Один день Искандера
Искандер выехал на трассу на своем такси. Сквозь акварельное бело-серое небо кое-где проглядывали чуть размытые кобальтовые островки. Мимо проходили люди — одни спешили, другие шли не торопясь.
На светофоре вместе с толпой стояла рыжая собака, она так же, как все, ждала зеленого света. И, перебежав дорогу, успела заскочить в пустой троллейбус. Став на лапы на задней площадке, она смотрела в окно, и Искандер долго наблюдал за ней.
У торгового центра такси ожидало своих первых клиентов. Вскоре открылась задняя дверь и в машину сели парень с девушкой. Дорогой они все время ссорились, а потом парень, размахнувшись, сильно ударил ее. Искандер обернулся и с восточным добродушием хотел помешать ссоре:
— Скоро же праздник, не нужно конфликтовать.
— Ты принаглел, чурка? За дорогой следи!
— Почему вы так говорите?
— У себя в кишлаке будешь вякать!
Искандер умолк. Парень на время угомонился, но вскоре они опять затеяли ругань, и он опять ударил девушку. Водитель прижал автомобиль к обочине дороги и объявил:
— Выходите из машины или прекратите бить женщину!
— Ты че — рамсы попутал, что ли?! Я те за что бабки плачу? Если я сейчас выйду — тебе не поздоровится!
Искандер забрал ключи зажигания и вышел из машины. Кусты его бровей сошлись на переносице. К нему подлетел пассажир, и с размаху нанес удар головой в лицо. Пошатнувшись, Искандер сделал пару шагов назад и упал навзничь, а парень с остервенением стал бить его ногами, сопровождая побои руганью. Но потом резко отпрянул, пнул пару раз по колесу и пошел прочь.
Искандер лежал на снегу. Повернувшись на бок, он смог, облокотившись о борт машины, подняться. Опираясь на нее, он добрался до дверцы водительского сиденья, достал бутылку с водой и смыл кровь с лица. Сел в машину, пластырем заклеил разбитую бровь.
— Да, он тя нехило расписал, — протянула пассажирка, не вынимая жвачки изо рта.
Она продолжала сидеть, уткнувшись в телефон, не вынимая наушники, и, похоже, никуда не торопилась. Искандер долго сидел не шелохнувшись, прислушиваясь к себе. Повернувшись осторожно вправо-влево, почувствовал невыносимую боль в ребре и застонал. Выпил обезболивающее, налил из термоса зеленого чая. Предложил девушке, но та не удостоила его ответом. Разбитая губа чуть припухла и ныла, но чай потихоньку приводил его в норму.
— Едем по прежнему адресу?
— Да.
Он включил радио и медленно тронулся с места. Машина неслась по заледеневшему шоссе.
И уже через полчаса показалась цепочка пафосных домов сталинской архитектуры на Фрунзенской набережной. Там он высадил пассажиру и взял другую, женщину лет сорока спортивного телосложения с умным сосредоточенным лицом.
* * *
Опустив голову, она медленно потирала висок, периодически смахивая ладонями слезы.
— Вот — возьмите, — на чисто русском языке проговорил Искандер, протянув ей пачку с салфетками.
Вытянув молча одну, она кивком поблагодарила его.
— Что с вами случилось? — робко поинтересовался он.
— Я врач скорой помощи. У нас было трудное дежурство. Попался сложный больной. Приехали. Нитевидный пульс. Что только с ним ни делали — ЭКГ, инъекции… Давление чуть подняли, более-менее привели в норму. Помчались в клинику на всех парах. Приехали! Завозим в приемное, а наш больной опять вдруг стал уплывать. И все сначала: давление на нуле, сердце остановилось. Я — его качать, фельдшер — бегом к дежурному, мол, примите больного, нужна срочная реанимация! А они фельдшера прогнали, закрыли за ним дверь, сказав: «Пока не приведете его в чувство, можете даже не заходить, — нам лишняя смертность ни к чему». Мы, как можем, качаем его по очереди, прямой массаж, уколы. Сил нет! Водитель мой даже помогал. Но он умер! Мы его не спасли…
Она выговорилась и умолкла. Предрождественские огни украшали город. Новогодние елки расцвечены каждая на свой лад. Задорные продавцы праздничных ярмарок нахваливали свой товар. Одна аллея в центре Москвы была украшена огромными стеклянными шарами, внутри которых были подсвеченные персонажи из «Щелкунчика», вся композиция сопровождалась музыкой из этой оперы и летящим снегом внутри шаров.
Молоденькая высокая девушка отчаянно голосовала, выступив чуть ли не на проезжую часть. Искандер спросил у пассажирки разрешение подобрать девушку и получил одобрение.
— До Смоленской подбросите?
— Садитесь, нам как раз по пути, — ответил водитель.
— Спасибо, спасибо! — девушка села на заднее сиденье.
Дыхание ее сбилось. Расстегнув шубку, она сверкнула роскошным монисто из речного жемчуга и крупного бисера. Девушка была такая праздничная, румяная, и этим духом бескомпромиссного счастья наполнила салон. И водитель, и женщина даже оглянулись, чтобы посмотреть на этот щедрый источник радости.
— Так спешу, так спешу, меня уже давно ждут! — объяснила она свое нетерпение.
