь на долгий сон, верного собрата смерти - и только это и дано мне. Я стараюсь как можно сильнее устать на работе, чтобы дома упасть без сил и проспать как можно дольше.
Но если бы я мог спокойно спать!
Меня преследуют кошмары - но даже эти полночные ужасы, в которых я вижу прекрасное лицо моей любимой Джейн (и темную тень Дьявола в черных одеждах позади нее) уже наскучили мне — ведь снова и снова я вижу один и тот же сон... виселицу, болото и темную тень, возвышающуюся в тумане над моею головой; тень, закрывающую само солнце...
За что судьба так жестока и несправедлива ко мне? И от этих вопросов, одинаковых, но повторяющихся каждый раз на новый лад, я тоже устал. Но правительством дано право на выходные дни - и я вынужден подчиняться. На сверхурочные работы меня не пускают - я слишком ослаб...
Иногда я хожу из угла в угол - но мой мир не двигается, моя земля не вертится! Кажется, что небеса потускнели и земля грустит вместе со мной.

И пусть я заглушил дешевым виски голос своей совести, но она все-таки продолжает мучить меня - мучает, правда, с каждым днем все меньше. Бывают дни, когда я больше не виню себя ни в чем, и проклятый мой разум пытается найти оправдания самому себе, но тогда просыпается сердце и возрождает к жизни мои полустертые алкоголем и временем воспоминания. В эти моменты меня охватывает подлая зависть - я завидую своей Джейн, что покончила с собой, ушла в царство мертвых, оставив меня наедине с моим грехом. Ах, если бы я никогда не любил! Как хороша была бы жизнь! Но подлый дьявол дал мне сердце и свел меня с Джейн — я знаю, знаю, это его рук дело! Это он стоит в черных одеждах за ее спиной в моих снах!...
Но и воспоминания у меня украло подлое время - я стал забывать о прошлой жизни. Сначала это мне нравилось, но однажды я не смог вспомнить, как выглядела моя жена. Я прилагал все усилия, а мой рассудок отказывался вернуть мне ее образ. С тех пор у меня не было ни Джейн, ни воспоминаний о ней. И глухая тоска овладела мною с того дня.

…Впрочем, несколько дней назад я услышал вдалеке, где-то в северной части Топи, странный звук. Словно кто-то кричал по-птичьи. Я не обратил внимания - мало ли птиц летает в этих местах? Но на следующий день я услышал не только этот звук, но еще и другой, словно кто-то стучал палками о дерево. Я серьезно встревожился и осторожно закрыл ставни. Назавтра звуки только усилились, и я больше не открывал окно. Я понял, что звуки издавала сама Топь.
…Крик птицы сегодня звучит еще пронзительнее, а стук - громче. Мне кажется, что я слышу голоса - но они настолько далеки, что я сам себе не верю. Пока не верю.
…Час назад мне показалось, что стук и крики болотной птицы стали не только громче, но и ближе. Ближе к моему домику... Я дрожу от страха. Я боюсь, что скоро неведомые барабанщики будут стучать не по своим болотным барабанам, а прямо в мою дверь. Я снова слышу стук! Он действительно стал ближе. Я попытался заставить себя открыть ставни, но не смог - страх превратил меня в паралитика, и я просидел на стуле без движения несколько часов, весь превратившись в слух.

…Сегодня я пытался выйти из дома, но не смог. Открыв дверь, я увидел, что весь мой дом, на расстоянии ста шагов, окружает Топь. Я в ужасе закрыл дверь, и сейчас же услышал, что барабанщики и птица исполняют свой жуткий гимн все громче. И мне показалось, что я расслышал в нем какие-то слова — но не могу их вспомнить. Болото окружает меня! Я не могу выйти, каждый звук приводит меня в панику. Я сломал кукушку в часах, ибо ее резкие звуки пугали меня до смерти, когда я прислушивался к Топи. Я слышу, как мой дом словно разваливается, скрипя старыми досками; мне всякий раз кажется, что кто-то стоит у меня за спиной - я оборачиваюсь, но там никого нет.
Пока нет.
И я знаю, кого там увижу — то будет хозяин топи, властелин всех выпей и лягушек, человек в черном, убивший мою Джейн, и сваливший все камни тяжелой вины прямо на меня.

…Болото почти полностью окружило мою хижину, я открыл дверь и понял, что если сделаю хоть шаг вперед, то провалюсь в саму Топь, настолько близко она придвинулась к моему порогу. Я захлопнул двери, но все равно слышу стук, крики птицы и голоса, они ревут! Болото хочет меня пожрать, оно кричит моё имя под грохот барабанов.... Господи, помилуй! Они стучат в мою дверь! Ломают ее! Как жуток их глухой рев, когда они повторяют: «Тебе все отзовется!». И над ними возвышается фигура дьявола в черных одеждах, который даже не приказывает им, но лишь лениво движет мизинцем когтистой лапы, будто ему нет до меня дела, будто я был лишь рюмкой, которую он нечаянно свалил со стола, даже не замечая этого... Я пытаюсь рассмотреть его лицо, но я уже ничего не вижу - в моих глазах мрак.

…Но за минуту до гибели я... спокоен.
Да, я спокоен, и можно сказать, счастлив.
Ведь Тоска, Голод и Боль, эти лютые мои враги, покинули меня - я не вспоминал о них с того момента, как услышал стук и крик птицы. Где вы, мои старые невзгоды, кошмары по ночам, в которых я видел одно и тоже такое прекрасное, такое родное лицо - я забыл вас! Где ты, моя зудящая, ноющая боль, порождение самой скуки - я не знаю тебя более! Где ты, моя гнетущая тоска - больше я не знаю и тебя! Страх, священный страх перед смертию, избавил меня от каждодневной скуки, голода и тоски, стер мои воспоминания о судьбе несчастной Джейн, чья жизнь оборвалась так ужасно. И пусть хрустит дверь под мощными ударами болотных чудищ - я славлю Бога за избавление. И пусть птица заходится в крике - спасибо и ей за то, что я забыл свои будни, которые были для меня хуже любого яда. Пусть стучат барабанщики из самой преисподней - грохот их инструментов заглушает рвущий меня голос собственной совести.
Дьявол в черных одеждах теперь тычет в меня пальцем, как бы виня меня во всем, будто бы Джейн была его любимой, а не моей... будто он любил ее больше, чем я... будто он наказывает меня, будто я что-то ему должен.... Теперь, когда дверь сломана, я вижу его лицо - и он идет забрать меня - но я ему благодарен. Ведь гибель в этом болоте теперь желанна мною, ибо Топь - ничто в сравнении с тем болотом, которое давно живет у меня в голове. Дьявол в черны…"

На этом рассказ несчастного заканчивался.

Прочтя эту записку, Деррик остался под самым сильным впечатлением - одно дело были рассказы о чудовищах и монстрах, которые тогда выходили из печати сплошь и рядом, а другое - настоящий, аутентичный документ страдающей души на пороге смерти.
Когда дело было отправлено в архив, Деррик забрал записку на пяти сложенных серых листах домой, и часто перечитывал ее, вчитываясь и внутренне содрогаясь. Ему, казалось, даже представлялся Дьявол в черных одеждах. Детектив Джонсон никогда не был впечатлительным человеком, но, возможно, возраст сыграл с ним злую шутку... (Жене не нравилось это его увлечение, но она молчала - она была молчалива и предпочитала  тихо смотреть телевизор в присутствии мужа, нежели болтать, как телевизор (как поступали жены других полицейских). Обоих такая диспозиция вполне устраивала - коллеги считали, что Деррику повезло с Дороти. И Деррик тоже так считал. Не знал только, повезло ли Дороти с ним, если она предпочитала общаться с экраном телевизора, нежели с ним...

В той истории его удивила сила чувств несчастного Уилкинса. Деррик не был поклонником любовных историй, но тут он задумался: как же можно так полюбить человека, чтобы после смерти его или ее перестать любить жизнь, как таковую? И если то были демоны - то каким же подлым должен быть дьявол, чтобы наслать подобное наваждение на и без того несчастного человека, оставшегося совсем одиноким? Неужели мало было Уилкинсу тех страданий, что он уже перенес?...
Деррик видел в нем, Уилкинсе, подобие себя - так он чувствовал себя в приюте, где видел всех остальных мальчишек как мерзких чудовищ, которые редко мылись, громко выражались и норовили отобрать последний пенни. Даже деревянная хижина погибшего, которую он однажды навещал, посетив далекую Англию в командировке (как он мог пропустить такой шанс?) напоминала ему родные "бараки" его собственного детства.
"Сюда, и правда, можно уехать только умирать", - подумал он, когда покидал это пугающее строение. Оно, казалось, излучало тьму и зло из всех своих щелей, через которые пробивалось тусклое, почти серое солнце. Да и болото с годами действительно полностью окружило хижину, и добраться до нее можно было только по деревянным мосткам.
Он видел фотокарточку его жены, Джейн Уилкинс - она была, и правда, очень красива. Глаза ее были несколько раскосыми, а лицо широким, что было несвойственно чистокровным англичанкам. Было в ее внешности что-то неуловимо, незаметно восточное, будто бы в ее роду были жители Каира или Йемена.
Деррик понимал, что потерять такую женщину после долгих лет счастливого брака действительно могло быть самой большой трагедией для того, кто любил ее. Так везет только раз - неудивительно, что Уилкинс любил Джейн больше самой жизни.
Сам Деррик никого так не любил - даже жену. Хотя никогда не признавался себе в этом.

...Они даже познакомились смешно - причем тоже возле болота.
Тогда Дороти была молода и жила в трех районах от приюта (приютской, однако, не являясь), и дом ее тоже стоял на болоте. Она любила лягушек (по молодости, конечно - потом она предпочитала кошек, потому что за ними требовалось меньше ухода.
Он, когда покинул приют, жил в общежитии близ участка, посещая лекции Бристоуна по уголовному праву и полицейскому делу, но никогда ничего не коллекционировал. В детстве он пытался, как любой подросток его возраста, собирать марки - купил модный в те годы альбом, просил знакомых привозить ему редкие экземпляры из поездок в другие города, каждое письмо от далеких родственников он встречал с неким благоговением (и отнюдь не по причине семейной любви - те никогда не навещали его в приюте). Но продлилось это недолго - увлечение филателией кончилось, как и положено, то есть именно с приходом очередного модного поветрия. Продав альбомы с марками, он стал ходить в клуб Юных Натуралистов - что инспектор Бристоун поддерживал.
То было двухэтажное здание - на первом этаже занимались фауной, а на втором - флорой и прочим.
Там он и повстречал Дороти - она регулярно ходила на болото и собирала разных лягушек, после чего приносила их в клуб. Деррик же больше интересовался неживой природой, собирая красивые камни, кристаллы и разные растения. (Один из таких камней после будет в его коллекции, когда он станет детективом).
Однажды юного Джонсона рассердило квакание жаб в классе этажом ниже, где находилась Дороти со своей коллекцией земноводных.
- Эй! - крикнул он, перегнувшись через перила. - Что у вас там, болото?
Ему никто не ответил.
Он стал на балконе с недовольным видом и закурил - эту привычку он не бросил до старости.
Потом снова перегнулся и посмотрел вниз. Кваканье продолжалось, но Дороти в ее коричневом платье наподобие школьного, нигде не было видно.
Впрочем, вот ее длинный нос мелькнул в темноте неосвещенного балкона.
- Привет, - сказала она, поглядев на него снизу вверх.
- Привет, - ответил он, стряхивая пепел так, чтобы не попасть ей на волосы. - Чего там у тебя за квакание опять? Не кормишь своих зверей, что ли?
- Это к дождю, - серьезно объяснила Дороти. - Скоро пойдет ливень, выпадет месячная норма осадков.
- А как-то их успокоить нельзя? Шумят.
- Это потому, что скоро будет дождь, - все так же серьезно ответила девушка, все так же глядя на него снизу вверх.
Он щелчком отправил окурок в полет.
- Дождя прогноз не обещает.
- Какой же ты глупенький, - Дороти рассмеялась.. - Совсем как мой Гомер.
То была лягушка, которая квакала громче всех.
- Почему это?
- Что знают газетчики? А лягушки не ошибаются.
(Дождь действительно к вечеру залил весь Бостон, чуть было не устроив наводнение).
- Эй! - крикнул он, увидев, что девушка готова исчезнуть из его поля видимости. - Встретимся?
- Можно, - спокойно ответила она. - У тебя дома?
- Я живу в общежитии.
- Тогда заходи ко мне.
- У тебя, наверное, еще больше этих болотных гадов, - с сомнением ответил Деррик.
- Вовсе нет, - ответила Дороти. - Дома я их выпускаю в болото. У каждого должен быть дом.
Вздохнув, юный Джонсон спустился на первый этаж дома Юных Натуралистов и с тех пор не расставался с Дороти и ее лягушками дольше, чем на неделю.
Они поженились через год, когда оказалось, что Дороти носит под сердцем его сына.
Тогда лягушек заменил младенец, столь же шумный и вечно мокрый; а потом в доме завелась кошка - а вернее, кот по имени, конечно же, Гомер.

