Он, Разумовский, и ахнуть не успел

Он, Разумовский, и ахнуть не успел.
Утром он вошел в комнату, где они уложили ее, со связанными руками, на кровать - кровать была пуста.
В комнате никого не было.
Окно было наглухо закрыто.
Китаянка сквозь землю провалилась.
Верная охрана пожимала плечами, непонятливо-виновато щурила раскосые непроницаемые глаза.
Ночь тогда была ясная, звездная, метеорные потоки так и лились с зенита.
Девушку звали пышно: принцесса Ли Вэй.
Они ехали по страшному, пугающе фантастическому городу.
По городу видений и дворцов.
По городу погибших монастырей.
По городу плачущих пагод.
По городу убитых китайских принцесс.
Наконец ночная степь разостлалась перед глазами.
Дорогой Семенов рассказывал Машке и Кате о сражениях, пережитых им вместе с Унгерном и его дивизией за последние два года, и Катя поняла: муж тоскует по настоящей войне.
Из-под накрашенных сурьмой ресниц тусклым опалом блестел белок ее сонно закатившегося глаза.
Вылезли, уже нестерпимо замерзшие, из воняющего горючим авто.
Семенов донес уже зычно храпевшую Машку до ее юрты на руках.
Катя смотрела исподлобья, как Трифон Машку несет.
Трифон дошел до юрты.
Не бойся, у Машки не останусь.
Не к ней под бочок подкачусь...
Катя безропотно отправилась за лагерь, ежась на пронизывающем ветру, отыскала бугор.
У бугра был и вправду голый лоб.
Она не сразу поняла, что это стрела.
Но пуля не могла свистеть так длинно, долго и так слегка шипя, будто змея, разрывая, раздвигая колкий воздух.
Катя онемела от ужаса.
Во всем теле она почувствовала противную, ватную слабость.
Липкий пот заструился по спине под шубой.
Она села, прямо в шубке, с ветками полыни, зажатыми в кулаке, в снег, слыша, как гулко, колоколом, колотится в груди сердце, пытаясь разорвать клетку ребер.
Вот сейчас еще… в нее… Но больше никто не стрелял.
Тихо было в морозной ночи.
Тихо было под злыми, колючими звездами.
И тогда Катя вскочила.
И бежала так стремительно, что мелькающая вокруг нее степь превратилась в сплошное белое полотнище.
Как хорошо, что она еще жива.
Что в плащаницу все еще не укутали ее, умирающую, обливающуюся кровью.
Да что с тобой!
Не на шутку обеспокоенно он вгляделся в жену.
Стащил шубку у нее с плеч.
Силком усадил перед очагом.
Бережно разогнул намертво сведенные пальцы, вынул сиротливые полынные ветки.
Машка не стреляет ни из какого лука.
Ну, она же не охотница-монголка!..
Она стала мелко-мелко дрожать.
Семенов взял ее голову, притиснул к своему широкому горячему брюху.
Огонь в очаге взлизывал ярко-оранжевыми, беличьими хвостами.
Дурманно, горько пахла полынь.
Ухитрился я его потерять.
Разве это сейчас узнаешь?
Подобрал какой-нибудь мальчонка-пастушонок, теперь любуется, играется.
Я сам выточил на нем, узнав древнюю технику тайной насечки на металле, Ее, голую.
Та, кого я выточил на блестящем, убийственно остром лезвии.
Как часто я грезил Ею по ночам!
Я умирал, я вожделел Ее.
Я думал: этим ножом, где на лезвии будет Она, я буду разить направо и налево, возвращая мужчин в Божественное Лоно, и они, пройдя из конца в конец состояние бардо, обретут себя, став бессмертными.
И Она, Она будет, посредством лезвия, осязать кровь жертвоприношения.
Она будет, посредством острия, входить в плоть бессмертия.
Она станет, при помощи гладко обточенной стали, как священное зеркало, отражать агонию.
Ах я растяпа, я ухитрился его потерять, такой драгоценный нож.
Таких в мире нет больше.
Я был точен как никто.
Я сам не ожидал, что так получится.
Что я угадаю Ее.
Я предсказатель своей судьбы?
<a href="http://www.kolxozz.ru">Уроки чтения</a>
<a <a Может быть, я могу предсказывать и чужие судьбы?
Я воображал Ее, а Она оказалась живой и настоящей.
Монгольская мудрость В Астрахани он ел только селедку и воблу.
В России больше нечего было делать.
И он вернулся на Восток.
Его друзья-калмыки спокойно и бестрепетно переходили в казачество.
Придя в Монголию, он вспоминал те дни в пыльной рыбной Астрахани с улыбкой.
Пусть Монголия стала провинцией Китая, это ненадолго.
Унгерн вернет монголам Монголию.
Воля - единственное, что толкает людей на деяние.
Все остальное - закон перерождения.