...Местные в Англии утверждали, что болото проклято, но этим людям, не выходящим из глубокого запоя, переходящего в белую горячку за два-три года, доверия не было. Бристоун водил его по всем злачным местам с целью показать "целевую аудиторию констеблей Британии" - и Деррик все больше убеждался, что болото вовсе не проклято. Если что и было проклятьем этих мест, так это Джек Ячменное Зерно. "Турне по Лондону" было весьма коротким - Бристоун отправился в сей долгий путь лишь для сбора старых бумаг, которые надо было перевезти из архива обратно в Бостон (так как лондонский архив закрывали по ликвидации отделения), и детектив Джонсон не успел разобраться в этом деле - хотя разбираться было, собственно, не в чем. Самоубийство без следов насилия, сошедший с ума и алкоголя горюющий муж - все это вело к одной мысли, которая была оформлена в виде сургучной печати старого образца с надписью "дело закрыто". Впоследствии, он, правда, приезжал в Лондон — там они с Дороти провели медовый месяц. Тогда им обоим было не до болот.

...Джонсону даже пришлось выслушать недовольство Дороти, которой не понравилось то, что муж разглядывает старую фотографии молодой красотки, к тому же почившей.
- Ты и вправду стареешь, - сказала жена тем утром. - Едва поднялся, сразу к ее фотографии. Влюбился на старости лет? Грех так пялиться на почивших, да еще почивших по своей воле. Только Бог должен забирать жизнь, но не свои собственные руки.
Деррик закрывал пожелтевшую папку и согласно кивал. Он сам понимал, что чрезмерно увлекся закрытым, старым делом.
- И что тебя так заинтересовало? - спросила Дороти. - Дай посмотрю.
Дороти внимательно изучила материалы дела и мельком пробежала глазами по записке.
- Это все ужасно грустно, - заключила жена, - но тут же все очевидно. Или ты думаешь, что здесь какая-то тайна? Разве Алекс (так она звала Бристоуна, которого Деррик до сих пор не осмеливался называть по имени) не объяснял тебе про волынки и барабаны королевского военного оркестра, который в то время репетировал?
- Объяснял. Но фигура в черном не дает мне покоя.
- Фигура в черном не дает тебе покоя, - протянула Дороти. - Люди на пороге смерти и не такое видят, а уж пьющие и подавно. Сходил бы ты в клинику для алкоголиков, наслушался бы и не таких историй. А вот девушка действительно красивая. Откуда она?
- Я не успел узнать, - сказал Деррик. - Мы были там слишком недолго.
- И к лучшему. Ты вернулся оттуда сам не свой. Тебе вредно читать это.
- Ты права.
- Лучше вспомни про Колина. Когда ты видел его в последний раз?
Колин!
Деррик чуть не стукнул себя ладонью по лбу. Его сын.
- Господи Боже, - простонал Джонсон. - Я за всеми этими делами совсем забыл, что собирался навестить его.
- Он нашел новую работу. Ты, верно, и не знаешь.
- Не знаю.
- Ты же детектив. Знаешь все о каких-то англичанках, давно умерших - зато про собственного сына...
Деррик поморщился. Он понимал правоту упрека, но не хотел, чтобы ему лишний раз напоминали об этом.
- И где же он работает?
- В институте исследования времени.
- Это реально существующий институт? - Деррик вскинул брови, как он делал всегда, найдя что-то странное в материалах очередного дела.
- Мы же, говорят по телевизору, скоро снова полетим на Луну. А там, говорят, на Марс и дальше — ну, и машина времени, выходит, недалеко.
- Чертов двадцатый век! - воскликнул он. - Люди не верят больше в Бога и Дьявола, зато верят в путешествия во времени. Я припоминаю, что Де Уилл скупил бизнес с капсулами времени у того торгаша, которого мы так и не поймали... Это все прикрыть бы, по хорошему. Жульничество это все.
- Не будь так строг. Наука достигла таких высот, - ответила Дороти, допивая свой растворимый кофе, к которому ее муж бы даже не притронулся, - еще десять лет назад мы не думали, что будем на Луне. А сейчас это вчерашний день.
- Глупости! И институт этот глупости. От этих "корпораций" прохода нет. Застраивают каждый пустырь своими небоскребами. Зачем мой сын...
- В общем, там он работает. Сходи. Колин там стал пропадать все чаще. Я думаю, у него там девушка.
- Но ведь он решил стать писателем и зарабатывать на жизнь рассказами для Weird Stories?...
- Ты же знаешь, что это блажь. Та записка, что ты нашел, написана лучше, чем его юношеские фантазии. Только не говори ему этого.
- А что за девица?
- Знаю, что ее фамилия Пауэлл. И все.
- Бог с нею. Завтра навещу Колина. Он живет там же?
- Там же, но домой он теперь возвращается только вечером.
Деррик засунул папку с делом Уилкинсов обратно на полку, между Библией и пособием по криминалистике начала двадцатого века.
- Завтра наведаюсь после работы. Надо бы поболтать.

Тем утром в отделении начали разрабатывать какое-то странное дело, касающееся одного боксерского поединка и ставок на него.
Тотализатор тогда был легален для всех, и люди наживались (или становились бездомными) направо и налево. Разумеется, множество случаев приходилось расследовать - слишком часты были ставки на "свое собственное поражение через подставных лиц". Дела эти были ужасно скучные - куда им до тех странных историй о болотах и прочем...
В этот раз под следствием находился некий Джон Доу - чье имя в интересах следствия не раскрывали - который сделал большую ставку на победу неизвестного боксера в важном бою, и выиграл какую-то чудовищную сумму. Джон находился в участке и его допрашивал кто-то из новичков - впрочем, все без толку, так как история Джона была логична и стройна, да и смысла лгать ему не было. Он был, можно сказать, жертвой обстоятельств - его "кинули" колумбийцы, продав ему ненастоящие исторические ценности, и он продал их антикварам за небольшую сумму, которую в отчаянии поставил против фаворита, надеясь на успех. И угадал.
Когда же начали выяснять обстоятельства, оказалось, что совет о нужной ставке он получил от некоего Корнелия, чью фамилию он не знал.
Новичок Голард слишком утомился со всеми этими расспросами и вышел покурить на задний двор участка, выложенный темным камнем и окруженный стальной решеткой забора.
Деррик присоединился к нему.
- Что, Джим, допрос не удался?
- Такой бред, - выругался тот. - Я думал, что в полиции буду расследовать ограбления, выезжать на опасные дела... а уже который месяц занимаюсь такой ерундой. Кто и зачем поставил ставку и выиграл. Нам какое дело? Господи. Если бы меня интересовал аудит, я бы пошел работать в налоговую инспекцию.
- А что парень? Как думаешь, что-то скрывает?
- Да ничего не скрывает, все как на духу говорит - но планы по спорным ставкам надо выполнять. Начальство думает, что Доу в чем-то замешан. У него же были дела с колумбийцами.
- Если бы он был замазан с колумбийцами, то его бы здесь не было, - заметил Деррик.
- Вот и я о том же. Спросил его, почему поставил на Скотта...
- Кого?
- Боксер, Эндрю Скотт. Новичок, зеленый как трава, и побил матерого профи. Я бокс не смотрю, но даже я слышал. Все газеты гудели.
- Ясно.
- И вот спрашиваю, почему решил поставить именно на аутсайдера столько денег, а он отвечает, что какой-то антиквар, как его... Корнелий, или что-то вроде этого, его надоумил.
- С каких пор антиквары разбираются в боксе?
- Я спросил его о том же. А он только руками разводит. Видно, что сам ничего не знает.
- Может, поговорить с этим Корнелием?
- Сначала надо узнать, кто это, в какой конторе работает. Может, там скрытые ставки принимают, дают деньги из-под полы - кто знает? Наряд пошлем, проверим... Может, ты сходишь, закончишь?
Деррик вздохнул. Рутина стала его второй личиной, второй женой, даже вторым "я".
Почему бы нет?

- Кто такой Корнелий? - сразу спросил он.
- Да говорю же, антиквар! - почти в отчаянии сказал Джон Доу.
Было видно, как его утомил этот разговор.
- Он держит так называемый "музей древности", хотя это просто магазинчик. Наверное. Мы давно знакомы, он хороший человек, средних лет. Видимо, разбирается в спорте. Мало ли мужчин разбирается в подобном? Я сам бокс не люблю, мне это все одно - что скачки, что бокс. Лишь бы удачно поднять. Я уже рассказывал вашему коллеге, как нужны были мне деньги, чтобы откупиться от колумбийцев.
- И вы поверили его совету? Поставить сто тысяч долларов на один бой? И не побоялись?
- Да что мне оставалось? Сами подумайте. Отдавать надо пятьсот, а у меня сто и те чудом. Меня все равно бы убили, вот я и рискнул.
- Может быть, Корнелия надоумил еще кто-то?
- Ох, конечно. Он упоминал одно имя.
- Наконец-то. Что же это за имя?
- Де Уилл.
- Де Уилл! - воскликнул Деррик. - Слушай! - он перегнулся за перегородку, заметив проходящего мимо Голларда со стаканчиком кофе в руках, - Де Уилл это не тот,  у которого под крылом Институт изучения времени, или как там его?
- Точно. Шизанутые физики изучают пространственно-временные континуумы. Пойду покурю.
Деррик вернулся в прежнее положение, поглядел на Джона Доу.
Тот скучал, зевал и ерзал на стуле, как школьник, которого оставили после уроков.
- И причем же Де Уилл в вашем деле? - спросил Деррик.
- Корнелий сказал, что этот самый Де Уилл в ставках не ошибается. Они там, богачи, больше знают, чем мы. Ну, как политики лучше нас знают, кто станет президентом. Я и подумал... сделаю как он, и выиграю. Так и выиграл. Отдал долги, отлегло. Только успокоился, начал жить как человек, так теперь вот полицейские, как псы, набросились.
- По новым разнарядкам любой, кто поднял такие суммы, под подозрением.
- Это я понимаю. Но я точно ни с кем не связан и ни с кем деньгами не делился, все мои деньги в сейфах банка, и на всю купленную недвижимость у меня есть чеки, проживаю там я и моя семья, ничего нелегального. Хотите провести аудит? Я готов, мне нечего скрывать.
Деррик закашлялся. Джон Доу явно говорил правду. Держать его здесь становилось бессмысленным, и даже лучше извиниться. Простак, у которого в кармане полмиллиона, рано или поздно станет влиятельным человеком, и простому копу может не поздоровиться - это неписанное правило знали все. В конце-концов, каждый возвращается домой к семье поздно вечером...

После рабочего дня Деррик зашел в архив, забрать материалы по делу о боксерском матче; и читал их весь вечер прямо за столом, к неудовольствию Дороти.
- Ты так к сыну и не сходил, правильно? - тихо спросила она.
- Правильно, - буркнул он в ответ.
- Завтра сходи.
- Схожу.

Вместо этого Деррик решил найти антикварный магазин Корнелия, так называемый "музей древности". Тот, конечно, оказался закрыт, и закрыт, судя по виду, достаточно давно. Впрочем, то было ожидаемо: если человек нажился на больших ставках, зачем торговать в магазинчиках по мелочи? Не было таблички "закрыто", не было большого замка, не было указано и никаких телефонов на двери. Просто пустое помещение. Надо было сделать пару звонков, чтобы выйти на владельца, но Деррик решил отложить это на пару дней - начинать лучше с маленькой рыбки. Боксер, который выиграл тот поединок, никуда не исчезал и не скрывался. Более того, он был достаточно известной личностью в городе - пусть и в узких кругах. Эндрю Скотт держал маленькую пекарню и торговал свежим хлебом. Что ж, всяко лучше, чем идти по пути других профессиональных спортсменов и заканчивать в охране у мафии или на социальном дне. Бывших боксеров Деррик повидал за свою службу изрядно...

То дело было хорошо известно: никому не известный новичок каким-то образом вышел на большой ринг и нокаутировал известного в городе бойца (по фамилии Уорд). Денежные потоки, конечно, потекли не в те карманы: в одночасье свои деньги потеряли почти все, кто ставил на явного фаворита, а в выгоде остались только некоторые: известный Джон Доу и прочие, чьи имена и степень причастности еще предстояло выяснить.

- Знаете ли вы некоего... Корнелия? - после небольшого обмена формальностями, спросил Деррик у Эндрю Скотта, который не отрывался от работы — месил тесто в большом чане.
- Конечно, знаю. Мы с ним хорошо знакомы.
- Что вы можете сказать о нем?
- Милейший человек. Никогда не повышал голос ни на кого. Разбирается в истории. Просто артефакты не моя тема - какое мне дело до древнего Египта и иероглифов?
- А что до мистера Де Уилла? Он работал с вами?
- Работал? Вряд ли это можно так назвать. Он освободил меня.
- От чего же?
Эндрю стряхнул муку с рук и посмотрел на Деррика.
- От самого себя. От своего стыда. От любви. От мира.
Деррик вздернул брови.
- Вы серьезно?
- Серьезней некуда. До встречи с мистером Деймоном я был червем, грызуном. Мне было стыдно смотреть в зеркало.
- Хм. То есть он не оказывал вам материальной помощи?
- Зачем она мне?
- Поставлял ли он или кто-то из его помощников различные лекарственные средства, анаболические препараты?
Эндрю засмеялся.
- Вы тоже думаете, что моя победа была не чистой, потому что я не был фаворитом? Господи Боже. Меня тестировали до и после боя, и я был готов пройти любой анализ в любой момент. Разве же дело в грешных химикатах? Я был тогда в совсем ином состоянии ума. Даже если бы мне предложили что-то нелегальное, я бы отказался. Чего бы стоила тогда моя победа?
- С чем же связан ваш резкий взлет? Не повлиял ли мистер Деймон на... результат?
- Не было ли приказано Уорду "лечь" в бою со мной? - Эндрю снова взялся за тесто. - Вы, значит, поединок не смотрели.
- Не смотрел, это правда.
- Смотрели бы, то не говорили бы такого. Уорд был там в лучшей форме и точно намеревался меня укокошить. Тем более на глазах своей... - Эндрю поморщился, - подружки. Я просто копнул вглубь себя.
- И что же вы там увидели?
- Свободу.
- Свободу?
- Освобождение. Отпущение всех моих грехов.
- Каких грехов?
- Вам ли понять? Вы всего лишь полицейский.
- Я не совсем понимаю, почему вы ведете разговоры о грехах, когда мы говорим о спорте.
- А это не было спортом для меня. Если бы я хотел быть боксером, то занимался бы и дальше. Вы знаете, сколько предложений на меня посыпалось после того боя? Контракты на миллионы. Я всем отказал. К чему мне все это? В том бою я победил себя. Из червя я стал человеком.
Что за черт с этим парнем? Он, судя по всему, повредился в рассудке.
- А мистер Де Уилл? Что он сказал бы, слушая вас? Все ваши разговоры о... червях и грехах?
- Он дал мне глаза, чтобы я увидел себя, - сказал Скотт, отправляя сформированный хлеб в печь. - Он дал мне нюх, чтобы я учуял запах позора в своей тени. Он дал мне крылья, чтобы я улетел ввысь от смрада своего прошлого "Я".
- М-м-м, - только и смог протянуть Деррик. - А если все это... обычными словами?
- Обычными словами? - засмеялся парень. - Вы думаете, здесь, в этом расследовании, есть хоть что-то обычное? Вы думаете, здесь все просто? Вы думаете, здесь все имеет своим корнем обычную жизнь? Здесь надо копать глубже.
- Я и стараюсь! - вспылил Деррик. - Какого дьявола тут происходит? Вы можете нормально разговаривать? Ответьте хоть на один вопрос по-человечески!
- По-человечески... - протянул Эндрю. - По-человечески... Тут вы точно не по адресу.
- Вам бы проконсультироваться у психиатра.
- Я это слышал не раз. Кое-кто даже говорил, что во мне живет дух какого-то древнего воина, который много тысяч лет назад совершил нечто великое. Или что-то в этом роде. Я никогда не вникал. А вы стараетесь, и, думаю, зря.
- Да, копаю. Такая моя работа, молодой человек. Есть закон и есть его слуги. Я один из них.
- Вы стараетесь копать? - со странным, почти задумчивым выражением лица спросил парень. - Тогда копайте глубже. Вы копаете недостаточно глубоко, потому что вы сами не затронуты. Поверьте мне, если умрет кто-то из именно ваших близких, вы начнете копать куда глубже.
- На что это вы намекаете? - Деррик кипел от гнева.
Скотт развел руками.
- Я уже не знаю, чем помочь вам. Вы пытаетесь расследовать какое-то запутанное дело, и думаете, что корни его лежат в какой-то афере с деньгами. И вы правы лишь отчасти - здесь все действительно очень запутанно. Но ко мне это не имеет никакого отношения, и вы лаете не на то дерево. Вам надо видеть все куда глубже; видеть это, как заинтересованный человек. Пока вы расследуете это дело как полицейский, вы ничего не найдете. Только тот, кто пострадал лично, пойдет до конца. А вы пока не готовы. И вы не пойдете.
- И что же я могу найти, не подскажете?
- Нечто большее, чем ответы. Правду. Тьму. Правда и тьма всегда идут рука об руку. Хотите хлебушка? Свежий, только что из печи. Две минутки и все будет готово.

Деррик вышел, громко хлопнув дверью. Этот Скотт его невероятно злил. Вел себя, как неприкасаемый. Черт побери, это я расследую это дело, а ты всего лишь подозреваемый, дьявол тебя забери. Этот парень совсем не походил на спортсмена, боксера или кого-то еще. Он походил на одержимого, или на наркомана, у которого от экстази и ЛСД поджарились мозги. Но это было не так - и это было очевидно. Что еще было очевидно, что Де Уилл тут точно замешан. Возможно, поставлял анаболические препараты — при условии, что это был правильный путь, в чем Деррик сомневался. Добраться до столь большого босса всего и вся было пока еще невозможно: ни резонных обвинений, ни веских аргументов, ни свидетелей, ни улик, ничего. Только слухи. Но работать надо было по-прежнему: начиная с мелочей.
Единственное, что Деррик выяснил после разговора с боксером, было только то, что дело очень темное, а люди там весьма странные. Разве такие речи, которыми поливал его Скотт, походили на речи аферистов от спорта? Здесь что-то было очень нечисто - вот только что. Лишь бы не все с самого начала...
Деррик пытался стряхнуть с себя темное облако, которое окутало его после подобных мыслей. Такие ощущения всегда появлялись, когда распутывалось дело с грязными и неприятными деталями, о которых не хотелось вспоминать до конца жизни. Еще это имя - Де Уилл был повсюду. И теперь его сын работал на этого странного миллионера. Все миллионеры странные, но этот, наверное, самый странный. Всегда черный костюм. Неизвестно откуда взявшиеся деньги. Мало кто знал, откуда он пришел и появился - казалось, он жил в Штатах всегда, с момента их основания. Его бумаги всегда проходили все проверки; любая комиссия терялась перед ним, он никогда не проходил ни по одному делу. Но так не бывает - если все чисто, значит, там хорошо убирают. А значит, есть что убирать.
В тот же день детектив Джонсон пошел в спортивный зал, в котором ранее занимался Эндрю Скотт.
Зал был самым обычным: арка, старое здание, выкрашенное в зеленый цвет, запах пота, грохот эха от ударов, выкрики.
Тренер, невысокого роста мужчина средних лет, лениво наблюдал за отработкой бойцами приемов, оперевшись локтем на стол и поглядывая на часы. Завидев Деррика, он встал - была видна спортивная выправка - и, пожав ему руку, сразу спросил:
- Вы по поводу Скотта?
- Да. Прошу прощения за столь позднее обращение к вам. Это не допрос. Просто надо задать вам пару вопросов, сэр.
- Опять будете спрашивать про ставки? Я ничего не ставил, ставки не для меня. С моей точки зрения, они превращают спорт в гладиаторские бои. Ваши коллеги уже говорили со мной.
- Я, скорее, больше хочу узнать о самом Эндрю. Каким он был?
- Вы можете это узнать у него самого. У него же пекарня на Эванс-авеню.
- О, я уже был там и встречал его. Но он показался мне очень странным.
- Ха! - улыбнулся тренер. - Странным! Он всем казался странным. Он тренировался как одержимый и прогрессировал невиданными темпами. Жаль, что завязал со спортом. После победы ему, как будто, стало все это неинтересно. Но такое случается очень часто.
- Я имел с ним разговор, и то, что он мне говорил, показалось... не совсем адекватным.
- Ну, вы знаете, я был его тренером, а не его отцом, поэтому не могу сказать, что творилось в его голове. Я так понимаю, что там было что-то личное. Говорят, он встречался с девушкой соперника, они что-то не поделили; мне это не очень интересно, подробностей не знаю и знать не хочу. Но только любовная драма может подвигнуть парня на такой прогресс.
- Вы думаете, в этом причина?
- А в чем же еще? Хотя вот МакНили считает, что парнишка был одержим сатаной. Хотя он сатаной считает всех, кто ему не нравится. У него даже Де Уилл и тот дьявольское отродье.
- Кстати, о последнем. Часто ли он бывал у вас?
- Конечно. Как только он увидел успехи Эндрю, сразу за него ухватился. Мы сомневались, что из этого что-то выйдет. Я думал, что на прогресс уйдет два года, а не два месяца, но Де Уилл поверил в него. Наверное, если бы не он, Скотт бы не был так мотивирован. Они часами о чем-то разговаривали.
- Не знаете, о чем?
Тренер пожал плечами.
- В личную жизнь бойцов я и так не вмешиваюсь. А тут еще и частные разговоры с такими важными людьми.
- Знаком ли вам некий Корнелий, антиквар?
- Впервые слышу.
- Эндрю с ним знаком.
- И с тысячей других людей, наверняка. Он ко многим стал вхож. Он даже бывал у Де Уилла в офисе. Мог бы стать большой шишкой, но поступил правильно. Вообще, он молодец. Не стал жертвой таланта и славы, а ведь далеко не каждый на это способен. Вот МакНили, верующий, но я уверен - дай ему миллион и эфир по телевизору, он будет как все. 
Деррик закашлялся. Разговор опять заходил в тупик.
- Ну, если суммировать, не кажется ли вам Скотт... действительно одержимым?
- Смеетесь? Впрочем, временами казался. Ему в углу говоришь одно, а он будто тебя не слушает, будто слышит другие голоса. Но такое часто случается. Не только с ним. А что вы так этим интересуетесь?
- Да как сказать... сам не знаю.
- Вы зря тут что-то ищете. Уже много раз всех проверяли да допрашивали. Я вообще удивился, когда вы зашли. Неужели там что-то по-новому расследуют?
- Это скорее... личная инициатива.
- Если уже вы собрались под кого-то копать, то Скотта надо оставить в покое. Он чист как стеклышко. Ни химикатов, ни наркотиков, ни приводов в полицию. Кто на анаболиках сидел не раз, так это его противник. Да и на дури тоже. Прицепились вы к этому Эндрю. Если уж не терпится кого-то прижучить, так сходите к Де Уиллу. Большая шишка, много денег. Может, найдете за что его оштрафовать на пару десятков тысяч. Хотя для него это - как для нас доллар на минеральную воду.
...
Когда Деррик уже покидал зал и проходил через арку, его догнал тот самый МакНили.
- Вы из полиции? - спросил он, с надеждой глядя на Деррика.
- Да.
- Поверьте мне, сэр, Скотт действительно был одержим дьяволом. Я видел это в его глазах. Раньше он был нормальным парнем, но как продал душу Де Уиллу, так сразу изменился. Я вам говорю, эти двое в заговоре. Де Уилл точно купил его душу, клянусь матерью.
- Ты серьезно, сынок?
Деррику уже начало надоедать это глупое дело. Его не покидало ощущение, что все, с кем он общается, либо непричастны, либо просто фантазируют на ровном месте. Он чувствовал себя не полицейским, а репортером желтой газеты. Проще было подключить газетчиков, чем самому общаться с городскими сумасшедшими.
- Вы не понимаете? Де Уилл это Дьявол во плоти! Ему все сходит с рук! Он скупил души всех важных людей в городе, и сожрал их сердца!
- Черт возьми! - вспылил Деррик. - Сынок, пока не поздно, бросай этот спорт. Тебе уже столько настучали по голове, что ты потерял связь с реальностью.
МакНили насупился. Его белесые водянистые глаза стали злыми, как у всех религиозных фанатиков, когда им кто-то возражает.
- Вот увидите, вас он тоже купит. Вы не верите мне, а я говорю вам правду.
- И как же ты ее узнал, скажи мне? М-м-м? Бог сказал?
- Моя сестра двоюродная, Викки встречалась с одним парнем, который работал на Де Уилла. И вечно у них что-то не получалось. В общем, они разбежались потом, Викки вышла замуж, ждала ребенка.
- При чем здесь Де Уилл, молодой человек?
- Слушайте же! А тот парень все не мог без нее, все вился вокруг нее, все смотрел на нее голодными глазами, будто завидовал. Я уж грозил ему морду набить, а он мне в ответ: "она будет моей, вот увидишь". И пошел он работать на Де Уилла, уж не знаю кем. Ну, они и сдружились, вечно вместе ходили. И вот Викки попала в аварию. Муж ее погиб, ребенка потеряла, калекой осталась. И этот, как его, тут как тут. Сидел у ее постели, ухаживал. Потом поженились. Де Уилл даже был шафером на свадьбе.
- Что же здесь не так? Несчастная могла остаться вообще без никого. Кто возьмет замуж несчастную с инвалидностью? Не у каждого хватит смелости.
- Да они это точно подстроили, говорю вам. Де Уилл и этот ухарь. Богом клянусь.
- Клятвы делу не помогут. Письменные показания - да. Готовы дать их?
- Кто же мне поверит?
- Вот именно. Кто вам поверит? Даже я не верю. Ты хочешь сказать, что Де Уилл и "этот ухарь" все  подстроили? Чтобы жениться на калеке-инвалиде? Большей чуши я не слышал в жизни. Если Де Уилл такой влиятельный, то он мог бы устроить дело куда удобнее и без потерь.
- Много бы вы понимали, - обиделся парень. - Де Уилл дьявол, а дьявол берет дорогую цену за свои услуги.
Деррик просто зашагал прочь.
Каждый следующий вопрос вел его в какие-то бредовые дебри. Дьяволы, черти.
МакНили кричал ему вслед:
- Вот увидите! Он и до вас доберется! Вы все ему должны!