В ком ты воплотишься, тем ты и будешь.
<a <a <a href="http://www.ektk.ru">Папирус</a>
Что было бы с ним, если б его мать, его отец, его деды и бабки нагрешили бы и он вновь родился бы собакой или черепахой?
В трехлапую черепаху, медный китайский сосуд о трех ногах, он собирал кровь жертвенного барана, рассекая ему глотку ножом.
Когда-нибудь он так же дернет ногами и затихнет - под чьим-нибудь вздернутым над ним ножом.
А они все, его люди, все монголы, все буряты и ойраты, все уйгуры и тувинцы вокруг верят, что он - бессмертен.
Что он выпил эликсир бессмертия, и теперь его не возьмет ни одна пуля, не разрубит ни один меч.
<a <a <a Люди то же самое говорят об Унгерне.
Что ж, удачлив друг его.
А он, Джа-лама, воистину бессмертен.
Ибо он воплощение Амурсаны.
Ему не надо пить тибетские напитки, дающие вечную жизнь.
Не надо колдовать в полнолуние, одевая себя незримым непробиваемым щитом.
Лунг-гом-па бежит по заснеженным дорогам, и из острия его кинжала-пурба ударяет вниз, отвесно, ослепительный луч.
Он тоже бежит по дороге.
И это его дорога.
Никто не заступит ему путь.
Красные и белые дьяволы все равно истребят друг друга, и тогда настанет его время.
Вошел, низко кланяясь, один из его верных цэриков, Максаржав.
Дамби-джамцан медленно обернул крупную, круглую массивную голову.
Цэрик воззрился на налившееся кровью лицо, на глаза в складках обвислой кожи, чуть выпученные, с белками в разводах кровеносных сосудов.
Его привез эта сволочь Биттерман.
Принеси сакэ и горячие поозы в юрту.
Я сейчас уйду отсюда.
Я не могу здесь, в крепости, есть и пить.
Я, как истый монгол, должен делать это в юрте.
Разделишь со мной трапезу?
Максаржав видел - виски под перехваченной густо-алым, как кровь, платком уже серебрятся.
Бессмертному Дамби-джамцану не так много лет, а он уже седой.
Мир горит и сгорает в огне, и, если ты бесстрастно глядишь на разрушения и смерть, огонь перекидывается на твое лицо, и ты морозом седины объемлешь пламя.
В Урге организованы тубуты.
Над ними вызвался начальствовать человек недалекий, но полный священного огня, жестокий, по слухам, и молодой.
Это один из палачей Унгерна, бурят Тубанов.
Он организовал тубутов, уже существует Тибетская сотня.
Группа заговорщиков, переодетых ламами, должна проникнуть в резиденцию Богдо-гэгэна через Святые ворота.
Богдо-гэгэн и его божественная супруга будут похищены и унесены на вершину Богдо-ула.
И меня тоже ждут?..
Что ж, я никогда не отказывался воевать.
Тем более, если речь идет о спасении и возрождении моей страны.
Иди распорядись насчет ужина.
И про сакэ не забудь.
Джа-лама расстегнул темно-зеленое дэли, с пришитой к широким рукавам золотой тесьмой, с отороченными золотом отворотами воротника.
Зло сорвал с головы платок.
Растер рукой голую голову.
<a href="http://www.etison.ru">Загадка</a>
<a href="http://www.procp.ru">О чтении</a>

Как многие воины, он брился наголо, чтобы не потеть, не пользоваться гребнем, не вычесывать из башки вшей.
Через бритое темя, разделяя череп надвое, пролегал страшный, уродливый шрам.
Однажды в бою ему, Неуязвимому, рассекли голову саблей.
Он чудом остался жив.
Старая бурятка по прозвищу Морин-Хур колдовала над ним, мазала ему темя и затылок тибетскими мазями и притираниями, закутывала в тряпки, вымоченные в уксусе и отварах горных трав.
Морин-Хур поила его через каждый час горячим и холодным питьем, каким - он не знал, - и он все время мочился в подставляемую ему медную посудину, - а есть старуха не давала ему ни крошки.
Ровно через десять дней Джа-лама поднялся с постели.
Он спросил Морин-Хур: чем тебя вознаградить?..
Старуха насмешливо сверкнула узкими глазами.
Побледнев, закусив губу, он вытряхнул пулю из магазина.
Протянул на ладони старухе.
Бурятка попробовала пулю на зуб, как монету.
Он спросил Морин-Хур: от чего я умру?
А теперь будем отдыхать.
Морин-Хур, скорей всего, давно умерла, а он еще жив - и будет жить вечно.
Ригден-Джапо еще не повернул на пальце свой перстень.
Какой камень у него в перстне?
Синий камень, прозрачный камень, синее небо.
Ты выйдешь на воздух.
Ты пойдешь к пруду.
Рядом с крепостью для тебя выкопали пруд и наполнили его водой.