Когда Деррик поведал все жене, та на удивление легко это восприняла.
- Ты же всегда верил во всякую чертовщину. В дома на болотах. Как знать, может этот Де Уилл и правда сатанинский прихвостень.
- Отродье.
- Да, отродье.
Джонсон заметил в глазах жены едва прикрытую иронию.
- Ты смеешься надо мной, Дороти.
- Конечно, смеюсь. Ты такой смешной. Сколько тебе лет, а такой чушью занят. Тратишь на глупости столько времени... А к сыну?
Деррик поморщился. Он знал, что был в очередной раз неправ.
- Прости меня. Я плохой отец. Я...
- Ты увлекаешься не пойми чем, - серьезно сказала Дороти. - Какие-то боксеры с размякшими макушками и их бредни тебя увлекают больше, чем родной сын.
- Кстати! - сказал Деррик. - Надо бы его подробнее расспросить о Де Уилле.
- Вот теперь ты точно пойдешь, правда? - вспылила жена, будто ее ошпарило кипятком. - Просто сходить к сыну - ни за что! Мы не можем! У нас дела! Дьяволы и черти! Но когда это связано с работой, то пожалуйста, мистер Детектив тут как тут, готов бежать хоть на край света. Тебе не стыдно? Ты называешь себя отцом, но твои дети - это твои дела в архиве. Поэтому у нас и не было второго ребенка - зачем второй, когда ты не мог полюбить и первого?...
Дороти не могла долго злиться. Высказав все, он села на стул, и начала несколько апатично помешивать чай в стакане, горестно глядя на ложечку; потом она перевела глаза на мужа, который не знал, куда деваться от неприятной, колючей правды.
- Скажи, Деррик, зачем мы заводили ребенка?... К чему?
- Ты хотела... - вымолвил Деррик.
Ему становилось совсем тошно на душе. Половину его дней занимали бредовые дела, которые он повесил на себя сам, а оставшееся время он тратил на подобные сцены, в которых тоже был виноват целиком и полностью.
- Я хотела. А ты?
- Я тоже.
- Так веди себя так, будто тебе не все равно. Сходи к сыну. Поговори с ним. Расспроси его о жизни. Попейте чай вместе. Он тебе расскажет, какие рассказы пишет. Это ведь совсем не сложно.
- Действительно.
- Это ведь куда проще, чем искать дьявольские силы в большом бизнесе. Если там и есть что дьявольское, так это твое желание раскусить подобный орешек.
Дороти была права. Она была права чаще, чем Деррику хотелось бы.
Он положил свою ладонь на ее сухие пальцы, слегка сжав их — так он делал всегда, в знак примирения.
- Ты всегда говоришь то, что мне нужно услышать. Наверное, поэтому я на тебе и женился.
- Если бы ты еще делал то, о чем я тебе говорю, а не просто слушал...
- Тогда тебе надо было выходить за хиппи, а не за полицейского, - Деррик нашел в себе силы улыбнуться.
Дороти вздохнула, все еще болтая ложечкой в остывшем чае.
- Надо было. Но ума не хватило. Будто сам черт свел нас вместе, чтобы мы мучились до конца своих дней, не будучи в силах покинуть друг друга.

Колин Джонсон снимал квартирку неподалеку от работы. Ничего особенного, но район хороший. Тихий, спокойный, в сводках не фигурирует. Помещение на втором этаже трехэтажного частного домика. Чисто, хотя у сына вечно беспорядок — хозяйка, видно, убиралась. Сыну тридцать, работает успешно, в частное время пишет рассказы. И откуда в нем это? Должность - менеджер по выдаче деталей для конструкций; конструкции, конечно, засекречены - поэтому и заработок приличный.
Если Колин писал свои побасенки в Weird Stories, то наверняка потому, что его отец все время думал о фигуре в черном, болоте и прочих глупостях - хотя ни один из мужчин, представляющих разные поколения, не любил говорить об этом вслух лишний раз. Сын не знал о тайных увлечениях отца, а отец не читал ни одной вещи сына: так каждый из них и носил свое с собой.
А сегодня Колин был занят тем, что с увлечением  рассказывал отцу об отлете в Непал и как там, в горах, будет здорово.

- В... Непал? И что же там такого интересного?
- Нас посылает начальство. В горах разбился наш спутник.
- Наш? Ты уже собираешь спутники?
- Я только выдаю детали со склада, только и всего.
- Продолжай.
- Ты всегда как на допросе, - улыбнулся Колин.
Он всегда с некоей иронией относился к делу отца, считая детективную работу пережитками времен Шерлока Холмса. - В общем, спутник надо собрать, если что осталось от оного; изучить место падения и так далее.
- Неужели ты не можешь отказаться?
- А зачем? Такая интересная миссия.
- Миссия! Вот как ты заговорил. Стоило тебе поработать в этом институте. Чем вы там вообще занимаетесь?
- Секрет.
- Вот как? Подписка о неразглашении?
- Да.
Отец вздохнул.
- Не стоило тебе такое подписывать. Мало ли что. Завтра что-нибудь рванет, а ты не сможешь даже получить страховку из-за подобных вещей.
- Пап, пап, пожалуйста, - воскликнул сын. - Остановись! Ты опять все видишь в мрачном свете. Кругом у тебя жулики да обманщики.
Деррик снова вздохнул. Он и сам осознавал всю ту правду, о которой говорил его отпрыск. Действительно, его работа стала частью его самого - и далеко не лучшей.
- Но неужели тебя некем заменить?
- Почему, есть кем. Но я сам вызвался.
- Сам? За каким дьяволом?
- Это же экзотика! Ты знаешь, сколько стоит туристическая поездка в те же места?
- Как будто ты всю жизнь мечтал оказаться по колено в снегу, - скривился Деррик. - Я понимаю, что от своей работы прогнил до мозга костей, но уж позволь мне усомниться в искренности твоих желаний на этот раз. Лучше прямо скажи - из-за женщины?
Колин всплеснул руками.
- Вот именно поэтому мы и не живем вместе! - сказал он, поднимаясь со стула. - Ты все видишь, все знаешь, все понимаешь, от тебя не скрыться, потому что нет смысла что-то скрывать - ты все узнаешь так или иначе.
- Значит, женщина. Ну, хоть так. У вас серьезно?
- Ну... я не знаю.
- Еще не знаешь, а уже готов на край света из-за клочка ее юбки. Значит, серьезно, на самом деле. И кто она? Как звать?
- Дженнифер.
- Порядочная?
- Думаю, да. Но ты же все равно проверишь, не так ли?
- Уж поверь мне на слово.
Теперь уже скривился Колин.
- Ты невыносим. Все проверить, все изучить, поднять все архивы. Лишь бы все знать. Как будто ты на работе. Всегда на работе, даже дома, даже у меня в гостях.
- Прости. Я и правда... я не знаю, почему так происходит.
- Никто не знает, отец.
Колин сел с ним рядом, положил руку на его плечо в старом, жестком сером костюме.
- Пап, все у нас будет хорошо. Просто не надо видеть мою жизнь как материал для очередного дела. Пожалуйста. Хотя мы же оба знаем, что тебя не остановить. Правда?
- Правда, - нехотя буркнул Деррик.
- Неприятно, когда кто-то знает тебя лучше тебя самого, а, пап?
Отец засмеялся, пусть и нехотя.
- Хорошо еще, - сменил он тему, - что ты забросил свою графоманию. Серьезная работа уже хорошее начало.
- И вовсе не забросил. Просто отложил.
- Ну хоть так.
- Я уже взял с собой кипу бумаги, - сказал Колин с некоей мечтательной миной на лице. - Описать путешествие в Непал, это ли не идеальный сюжет? Придумаю интересного, про снега, древние храмы...
- Лучше запасись теплой одеждой, - ответил Деррик. - Ты не представляешь, как там холодно. Не отморозь себе нос.
- Не волнуйся, отец. Нас снабдят всем необходимым.
- Ты - и в такие дали! Ты ни разу не выбирался за пределы родного города, и вот на тебе, стал путешественником. Не наделай только глупостей.
- Пап. Ну хватит. Осталось только тебе добавить, что у тебя "плохое предчувствие". Ты всегда так говоришь.
- Я не... - хотел возразить Деррик, но осекся.
Сын был, конечно, прав.
- Сколько ты знаешь историй, - сказал вдруг Колин. - Но никогда не рассказывал мне о чем-то интересном. Представляешь, какую книгу я бы написал, если бы не держал все в себе?
- Лучше бы ты написал книгу о том, что этот твой начальник баламутит со временем и его исследованиями, - отшутился отец.
- Я бы написал, да боюсь, меня уволят.
- Так вот и меня тоже.
Они помолчали. Колин смотрел в окно, Деррик куда-то в пустоту. Оба о чем-то думали. За окном тучи окружали солнце с целью саботажа светового дня.
- А помнишь нашу соседку, миссис Ровье? - вдруг спросил сын.
- Эту старуху? Конечно, помню. А что случилось? Померла?
- Нет, что ты. Умерла ее мать.
- Немудрено. Ей лет сто с лишним.
- Так вот, когда миссис Ровье поила меня, еще мальчишку, чаем с претцелями, то рассказывала мне про свою маму. Ее муж, отец миссис Ровье, играл на гитаре, писал сказки, но погиб на фронте.  Он как персонаж романа.
- Эту историю она рассказывала тысячу раз, поверь мне, сынок. Мы с твоей мамой слышали ее на каждом совместном ужине.
- Дослушай. Потом ее мама вышла замуж за мерзкого француза, который спился и стал видеть мертвецов, выкрикивая имя "Эммет".
- Это я тоже знаю. Эммет это первый муж усопшей. А французы, по-моему, всегда мерзкие.
- Миссис Ровье говорила, что ее мать никогда не любила первого мужа, ее отца.
- Такое случается. Первая любовь всегда с огрехами. Тебе, кстати, урок.
- И когда ее матушка была на смертном одре, то просила прощения у этого самого Эммета.
Деррик вздохнул.
- Нам всем придется просить прощения перед смертью. Мы грешны - я об этом знаю поболее многих. А семья... семья дело сложное. Столько движущихся частей, и многие часто ломаются одновременно. Это как часы. Но зачем ты мне это рассказываешь?
- Дженнифер напоминает мне портрет ее матери.
- Какая же глупость, сын! - в сердцах воскликнул Деррик. - Неужели ты запал на девушку лишь потому, что она похожа на какую-то женщину из тридцатых?
- Выходит, что так.
- Глупость и ерунда, Колин. Это больше похоже на дьявольское наваждение, чем на любовь. Мы с твоей мамой никогда не были одержимы друг другом.
- Но романтика! Оцени совпадение! - сын не слушал его, будучи целиком в своих мыслях.
Отец закатил глаза.
- Я знал, что из тебя не вышла вся эта литературная дурь. Ты говоришь, как этот... напомни имя.
- Эдгар По?
- Он самый!
- Ты в детстве читал мне его детективы.
- На свою голову.
- А я благодарен тебе за это.

Они еще чуть-чуть посидели.
Колин делал чай, и пока он этим занимался, его отец оглядывал его комнату. У стены стоял небольшой книжный шкаф, полностью забитый старыми книгами.
- Скажи, сын, - заинтересовался Деррик. - Откуда у тебя такая любовь к старинным фолиантам?
- Оттуда я черпаю сюжеты, - отозвался сын из кухни. - Там, кстати, в основном какие-то биографии. Посмотри, может, тебе что-то пригодится.
- Вот уж не думаю, - буркнул отец, но все-таки полистал пару томов. Какие-то исторические хроники. "История русалок" и прочая беллетристика. Чуть поинтересней была книга под названием: "Изучение призраков и духов, а так же описание контактов с привидениями", какой-то Кеннет плакался о любви к призраку какой-то Марии. Нет, глупости — опять беллетристика. В самом углу стояла какая-то небольшая книжечка, весьма ветхая на вид. Название ее было на французском, но внутри, рядом с пожелтевшими страницам, все-таки был перевод на современной тетрадной бумаге - похоже, его сын практиковался в иностранных языках и переводил "по ходу чтения", вставляя тетрадные листки между страниц книги.
- Тебе с сахаром? - спросил Колин.
- Все равно, лишь бы не холодный, как любит твоя мама.
- Хорошо.
Книга, судя по всему, была семейной хроникой какой-то династии.
Некие Тьери и Лоретта были основателями этой династии, взяв себе новое имя. Они вернулись из далеких земель, чтобы обосноваться в селении Ля Борио Де Рок. Где они были до этого, указано не было (судя по всему, первые страницы отсутствовали).
Тьери заболел, по старости лет, и захотел вернуться в то место, откуда они уехали - судя по всему, то был некий храм (возможно, Тьери был священнослужителем - так Деррик заполнял пробелы), но по новостям, того храма уже больше не было (его остатки были переделаны под музей древностей), а некая "драгоценная вода" была осушена. От того несчастный, видимо, будучи на грани старческого маразма, ополоумел и наложил на себя руки. О Лоретте было известно, что она ушла одна в пустыню (какую конкретно, указано не было) и сгинула там.
Их дочь Елизавета вышла замуж за правнука известного просветителя по фамилии Амио. Деррик припоминал эту фамилию - еще в колледже он мучился со "Сравнительными жизнеописаниями Плутарха", где в графе "перевод и составление" была указана эта фамилия. Муж ее, однако, скончался от типичной для того времени чахотки, а она оставила себе фамилию по месту проживания, из суеверных побуждений не желая жить с фамилией мертвеца.
Дочь Елизаветы, рыжая и веснушчатая Фелиция, производит на свет еще одну дочь (тут Деррику стало скучно и он начал быстро перелистывать страницы), которая вышла замуж за некоего Симеона; после чего у них рождается, наконец, сын по имени Жан.
Дальше Деррик читать не стал, поставив книгу на место - ибо перевода более не было, а французского он не знал.
- Что это ты читал? - спросил его сын. - Никак архив общества Девы Марии?
- Что же это за общество? Масоны? - пошутил Деррик, с благодарностью принимая горячий чай из рук сына.
- Какое-то древнее общество, тайное, говорят. Мало что про это знаю.
- Зачем же тебе эта книга?
- Подарил мистер Де Уилл. Чтобы я практиковался во французском. И прочие книги тоже из его библиотеки. Ты знал, что русалок можно найти и в наши дни?
- Как он тебя ценит, этот Де Уилл, - на этот раз уже отец не слушал сына.
- Папа меня ревнует, - засмеялся Колин, размешивая чай широкой позолоченной ложкой.
- Ну что ты, - проворчал Деррик. - Просто... ты не доверяй ему полностью. Миллиардерам жизнь пешки в их игре ничего не стоит разменять.
Колин тяжело вздохнул.
- Ну вот опять ты за свое. Все будет хорошо, хватит так переживать. Ты как будто отправляешь меня в джунгли Амазонки без снаряжения.
Деррик наконец-то принялся за чай.
Колин делал прекрасный напиток, с корицей и лимоном.
- И что же дальше в той книге? - отец решил сменить тему.
- Да ничего интересного, я даже бросил переводить - от скуки. У Жана рождается сын Франсуа, который всю жизнь был священнослужителем, как и его далекий предок, после чего умирает бездетным. Остается только его сестра и ее сын Томас. Томас еще жив, а его внук живет и работает где-то у нас, в Америке.
- Зачем вообще ты это переводишь? Скука похлеще наших архивов.
- Просто так. Для практики.
- В следующий раз пусть твой мистер Де Уилл даст тебе почитать любовный роман. Их во Франции много написали. Все полезнее какой-то исторической ерунды. И тебе пригодится.
Тут Деррик улыбнулся сам себе — ему казалось, что он смешно пошутил.
- Мистер детектив позволил себе мгновение юмора, - улыбнулся Колин. - Все-таки в тебе еще осталось человеческое.
- Выходит, что так. И спасибо за чай.
- Не за что.
Пожалуй, это был один из самых приятных моментов в их жизнях, которые так редко объединялись за последние месяцы. Тишина. Покой. Отец и сын.
Но пора была уходить.
- Мама волнуется, - сказал Деррик, надевая шляпу и пальто. - Заходи почаще к нам.
- Как вернусь из Непала, обязательно зайду. С кучей фотографий. И новой историей.
- Почти забыл. Матушка шапку передает. Сама связала.
- Спасибо. Передавай ей. Пусть заходит.
- Передам. Мы как-нибудь вдвоем зайдем. Может, на день Благодарения.

Первое, что Деррик сделал - это отправился в архив. Архив! Для кого-то это скучные бумаги, для кого-то тяжелые коробки, а для кого-то - бесценный кладезь. Может быть, в будущем данные о всех и вся будут в компьютерах, объединенных сетью проводов, но до тех пор ничего надежнее и полезнее старых добрых пожелтевших папок нельзя было представить. Джонсон зашел в подвал четвертого участка, где его встретил седой Ральф, пивший, как обычно, пиво прямо на рабочем месте - и направился к полкам. Пауэл, Дженнифер - кто такая, нет ли записей. Должно же что-то быть. Девица по какой-то причине казалась Деррику подозрительной. И здесь судьба, можно сказать, улыбнулась ему (или, скорее, ухмыльнулась) - мисс Пауэл, чья мать проживала в Алабаме, проходила по делу о похищении как свидетель. Муж ее пропал без вести, и никто не мог его найти. Местные полицейские все обыскали, но ничего не нашли. Так. Показания соседей, запись разговора с матерью погибшего, показания самой Пауэлл. Муж ей изменял, и все это знали - это не было поводом для подозрений, но он бы лишний раз проверил. Чак Морелл сам проходил по паре дел с криминальным душком - наверняка его просто увезли куда-то в багажнике его закадычные друзья по темному прошлому. Сколько таких исчезновений находилось на соседних полках - никто никогда ничего не находил, потому что останки жертвы покоились на дне Гудзона в стальном баке. История обычная, но в своих подозрениях Деррик лишь укрепился - Дженнифер его сыну не пара. И появилась эта милая девушка в городе лишь год назад. "С чистого листа", плавали, знаем.
"Только тот, у кого темное прошлое, работает в институте времени", - подумалось ему. - "Чтобы однажды, отправившись в прошлое, изменить все до того, как что-то плохое случится". Мысль была бредовая и фантастическая - но что может быть фантастичнее, чем само заведение под названием "Институт времени". Физика, как же.
Только переехав, бывшая миссис Морелд, ныне снова мисс Пауэлл, сразу устроилась в пресловутый институт - интересно, за какие такие заслуги. Впрочем, ее должность была слишком простой - секретарша в одном из отделов.
Деррика раздражала эта девица. Он чуял в ней аферистку, хотя и не был готов "повесить" на нее убийство мужа - слишком уж все было чисто в документах. Интересно, кто бы помог ей так убраться... Но до чего же отцу не хотелось видеть, как эта "милая девушка" соблазняет ее сына. Кто угодно, но только не она.
Надо бы с ней поговорить. Но как бы не дошло до Де Уилла - а вдруг девица нажалуется начальству на произвол местных копов, которые шерстят ее прошлое. С другой стороны, он все-таки отец. С третьей, это уже паранойя.

...Она и правда была хорошенькой. Длинные темные волосы. Лицо широковатое, пухлый подбородок. Глаза большие, почти круглые, нос с небольшой горбинкой. Дженнифер сидела за печатной машинкой, изучая только что набранный текст.
- Да? - сказала она, увидев Деррика.
Голос типичной секретарши, но слегка хриплый.
- Вы Дженнифер Пауэлл?
- Это я. Что вам интересует?
- Я отец Колина.
Девушка нахмурилась.
- Здравствуйте, - сказал она, поднимаясь из-за стола. - Вы хотите поговорить?
- Да.
- По поводу?... - вопросительный взгляд; настороженное выражение лица.
- Вы не догадываетесь? - решил схитрить Деррик.
Если она что-то скрывает, то в лице точно изменится.
Так и случилось.
- Вы все-таки до мозга костей полицейский, как Колин о вас и говорил. Неужели вы будете допрашивать меня по поводу моего прошлого?
- Не особенно. Присядьте.
Она присела. Лицо у нее было недовольное. Строгий костюм делового покроя. Юбка чуть ниже колен. Пальцы сжаты, лежат на коленях. На пальце шрам. Такой же шрам был у него в юности, когда он учился стрелять и при отдаче сильно порезался.
- Если вы здесь, как полицейский, то можно мне, ради формальности, посмотреть на удостоверение? Все же у нас не личный, а деловой разговор, - сухо сказала она.
Видно было, что ей не впервой общаться со слугами закона.
- Пожалуйста.
Вместе с удостоверением он случайно выронил из нагрудного кармана бумажник, из которого почти выпала фотография - Деррик с женой на фоне Биг Бена. Медовый месяц.
Дженнифер подняла фотографию и отдала ему, но перед этим взгляд ее скользнул по изображению. Странный взгляд. Будто ей было чудно видеть семейное счастье - так показалось Деррику.
Потом посмотрела на удостоверение, вернула его владельцу.
- Вам снова рассказать все детали моего прошлого брака и его несчастного конца?
- Почему бы нет?
- А быть может, нам лучше поговорить о Колине? О наших отношениях?
- Чуть позже.
- Как я уже говорила вашим коллегам, однажды он пропал без вести.
- И имел криминальное прошлое.
- К сожалению.
- Вы знали об этом?
- Знала.
- Но не принимали участие в...?
- Если вы знаете, что ваш муж, например, пьет, не значит, что вы должны быть алкоголичкой.
Вот как.
- Хорошие ли у вас были отношения?
- Нормальные.
- Вы говорите так, будто не боялись потерять его.
- Не боялась. Я знала, что рано или поздно что-то подобное случится. Кто знает, где сейчас его тело.
- Вы так уверены, что он погиб?
- А что мне еще думать? Что он ушел за пачкой сигарет и упал в открытый канализационный люк?
- Вы не выглядите пострадавшей. Вы холодны.
- А вы? - отрезала Дженнифер. - Я встречаюсь с вашим сыном, мы в хороших отношениях и долго дружили; он - мой шанс начать нормальную жизнь среди нормальных людей. А вы обращаетесь со мной, как с преступницей на допросе. Все-таки Колин был прав на ваш счет.
Деррика это слегка кольнуло. Будто она ближе к его сыну, чем он сам. Родительская ревность.
- Что вы можете сказать о мистере Де Уилле?
- Он очень важный человек, но всегда готов придти на помощь.
- И кому же он помог, не скажете? Вам?
- Почему сразу только лишь мне? Он филантроп, часто помогал многим своим подчиненным. У него много друзей, его бизнес кристально чист, а состояние не испортило его. Вам двоим стоило бы поговорить, чтобы ваши подозрения рассеялись.
- И поговорю, обязательно. Не могли бы вы это устроить?
- Вот так просто? - фыркнула девушка. - Я не его личная секретарша.
- Может быть, мне надо поговорить с ней?
- Вряд ли это получится.
- Почему же?
- Она разбилась на машине не так давно.
Деррик потер усталое лицо руками. Что-то многовато странностей вокруг этого большого босса.
- Вы знали ее?
- Паулину? Да, мельком. Милая девушка, но апломба на четверых.
- Вернемся к Колину. Ваши отношения и правда серьезны?
- Правда.
Голос ее смягчился. Когда она говорила о Колине, то голос ее как-то теплел.
- Как же вы познакомились?
- Думаю, лучше пусть он сам вам расскажет. А я очень устала от этого... Я знаю, что разговоры с родителями партнеров всегда тяжелы, но этот самый тяжелый. Вы не представляете, какая от вас исходит негативная аура.
- Аура? Вы верите во все это...
- Не верю, но глядя на вас, складывается ощущение, что вы везде носите с собой какую-то тьму.
- Это потому, что я полицейский с большим стажем. Профессиональная примета, так сказать.
- С вами страшно.
- Если вы не нарушали закон, почему же вам страшно?
- Это такой полицейский разговор. Вы как будто не человек. Вот мистер Де Уилл, он тоже не из легких, но он... всегда улыбчив, даже ироничен, пусть и одевается только в черное и говорит загадками. А вы... надеюсь, Колин в вас не пошел. Колин добрый. Он мягкий. Он умеет и шутить, и дарить подарки, и любит по-настоящему. Скажите, как вы... с женой? У вас хорошие отношения?...
- Вы допрашиваете уже меня?
Дженнифер закрыла лицо руками, тяжело вздохнув.
Деррик поспешил исправиться.
- У нас нормальные отношения. Мы живем вместе уже много лет. Вырастили сына.
- Видимо, он весь в матушку. От отца в нем ничего нет.
- Кто знает.
- Давайте не будем продолжать этот разговор. Я, надеюсь, не арестована?

Деррик вскоре отпустил ее, понимая, что портит все на свете. Она же пожалуется Колину на него, потом Колин расстроится, и свидание в горах пойдет насмарку. Черт побери, выругался он про себя. Я и правда все порчу, за что берусь.

Дороти утром не было. Она уехала на вокзал, провожать Колина. Деррик в то время был занят: он изучал все бумаги, что имелись в наличии, о Деймоне Де Уилле. Тот был сущим призраком: детали его биографии были максимально скудны. Никто не знал его родителей. Никто не знал его детей. Никто не знал его образования. Он, казалось, возник из ниоткуда. Он не давал интервью, но в то же время его знал каждый миллиардер. О нем не писали книг и биографий. Казалось, он был лишен тщеславия и не стремился к известности. Знали о нем лишь то, что он владел корпорацией "Де Уилл Индастрис", производившей, казалось, все на свете - от небоскребов до музеев; а в последнее время занимавшейся "исследованием времени". Это казалось Деррику чистой блажью богача, не знающего, куда девать деньги - но кто он такой, судить тех, у кого в карманах не кончались доллары? Кто знает, чем бы занялся он, имея бесконечный поток зеленых бумажек?

Колин должен был вернуться примерно через неделю. Это время Деррик решил посвятить домашним делам, но не вышло: инспектор Бристоун попал в передрягу. Его племянник был арестован по подозрению в убийстве. Племянник этот представлял из себя "чудо в перьях" и постоянно попадал в какие-то передряги: сколько раз инспектор всеми силами помогал стервецу - не сосчитать; а теперь погорели они оба. Если в суде докажут вину юноши (в чем не было никаких сомнений), инспектору не видать своей должности...
Так и случилось - Стива отправили на пятнадцать лет в тюрьму, а инспектор был разжалован на следующий же день приказом из самого Вашингтона. На старого было страшно смотреть - он пил, не просыхая. В один день он потерял работу, племянника, положение в обществе, доверие в участке и стал, казалось, еще более седым, чем был.
Ничего не оставалось, как сидеть с ним в баре и следить, как бы со стариком ничего не приключилось - в его возрасте можно и умереть после таких перегрузок. А других методов борьбы с проблемами Бристоун никогда не знал.
-Ты знаешь, - еле связно говорил ему бывший инспектор, пошатываясь даже сидя, за столиком бара "Зеленая Тоска", - мне порой кажется, что судьба мстит мне за мою слепоту.
- Да ладно вам, - Деррик успокаивал его, как мог. - Это не ваша вина и не ваша жизнь. Вы старались, как могли.
- Старался... зачем? Я вытаскивал Стива из каждой передряги... но надо было видеть, что к чему. А я был слеп. За то судьба и наказала меня. Я должен был предвидеть, Деррик. Я учил других вести дела, расследования; а сам пропустил очевидное под самым своим носом.
- У него есть семья, которая и должна была следить за этим.
- Ты не знал их семью. Отец у него был почти сумасшедшим, чуть не забил мальца еще в детстве. А эта.. девушка. Ты знал ее?
- Едва-едва, слышал что-то о ней.
- О ней все хорошо отзывались. Сердце у нее было доброе. Но эта... любовь. Какая к черту любовь! - старик попытался стукнуть кулаком по столу. - Один стыд, один позор! Как мог добрый Господь заставить ее полюбить такую тварь, как этот мой племянник! Тьфу на такого бога! Тьфу на него!
Деррик только вздыхал, разводил руками и поддакивал - утешать пьяного старика смысла не было, надо было дать ему выговориться и напиться до состояния бревна.
- Хотя... - протянул старик после последней - или нет? - рюмки, - то был не Бог.
- О чем вы?
Деррик постепенно терял нить разговора от усталости. Ему хотелось выпить самому, но старика еще надо было увезти на машине до дома.
- Это дьявол надоумил ее, черт дернул. Такая молодая, красивая, и связалась с этим...! У нее же был другой на примете. Бейсболист этот, как его... да забыл имя. И забросила церковь. Раньше она ходила в церковь каждое воскресенье. А потом перестала. И все из-за этого дьявольского отродья! Пригрел же я змея на груди...

Деррику пришлось тащить на себе его почти безжизненное тело до двери и вталкивать на заднее сиденье.
Потом они ехали около получаса по мокрой мостовой - шел проливной дождь.
Вытащить старика было еще труднее, и помощи ждать было не от кого - его старушка жена походила на одуванчик и прической, и хлипким сложением: того и гляди, сама отправится в мир иной со дня на день.
Как только Джонсон уложил инспектора в постель, сон с того как рукой сняло.
- Не укладывай меня в могилу, Деррик, - бормотал он, глядя куда-то в пустоту диким взором. - Не то Дьявол придет за мной. Мой род проклят, за то, что мы слишком много знаем. И ты будь осторожен. Ты знаешь еще больше, а тебе еще жить и жить. Во многих знаниях многие печали!
- Знали бы вы сколько надо, глядишь, и Стив не загремел бы в тюрьму,- рассердился Деррик. - Спите уже. Я с вами весь день. Меня ждет жена.
- Иди к ней. Семья дороже всего. Нет ничего... важнее... не променяй ее...
Старик наконец уснул.
Деррик выпил кофе на кухне с миссис Бристоун, они немного поболтали - для нее происходящее тоже было тяжелым испытанием - и затем вернулся домой, блуждая по тем же мокрым улицам, стараясь не съехать в кювет и не повернуть слишком резко. Шоссе напоминало каток. Дождь все не унимался. Ветер хлестал в лобовое стекло будто плетью, дворники на стеклах работали в две смены.
Домой он едва заехал - так много воды было у гаража.
Шлепая ногами в легких ботинках по лужам, он, наконец, добрался до кухни.
Дороти спала.
На часах было четыре часа утра.
Деррик уснул, не раздеваясь, едва успев снять мокрые носки.

И, конечно, проспал и свою смену, и поход к судье на предварительное слушание. Дороти разбудила его, приставив будильник к самому его уху.
- Иначе тебя было не добудиться.
- Спасибо. Иначе бы я не проснулся.
- Я думала, что ты умер.
- Я тоже.
Деррик протер глаза, с тоской взглянул на часы у кровати.
Жена заметила его взгляд.
- Я уже позвонила судье Уотерсу. Он сам сегодня отложил слушания. Погода жуткая.
- Это точно. Есть перекусить?
- Я сделала тебе тост и яичницу. Там чуть-чуть бекона.
- А что там Колин?
- Пока не знаю. Наверное, он сейчас в горах. Их самолет должен вернуться завтра вечером.
- Завтра вечером я точно буду у судьи, раз слушание перенесли.
- Ничего страшного. Я сама его встречу.
- Получается, я его не провожал, я его не встречал... Ну что я за отец?
- Какой ты сегодня самокритичный.
Деррик вздохнул.
- Много всякого навалилось. Много странностей, много темных дел, много неприятностей. Такое... заставляет ценить семью.
Дороти потрепала его по плечу.
- Мы оба знаем, что ты завтра же забудешь о своих словах.
- Не забуду, обещаю.
- Ну иди, покушай. Раз уж проспал все на свете, так хоть перекуси. И иди почисть зубы. От тебя пахнет кабаком.

Неприятности на том не кончились - следующим вечером из института времени сообщили, что самолет совершил вынужденную посадку в горах, а экипаж самолета эвакуируют.
- Все ли живы? - тревожно спросил Деррик у секретарши.
- Ваш сын жив, - успокоила его та.
- А остальные?
Но на том конце уже были одни длинные гудки.
Дороти умоляюще посмотрела на него - и действительно, тут пахло чем-то неприятным.
Что-то скрывали.
Деррик, как ищейка, почуял это даже по телефонному проводу.
Он чмокнул жену, сел за руль и через час был у офисов Института. Охраннику на входе он показал удостоверение и вошел так быстро, что едва не столкнул того с места; затем ворвался в кабинет секретарей, потребовав объяснений.
Испуганные секретарши не могли долго скрывать правды: самолет с учеными разбился. Погибли все, кроме Колина. Его подобрали местные военные, и отправили на корабле домой (ибо погода стояла совсем не летная). Через пару недель он должен был быть дома, так как военный корабль шел иным курсом по своим обязательствам, но обязательно должен быть показаться в Бостонском порту числа двадцатого.
- Поймите, сэр, эта авария такой же шок для нас, как и для вас. В этом самолете было множество ученых, которых мы хорошо знали, погиб и пилот, погибла и мисс Пауэл. Мы переживаем, - говорила секретарша (судя по голосу - та, что говорила с ним по телефону), - но что мы можем поделать? Это трагедия. Хотя бы ваш сын жив.
- Что же говорит ваше начальство?
- Там разбираются.
- Нельзя ли поговорить с мистером Де Уиллом?
- Его заместитель на месте.
- К черту заместителя. Дайте главного.
Секретарши переглянулись.
- Сэр, он сейчас занят. У него встреча с мэром.
И ведь так всегда. Куда этим большим шишкам до простого полицейского.
- Вы не могли бы дать ему знать, что нам надо поговорить?
- А как вас зовут, сэр?
- Деррик Джонсон, полиция Бостона, четвертый участок. Нужна ли визитка?
- Нет, что вы. Мистер Де Уилл вас знает.
- Еще бы, - буркнул Деррик. - Чуть не загубил моего сына.
- Это случайность, сэр, - возразила секретарша. - Мистер Де Уилл сам ужасно расстроен случившимся.
Даже ее подруги знали, что она врет.

Что за черт, думал он, заводя машину. Никто ничего не знает, льет дождь, гроза, ураган, инспектор попадает в передрягу, суды, слушания, теперь еще сын едва выжил; надо было еще проверить все дела, в которых он разбирался до этого, найти, наконец, некоего Корнелия; да и что там с этими ставками... Деррик ехал домой и хотел одного - забыться. Надраться бы, но в такое время оставлять жену одну негоже; она и так переживает. Дома он рухнул в объятия взволнованной жены и уснул, уткнувшись в ее плечо.

Тем утром он проснулся от крика.
Деррик вскочил с кровати, рванулся к тумбочке, где лежал его верный пистолет - от резкого прыжка у него закружилась голова. Наверное, кто-то вломился в дом. Кто-то напал на Дороти? Ее не было рядом. Он выскочил за дверь спальни, готовый ко всему, но увидел только жену в ночной рубашке, стоящую у телефона. Руки ее дрожали.
- Что случилось? - спросил Деррик, совершенно не понимая, что происходит. - В чем дело?
- Колин... погиб, - сказала Дороти, не сводя опустевшего взгляда с трубки телефона.
Деррика словно ударили тяжелым молотом по голове, ноги подогнулись, как от точного удара Сонни Листона.
- Как погиб? Откуда знаешь? Кто сообщил?
- Из конторы звонили... секретарша мистера Де Уилла сообщила... Колин... он...
- Что-то с кораблем? Что-то еще? Что могло случиться?
- Нет... Колин... покончил с собой.
Деррику показалось, что он ослеп - настолько сильно потемнело в глазах.
- Не может быть. Как это вышло? Свидетели были?
- Господи, опять ты со своими полицейскими делами, - трубка, из которой доносились длинные гудки, все еще была в ее руке, - говорят, скоро привезут... тело.
- Сядь, Дороти, - подошел к ней Деррик, вынул трубку из ладони и повесил на место, - сядь.
Он провел ее к дивану, что стоял у стены, открыл окно.
- Сиди здесь. Я сейчас же поеду, все узнаю.
- Узнай, - тихо сказала жена. - Узнай.
Рот у нее был открыт.
Деррик быстро оделся и вышел за дверь. Надо было сперва позвонить, но он не хотел трогать телефон, будто тот был проклят. В его голове пульсировал только один вопрос: "почему"... Никак ему не удавалось уложить в голове непонятные события: зачем Колин забрал свою собственную жизнь, когда только-только выжил в катастрофе?... Что за гротеск, думалось ему, когда он подъезжал к моргу. Что я здесь делаю. Зачем, почему? Почему все это происходит? Все одно к одному. Беда не приходит одна. Случай к случаю, горе тянется к другому горю, как лоза оплетает забор. Хорошо, что он оставил Дороти с соседкой - жена бы не выдержала всего этого. Того и гляди, сама бы покончила с собой. Деррик не хотел думать об этом, не хотел вспоминать слезы жены. Не хотел думать вообще.

…

Он взглянул на тело сына и тут же отвел взгляд - будто мертвое тело грозило забрать его собственную душу, словно он превратился бы в камень от взгляда на труп.
- Это он.
Доктор Лорье похлопал его по плечу.
- Крепись, друг. Мне так жаль. Правда жаль. Не должен отец такого видеть. Но ты лучше думай о жене. Ей сейчас тяжелее, чем тебе. Вернись домой.
- Я... вернусь. Скоро, - пробормотал Деррик. - Зайду... за вещами.
- Они в архиве. Можешь изучить все. Дело откроют завтра, а пока можешь все разобрать. Там немного.
- Я сегодня напьюсь, - сказал Деррик, будто в пустоту, не совсем понимая, к кому обращается.
- Только дома, - сказал Лорье. - Только дома. Не пей в каком-нибудь кабаке. Не уследят за тобой.
Теперь уже Деррику требовался друг, который будет утешать его в "Зеленой тоске".
А пока он спускался в подвал, в архив.
У окошка его встретил Льюис, новичок, который работал тут по субботам и раньше был библиотекарем.
- Я за вещами Колина.
- Какого Колина?
- Джонсона.
Льюис поморгал, будто пытаясь сложить в голове два плюс два, потом замешкался и покраснел.
- Простите, сэр. Я...
- Оставь, Льиюс. Ты не должен знать здесь всех. Ты всего лишь стажер.
- Мне очень жаль, сэр.
- Мне-то как жаль, малыш. Мне-то как...
- Его вещи, - тихо сказал Льюис, протягивая Деррику толстую папку из коричневой кожи.
- Это все?
- Да.
Деррику почему-то казалось, что ему дадут какую-то вещь, которую носил сын: шапку, свитер, даже носки или ботинки - даже прядь волос ему была бы сейчас нужнее всего остального.
- Точно все?
- Ничего больше при нем не было, так по документам.
- Кто документы составлял?
- Военные.
- А где его одежда?
Льиюс замешкался.
- Сэр, там все было в крови. Ее приложили к материалам дела, если хотите, в морге...
Деррику стало тошно. Он почему-то представил шапку, что связала Дороти, развороченную в клочья. Чтобы не стало совсем дурно, он выбежал наверх, едва не выронив папку.
По-прежнему лило, будто где-то наверху забыли закрыть кран.

...Он заперся в съемной квартире Колина. Все вокруг напоминало ему о сыне: казалось, все еще дышит его запахом; казалось, слух еще помнит звук его голоса; казалось, даже ступеньки у входа помнят его шаги.
Деррик долго не мог заставить себя открыть папку с пожелтевшими листами - будто опасаясь, что выпустит таким образом последние воспоминания о сыне; но в конце-концов все-таки сделал это, и в сердце его будто вонзилась иголка. В детстве Деррик наступил на гвоздь, когда бегал по ферме за собакой по кличке Босс; и вот сейчас ощущал нечто похожее. Как тогда от боли у него заслезились глаза, так и сегодня.
В папке было совсем немного всякого - исписанные неровным почерком листы, нечто вроде дневника; фотография Дженнифер - которая, по злой иронии судьбы, теперь сама числилась без вести пропавшей, как и ее муж — потому что ни одного тела на месте аварии так и не нашли; документы - водительские права, паспорт с печатями; англо-французский разговорник - Колин даже в поездке практиковался в иностранных языках...

Деррик внимательно осмотрел листы. Исписаны с обеих сторон, почерк неровный - как обычно у Колина — всего шесть страниц.
Чтение заняло у отца погибшего не более получаса, и все эти полчаса его лицо перекашивало, как бывает, когда пытаешься проглотить что-то слишком жесткое или съесть целый лимон.

Текст гласил следующее.

«…Я и моя напарница, Дженнифер Пауэлл, находились в самолете, который нес нас в горы Непала. Я бы в жизни не отправился к черту на куличики за каким-то там спутником, если бы мне не сказали, что Дженнифер тоже полетит. Я, конечно, повел себя как влюбленный школьник - согласился сразу же после упоминания ее имени. Мой босс, наверное, все понял - то-то он улыбался в тот вечер – хотя он одевается во все черное и редко проявляет эмоции. Отец был против, конечно же - но он всегда против. Если бы он хоть раз был бы за что-то "за" - наверное, я бы подумал над его словами.

В общем, мы сидели с ней в самолете совсем рядом. Самолет, замечу, был не пассажирский, а вроде как военный, так что сидений было всего пять или шесть, и направлены они были не в сторону кабины пилотов, а в сторону люка для парашютных прыжков. Право слово, не знаю, зачем я вам это описываю. Так вот, мы сидели рядом и читали одну и ту же брошюрку, про обряды монахов-убийц. То есть читала в основном она, а я вдыхал аромат духов, исходивший от ее волос, и поддакивал. Наши головы почти соприкасались, и я только усилием воли сдерживался, что бы не поцеловать ее. Я ведь любил ее с самых тех пор, как... Но ладно, сейчас меня понесет. Возвращаемся в наш самолет, где она читала, уже вслух, статью какого-то борзописца про горных монахов из псевдо-католической секты, совершающих жуткие ритуалы над теми людьми, которых они часто похищают из низлежащих поселений.

В самолете мы были не одни. Кроме пилота, рядом с нами сидели еще несколько человек, все - ученые, сотрудники нашего университета. Профессор Радж, индиец; профессор Стюарт, редкостный зануда; и декан исторического факультета Уиллард Стоббард. Все они сидели рядом с нами. Кто читал книгу, кто просто молчал. Те еще типчики - книжные черви, очки толщиной с дюйм у каждого на носу, выражение лица - самое что ни на есть бесстрастное. Ужас, а не люди. Ни за что бы с ними не полетел, если бы не моя Дженнифер. Такое ощущение, будто их сюда посадили за ненадобностью - думаю, сам Деймон был бы рад от них избавиться. Они, как он любил шутить, "слишком много знают".

- Что это за монахи такие? - спросил я, что-то припоминая - вот только никак не будучи в силах понять, что же именно ускользает от меня. Но рядом с ней мне думалось не очень хорошо.
- Французские затворники-сектанты, - ответила Дженнифер, заглядывая в глоссарий на последних страницах издания в мягкой обложке. - Их орден ведет начало с двенадцатого века.
- Вот как. То-то мистер Де Уилл сунул мне этот разговорник при нашей последней встрече. Чтобы болтать с монахами?
Мы засмеялись - на самом деле на подстанции спутникового слежения работало очень много канадцев, многие из которых едва понимали английский.
- Ну, что дальше-то? - вдруг спросил Стоббард, недовольно покачивая головой. Ему не терпелось разнести псевдо-научные выкладки в пух и прах.
- Они вынимают часть спинного мозга у человека, и отпускают свою жертву на свободу, - читала Дженнифер. - Если она возвращается к ним, то становится их рабом до самой смерти, которая, впрочем, наступает довольно быстро...
- Но зачем они это делают? - спросил я.
- Написано, что делают это с каждым, кто скрывал свой грех, и так и не признался в нем. Они считают, что если кому что суждено, то ему все отзовется.
- И уж конечно, каждый, кто был живодерами пойман, неожиданно оказался "виновным"? - спросил профессор Стюарт.
- Это наверняка. Все-таки в этой беллетристике говорится о людях, которые были наследниками инквизиции, - ответил ему Стоббард.
- Что же дальше? - внезапно спросил нас Радж. - Очень интересно.
- Жертва ходит со скрюченными конечностями и...
- А ну хватит! - воскликнул пилот из кабины.
Клауд был суеверен, как и всякий летчик.
- Такая милая дамочка, а читаете такой бред! Если уж рассказываете всякие ужасы, то расскажите что-нибудь про африканские пустыни, что ли! Мы же летим в Непал, а вы беду кличете! - он был действительно зол.
- Наш пилот очень суеверен, - заметил профессор Стюарт. - Это значит, что он профессионал своего дела.
- Хоть кто-то здесь не хочет слушать сказки, - заулыбался Стоббард, поправляя очки на переносице. - Хвала пилоту!
Дженнифер состроила гримасу и спрятала книжонку в рюкзачок. Я лишь тяжело вздохнул - мне было плевать на монахов, моим сознанием целиком владела сидящая рядом Дженнифер. Я уже про себя называл ее разными ласкательными именами, да что греха таить, думал и о том, после чего придется долго исповедоваться и, наверно, раз пятьдесят прочитать "Аве Мария".
- Какого черта? - раздался сначала громкий голос пилота, а потом мы все услышали страшный стук по обшивке самолета, словно на нас обрушился гнев Господень. После этого я ничего почти не помнил, кроме того, как схватил Дженнифер в свои объятия, стараясь спасти ее от неведомой угрозы, и еще запомнил нестройный хор чьих-то гулких голосов - или то был рев двигателей, взрезающих снег?..

…Очнулся я среди обломков самолета на одной из скал. Надо мной нависла толща железа - обломок фюзеляжа накрыл меня так, что было темно, как в гробу. Я пошевелился, подвигал руками и ногами, утонувшими в толще снега. Вроде бы ничего не сломано, спина цела. Я невольно вспомнил про монахов, вытаскивающих спинной мозг, и даже немного улыбнулся - какая же Дженнифер, все-таки, наивная. Эту статью написал мой давний знакомый, журналист Кент. Он был мастер на разного рода страшилки. В нем жил писатель-фантаст, вот он и воплощал свои фантазии в, якобы, правдивых статьях и в, якобы, ученых книжонках - то, о чем я писал в Weird Stories, он рассказывал всем на полном серьезе. Он даже в предгорье Тибета никогда не был, не то, что в горах Непала. Я еще раз улыбнулся, вернее, попытался - губы заледенели. Хотя на мне были плотные шерстяные штаны и несколько свитеров, да еще и шапка, связанная заботливыми руками моей матушки, я продрог до костей.

На удивление легко я выбрался из-под обломков самолета, хоть мое воображение рисовало мне картины одну страшнее другой, и оказался на поверхности. Дул ледяной ветер. Я стоял на высоком, занесенным снегом, склоне. Справа от меня зияла пропасть. Глубокая до безумия, даже дна не было видно - глаз терялся в слоях тумана. Если туда кто из моих спутников и упал, подумал я, то им уж ничем не поможешь. Разве что молитву прочесть. Собственное бессердечие разозлило и удивило меня.
…Дженнифер, вдруг молнией сверкнуло у меня в голове. Где она? Я начал осматриваться по сторонам, искать глазами хоть кого-то живого. Но среди такого плотного снегопада, что кружил на этой нечеловеческой высоте, я ничего не мог увидеть. Только бы не остался в живых я один - мысль об этом чуть не парализовала меня. С трясущимися от холода руками, вздрагивая от приступов икоты, я полез под обломки самолета. Большей части фюзеляжа я не нашел - он наверняка уже покоился на дне бездны, а то, что от него осталось, самолет уже не напоминало, просто нагромождение железа. Я осторожно спустился под обломки и, напрягая зрение, посмотрел вниз. Ничего не видно. Я осторожно попытался влезть на ту площадку, где лежал сам пять минут назад, но снег под моими ногами осыпался. Я чуть было не рухнул на торчащие железные прутья, но вовремя отскочил. Сердце колотилось как бешеное. Я покричал немного, называя имена своих попутчиков. Ответа не последовало, да я его и не ждал. Наверняка, если бы кто-то был жив, то слышались бы стоны или крики, еще какие-то звуки... Я вылез из-под обломков и решил идти куда-нибудь. Просто, что бы согреться. Благо, путь впереди меня казался безопасным.

Я пошел вперед, сквозь вьюгу и лютый ветер. Только сейчас до меня дошло, что же случилось на самом деле. Они все погибли. Упали в ту адскую пропасть, в которую чуть не свалился я.
Я шел и шел, удаляясь от обломков самолета. Потом вдруг резко остановился. Ну и идиот же ты, Колин, сказал я себе. Уходишь от места аварии, а где, по-твоему, тебя будут искать спасатели? Правильно - там, где разбился самолет. Надо было вернуться, но исправить свою глупость я уже не мог - путь был так занесен снегом, что я не рискнул повернуть назад.
Тогда я решил пойти наудачу вперед - не застревать же посреди ледяной пустыни. Я могу найти укрытие в скалах, где ветер меня не достанет, а то и вовсе найду какой-нибудь грот. Спасатели наверняка нас уже ищут - самолет был на связи с базой и пилот должен был докладывать по рации о своих координатах. Как все логично, облегченно выдохнул я, как все продумано. Меня спасут, и уже через несколько часов я буду пить горячий чай в уютном кабинете Де Уилла. Надо только не замерзнуть здесь, в этом царстве холода, ветра и льда. И не упасть в какую-нибудь из пропастей, глубже которых я ничего в жизни не видывал.
Вскоре, после получаса пути, я почувствовал себя плохо. Болела голова, что было вполне естественно в моей ситуации - все-таки посадка была отнюдь не мягкой. Я потирал виски руками, стараясь избавиться от боли, но ничего не помогало.
Я продолжал идти вперед, пока не моя нога не почувствовала что-то странное. Я старательно расчистил снег ботинком, уже покрытым коркой льда, и убедился в своей догадке. Мощеная дорога! Значит, здесь где-то люди. Должно быть, те самые монахи, засмеялся я. Даже если здесь никто не живет, то должны остаться какие-то постройки. Обычно это буддистские храмы и молельни. Там и помяну погибших, подумалось мне. А вдруг они живы? Эта мысль словно бы приподняла меня над землей, и я побежал вперед, забыв про осторожность.

Как я и предполагал, вскоре перед моими глазами предстал занесенный снегом старый храм - а уж какой религии он принадлежал, заметить было положительно невозможно. Ворота, однако, были открыты.
Я осторожно вошел, стараясь не шуметь и не выдать себя кашлем - а простуда уже давала о себе знать - и сразу увидел трех монахов в традиционных одеждах из тонкой ткани - и как они переносили такие морозы?...
Я окликнул их. Монахи обернулись. Увидев меня, они заулыбались и начали показывать на меня пальцами.
Французского я не понимал, но расслышал что-то вроде: "филс ленеме эмортел", и вообще что-то другое... несколько слов я знал, но связать из этого цельную фразу никак не мог.
Подойдя к монахам, я поклонился каждому из них - не зная, чего ожидать от этих людей. Не жать же им руки?..
Те ли это изверги, о которых писал Кент, или напротив, добрые самаритяне?
Один из них положил руку мне на плечо и приглашающим жестом указал мне путь вглубь, что-то говоря на своем. Другой, как мне показалось, ехидно улыбался. Разве верующие люди так ведут себя?
Тот, что еще держал руку на моем плече, вовсе не собирался убирать свою ладонь -  наоборот, усилил нажатие, а потом просто вцепился в меня и резко повалил наземь. Я негодующе закричал, но он держал меня крепко. Я лежал лицом вниз.

Тут я услышал истошный женский крик. Дженнифер! - встрепенулся я, но монах крепко держал меня.
- Беги!!! кричала Дженнифер нечеловеческим голосом откуда-то сверху, далеко сверху, - Беги!!! - В ее голосе был такой ужас, что я похолодел даже среди вековых льдов.
- Что вы сделали с ней?! - закричал я, пытаясь вырваться из цепких лап "монахов", но смог лишь перевернуться на спину.
Идиот Кент оказался прав. И Дженнифер вовсе не наивная дурочка. Дураком оказался я сам, мог бы и не бросаться навстречу неизвестным людям в странных одеждах.
Я слышал, что она плачет, повторяя: "и все отозвалось мне, как и было суждено" - те слова я не забуду никогда, пусть я и не понимаю их смысла по сей день...
Дикая, звериная злоба овладела мной; усилием всех мышц тела я сбросил с себя монаха, оттолкнул другого и ударил кулаком третьего. Затем я кинул взгляд вверх, откуда доносился голос Дженнифер.
Там, на недосягаемой, невообразимой высоте, висела каменная клеть. Как она там крепилась, я не успел рассмотреть, но в этой клетке я увидел мою Дженнифер. Волосы ее были растрепаны, на лице было выражение необъятного ужаса. Она уже не понимала, где она и кто она. Ее взгляд был как у животного на бойне; как у кота, которого дерет заживо овчарка. Из ее рта капала слюна, и она все кричала и шептала то же самое - то "беги", то "и все отозвалось мне...", но из-за сорванного горла почти не могла издать никакого звука, кроме жуткого сипения. Я бросился к выходу из монастыря...
Через пару секунд я понял, что меня никто не преследует. Тогда я обернулся. Монахи остались в храме. Они не пошли за мной. Видимо, поняли, что холод убьет меня быстрее, чем они. Или почему-то еще. Они будто не хотели причинить мне вреда - лишь хотели, чтобы я увидел картину, которую не смогу забыть.

А я бежал и бежал прочь, оставляя мою любимую Дженнифер позади. Надо было вернуться - и там умереть. Но отец ждал меня, ждал и Де Уилл, ждала матушка. Нас спасут. За нами прилетят. Скоро спасатели будут здесь. Но кто спасет ее - они не успеют... Единственным, кто мог спасти ее, был я. Но разве я мог решать такие дилеммы на таком холоде и в таком шоке... Что я несу! О каком шоке я говорю, когда он ничего не стоил по сравнению с положением Дженнифер. Я такой трус. Надо вернуться. Надо вернуться.  И чем чаще повторял эти слова, тем дальше удалялся прочь.

…Я очнулся почти совсем рядом с местом крушения самолета (тень обломков виднелась над скалами) — и как я нашел его в таком состоянии?. Голова гудела, лицо покрылось коркой льда. Я медленно поднялся и потер лицо руками, с болью отрывая кусочки льда вместе с кожей. Все тот же ветер дул мне в лицо, но я был уже совсем другим. Я спасся, но... Зачем все эти испытания? Будто я чем-то их заслужил? Будто я согрешил? Или это мне за то, что я пропускал воскресную школу?
Я сидел на обломке фюзеляжа и смотрел в небо. Где-то там должны были появиться спасатели. Потом я перевел взгляд на бушующую стену снега передо мной — снежинки плясали, как будто хохочущие черти у костра с варящимся заживо грешником.
Я потер ладони друг о друга — не получить бы обморожение. Так можно лишиться пальца. Пальца! - мелькнуло во мне; - пальца тебе жалко, а что же с несчастной Дженнифер, которую ты так любил?
И зачем я сбежал?Лучше бы умер рядом с ней, чем сидел здесь и превращался в лед! Слезы замерзали в моих глазах, не успев скатиться по щеке.

И вот, вдалеке, в буране из миллиона частиц снега и льда, показалась чья-то фигура.
Я подскочил как ужаленный.
Ледяное сердце мое заколотилось с удвоенной силой.
Я не знал, что думать. Кто это был? Неужели они вышли из храма? Они, верно, не погнались за мной сразу, а снарядили отряд... Какой же я идиот. Непроходимый тупица. Они меня все равно убьют.
Но то была Дженнифер.
Сердце мое забилось, словно в истерике, да это и была истерика. Я что-то радостно бормотал, я смеялся, я заламывал руки, как плохой актер на сцене университетского театра, и снова бормотал и смеялся. Вот она, такая родная, в этом царстве холода и пропастей, которые не имеют дна. Мое сердце начало, наконец, согревать меня.
И тут я обратил внимание на ее походку.

Она шагала как-то.. не так. Я пригляделся внимательнее, сквозь ледяной ветер и колючие льдинки... Она шла, уродливо выворачивая голени в сторону, высоко поднимая колени, и спина ее выгибалась при каждом шаге. Они все-таки сделали это с ней... Я старался не смотреть на нее, на ее вывернутые ноги и спину, но не мог оторвать взгляда - ведь ее лицо осталось прежним.
Стук своих зубов я слышал так отчетливо, что заболела голова. Дженнифер же тем временем направлялась ко мне. Пусть между нами было большое расстояние, покрытое вековыми льдами и толщей снега, но я не стал дожидаться ее приближения и побежал. Я видел, что впереди зияла одна из тех жутких пропастей, что раньше пугала меня до смерти. Теперь же эта пропасть казалась мне избавлением. Я не смотрел назад и бежал, бежал, бежал...

Когда до пропасти оставалось немного, я остановился - страх снова поборол меня.
Я замер на краю и закрыл глаза.
Бум, бум, бум - стучало мое сердце, удушливый ужас щекотал мне спину, пробирал до самых костей.
И она была сзади меня.
Я понял это по звуку шагов, страшных шагов, сделанных неживыми, изуродованными ногами, и зачем-то обернулся. Ее немигающие глаза смотрели прямо на меня. В ее глазах не было больше зрачков - в глазницах находилось только мутное, белесое вещество. Она открывала рот, и я услышал только что-то вроде: "передай демону, что я заплатила полную цену".
Я не понимающе посмотрел на нее. Какие демоны? О чем она?
- Передай ему, - голос ее сипел и шипел, будто у нее не было больше языка. Может быть, его и правда уже не было - я не хотел думать об этом. - Передай, что я за все заплатила, и ныне свободна.
Я не мог говорить, хотя и застыл с раскрытым ртом.
- Передай ему, - ее ледяные пальцы схватили меня за воротник. - Мы все пешки в этой его игре. Мы ему не нужны, но каждый из нас ему должен. За все должен. И ты должен. Вы все должны.
- К-к-кому? - наконец, вымолвил я. - Я не знаю никаких дем... дем...
Сама идея разговора с этим существом напугала меня еще сильнее, чем что бы то ни было до этого - и тут я окончательно потерял дар речи, а за ним и сознание. Я почувствовал страшную усталость, но успел отступить от края, прежде чем упал на колючий и жесткий снег.

…Спасатели нашли меня, когда я уже почти превратился в ледышку. Они напоили меня каким-то горячим напитком, укутали в одеяла, сунули грелку. Но мне все равно было холодно. И больно, пускай все мои пальцы были на месте - мне все время мерещилась Она... она приходила ко мне во сне такая, какой была раньше - прекрасная и... живая, с красивыми глазами и ровными ногами. Тут я всегда просыпался и кричал от боли, ибо реальность рвала меня на части. Я не мог простить себя за трусость, корил себя даже за то, что не знаю французского как следует — за все на свете; я все думал, что Дженнифер жива; я хотел рассказать все, но не мог говорить. Каждый раз, когда я хотел что-то сказать о монахах и их страшных деяниях, я терял дар речи: мой шок был слишком силен - но недостаточно силен для того, чтобы победить мой горестные сожаления. И что за демон? Кто и что кому должен? Почему и что, по словам Дженнифер, отзывалось ей? За что она платила? За что плачу я? Кому и что передать?
Боже милостивый, пощади меня, грешного - ибо теперь я знаю, в чем грешен: в трусости. И мне еще предстоит заплатить. Она была права.
 Я был занят этими судорожными мыслями, когда вошел сержант Рональдсон — к тому времени нас высадили на военном судне.
- Мы кое-что нашли, - сказал он. - Живых не осталось нигде, но вот... Это было на самом краю обрыва; сняли в оледенелого куста. Это не ваше?
И вытащил из походного рюкзака бывший некогда светлым ботинок на шиповке, грязный и мокрый от подтаявшего снега, почти полностью коричневый — то была засохшая кровь. Я прекрасно знал, чей это был ботинок. Он, видимо, упал с ее ноги, пока она ковыляла ко мне. Я снова вспомнил ее слова, ее глаза без зрачков, ее изуродованную походку....

Когда я очнулся, мы были уже в Бристоле. Вместе с моряками я направился в кабак - хотелось забыться. Морские волки грубовато приободряли меня, и когда мы сидели в баре, слушая грохот местного джаз-бэнда, один из них сказал мне:
- Слушай, забудь про горы и снег. Мы теперь в городе, тут электричество, газовое отопление. Забудь, не то тебя рано или поздно заберут в психушку. Отдохни, и к тебе вернется голос. Твой отец работает в полиции, все ему расскажешь, во всем разберутся. Выпей!

Я согласился с ним кивком головы, выпил до дна.

Прошли недели с тех пор - но ни электричество, ни газовое отопление, ни грог так и не согрели меня. Я не поднимаю глаза на женщин. Я боюсь спать, ибо меня мучают кошмары. Я боюсь снега, вьюги, боюсь, когда ветер бьется в мое окно. Я сжимаюсь в комок и прячусь под кровать, когда кто-то стучит в дверь - мне кажется, что это Она, хоть я и понимаю, что ее здесь нет и быть не может. Я разбил свой торшер, потому что он был светло-голубого цвета, как тот лед, по которому она шла ко мне. Я больше никогда не пойду в горы, ни летом, ни зимой. Я слишком много должен, и должен вернуть свой долг. Я не встречу отца и ничего ему не расскажу, ибо мой грех уйдет со мной. Почему-то мне кажется, что если я кому-то поведаю о случившемся, то зло передастся, как заразная болезнь.

И сейчас передо мной лежит револьвер. В нем - та пуля, что избавит меня от ужаса, рвущего мне грудь.
Говорят, скоро весна, потом лето.
Никакого снега и холодов.
Тепло, жара.
Но я не верю - мне всегда будет холодно. Холодно даже в той толстой шапке, что заботливо связала мне матушка, благослови ее старое сердце всемилостивый Господь.
Так холодно, как может быть только в неприступных горах Непала».

Здесь текст обрывался.

...Деррик сжал в кулаке листки, и ударил ими по столу с такой силой, что, казалось был способен проломить его; потом уронил голову на руки. Одно дело знать о гибели, другое - знать ее в подробностях. Все происходящее казалось отцу несчастного каким-то издевательством, будто кто-то зло посмеялся над ними обоими. Деррик не мог винить сына - сердце отца не позволило бы такой мысли даже родиться в столь тяжелый момент. И что сказать жене?
Деррик не знал, что делать - сколько раз он ставил родственников перед фактом чьей-то смерти и провожал их к выходу - с глаз долой, из сердца вон; но теперь предстояло сделать это внутри собственного дома и собственных сердец.
От накатывающих слез ему стало тяжело дышать, пришлось открыть окно. Дрожащими руками Деррик налил себе бурбона и выпил махом, до дна - стараясь напиться поскорее. Когда рюмки показалось мало, он налил в стакан и разом осушил его - казалось, из глаз посыпались искры, а в горло залили расплавленный металл.
Через полчаса бутылка была пуста, а Деррик лежал на гостиничной кровати практически без сознания.
И жизнь Колина мелькала перед его глазами. События - рождение, первый класс школы, объятия - такие редкие.... их было много, но Деррик словно бы открывал их заново, в этот короткий момент полюбив сына, которого никогда, по сути, не любил.
Он так и не сказал Колину "прости" за все, в чем был и не был виноват - и он знал, что сын лишь улыбнулся бы ему. Колин никогда не был зол ни на кого - это досталось ему от матери. Деррик полюбил своего сына в его смерти - но его сын об этом так и не узнал, даже когда его отец выплакал последнюю слезу. Кто знает, может, у них был бы тот самый момент, когда они сели бы рядом, и просто поговорили  о том, о чем всегда молчали - теперь уже было поздно.
Они жили в разных мирах, находясь в одном городе - и даже в одном доме; в их жилах текла одна кровь - и эти миры всегда стояли между ними. Каждый из них был как будто заточен в своей невидимой стеклянной сфере, через которую редко проходили какие-то слова.
Воспоминания танцевали в его памяти, и спрашивали Деррика, виновен ли он в том, что так долго молчал — а тот не отвечал. Он будто пытался заколотить крышу от дождя, который закончился еще вчера...

Мы опустим его разговор с женой - ибо даже чужое горе, описанное подробно и в деталях, может сделать так, что больше не будет сил улыбаться будущему.
Закончилось тем, что Деррик ушел из дома в кабачок "Зеленая тоска", где опять напился, а потом опять пошел в номер Колина — ...все надеялся увидеть его.
Будто все это лишь страшный сон - который вот-вот кончится.
Деррик едва попал в скважину ключом, едва вошел в квартиру, едва дошел до вешалки. Его шатало, как парус на ветру, но он хотел, чтобы его шатало еще сильнее. Пустота, холод, тьма. Он видел всякое, повидал многое, но в этот раз его ударили так, как не били никогда до этого. Все в его голове смешалось в страшный ком, полный кровавых прожилок: истории о демонах, бокс, горы, ринг, снег, МакНили, Скотт, лавка Корнелиуса, странный взор Дженнифер, последние слова сына из написанных, последние слова сына из сказанных, слезы жены, которые нельзя было остановить ничем, даже разрази ее в тот момент молния, его собственный страх, его собственный стыд, странные подозрения, необоснованные слухи, пуля, летящая в висок, брызги крови, падающий на настил ринга человек, рукоплещущая толпа, хижина на болотах, заброшенный монастырь; в какой-то момент ему показалось, что все это связано друг с другом одной кровавой нитью - и в этот же момент его сознание не выдержали, и Деррик рухнул на пол.

...Шум дождя разбудил его.
Деррик лежал, почти недвижим, среди едва смятых простыней — каким-то образом он все-таки добрался вчера до кровати; потянулся было к будильнику, но вспомнил, что проспал все на свете, и что его, наверное, ждут в участке...
Но не дома.
Будто он был виноват в случившемся?...
Деррик тяжело вздохнул - даже зевать было тяжело - и лежал, слушая, как в шуме дождя раздаются голоса прохожих.
Воспоминания о вчерашнем упали на него, будто бы потолок сорвался на него и размозжил  ему голову.
Деррик зажмурил глаза, его кулаки сжались.
Может быть, даже хорошо, что он не так сильно любил сына, как его жена - иначе бы он был сломлен, разломан судьбою надвое, как ветхий сук. Вместо этого он стал судорожно думать, будто бы цепляясь пальцами за срывающиеся в пропасть куски жизни.

Повинуясь своему полицейскому чутью, он задумал начать расследование - хотя и расследовать было, собственно, нечего. Такое случается.
Люди, авария, не то время, не то место.
Но что-то - все то темное, непонятное, неразгаданное, что окружало его жизнь - не отпускало Деррика.
Ему казалось, что все это не случайно.
Совсем не случайно.