— Неудивительно: такую счастливую и нарядную девушку, наверное, ждут везде, — грустно отозвалась женщина.
— Да, вы угадали, у меня очень много мероприятий всяких и задач, особенно перед праздником. Самое главное — сохранить душевный баланс. А иначе можно никуда не успеть!
— Это точно, — обреченно ответила женщина.
— Я психолог, и могу научить быстро обрести душевное равновесие без медикаментов, алкоголя и наркотиков.
— Да, это… любопытно, — отозвалась пассажирка, с интересом повернувшись к попутчице.
— Я предлагаю вам сделать это прямо сейчас. Вы не против? Начнем?
Но та ответила, как отмахнулась:
— Вы говорите, я потом сделаю…
— Думаю, в первый раз лучше это сделать вместе со специалистом.
И врач поудобнее устроилась в кресле и закрыла глаза.
— Выровняйте дыхание. Успокойтесь. Не нужно глубоких вдохов. Пусть дыхание будет легким и поверхностным. Теперь вы должны вспомнить какой-нибудь очень счастливый момент в вашей жизни. Это может быть все что угодно — момент, который приводил вас когда-то восторг от чего-то полученного или долгожданного. Это может быть любовное воспоминание или событие из детства. Любой! Вспомнили? — спросила она.
— Да, вспомнила.
— А теперь скажите, какого оно цвета — это воспоминание?
— Коричневое.
— Постойте! Приятное воспоминание не может быть коричневого цвета. Подумайте, какого более мягкого цвета оно может быть?
— Ну… сиреневого.
— Это другое дело. Представьте, что небольшое пятно сиреневого цвета поместилось в области груди, и теперь попытайтесь мысленно его увеличить. Одновременно умножайте в себе радость воспоминания. Размазывайте это сиреневое облако приятных воспоминаний и радости все выше к голове, в руки, к солнечному сплетению. Заполоняйте им все тело. Теперь заводите это все богатство по часовой стрелке и кружите его по всему организму. Пусть это сиреневое облако разойдется и в пространстве. Чем больше вы отдадите миру этого блаженства, тем больше его у вас останется. Пусть оно проливается на людей. Вам же, наверное, случалось иногда почувствовать вдруг блаженное успокоение? Ну вот, это кто-то поделился им с вами…
Врач неподвижно сидела в кресле и улыбалась. И действительно стало веселее и радостнее на душе и у Искандера. Он развез пассажирок по адресам и принял новую заявку.
* * *
Рядом с ним сидела молодая крепкая женщина, жидкие пегие волосы беспорядочно спадали ей на плечи. Она пила кофе из фастфудовского стаканчика и была чем-то озабочена. Часто и глубоко вздыхала, будто пытаясь избавиться от какого-то груза, легшего ей на душу. Машина медленно, со скоростью пробочного ритма жизни пробивалась сквозь густую пелену снега. Впереди, на расстоянии пятидесяти метров, виднелся силуэт человека, державшего в одной руке плохо различимый издалека предмет, другой же рукой он голосовал, пытаясь остановить одну из проезжающих мимо машин. Когда они почти поравнялись с ним, увидели, что молодой человек держит клетку с птицей, попеременно меняя руки в митенках, согревая их дыханием.
— Давайте возьмем парня, смотрите — совсем замерз, и птицу свою заморозил, — предложила женщина.
Искандер остановил, через открытое окно выяснил, что парню с ними по пути. Вскоре худощавый молодой человек устроился вместе с птицей на заднем сиденье и блаженно прикрыл глаза.
— Что же вы в мороз-то такой стоите с птицей у дороги? — поинтересовалась пассажирка. — Такси бы вызвали.
— Да-да, можно было бы, но телефон сел, — не открывая глаз, ответил он.
Искандер неожиданно чихнул.
— Будьте здоровы, — сказала женщина.
— Вы не переживайте, я вас не заражу, это у меня бывает. На запахи.
— Да это от меня больницей, наверное, пахнет. Лежала там с дочкой, сейчас вот выписку забрала.
Она помолчала и опять задумалась.
— У меня тоже аллергия на запах и на пыльцу. А еще на кошек, — отозвался пассажир сзади.
— С нами в палате лежала девочка, ее родители лишены родительских прав. Такая смирная девочка, ни на что не жалуется, не плачет. Тихо наблюдает за детишками. Ходит по корпусу, будто плывет, смирно, беззвучно. Всегда причесана, кровать заправлена. Часами может на ней просидеть, выпрямившись и не проронив ни слова. А потом устанет, ляжет лицом к стене, свернувшись клубком, и так может пролежать часами с открытыми глазами.
— А я вот с птицами подружился. Смотрю, сороки что-то в снегу приглядели. Ну я им из окна и сыпану зерна — жалко, что ли. Так потом и другие птицы прилетать стали, не гонят друг друга. Я уж фанерку повесил на дерево, стал каждый день «накрывать на стол» пернатым, — неожиданно заговорил молодой человек.
— А этого куда везете? — спросил Искандер.
— Лечить к ветеринару везу, видите — лапка у него болит.
— Потом мы с девочкой этой уж поближе познакомились, — говорила о своем женщина. — И я узнала, что мать ее умерла, а отец сидит в тюрьме. В детдоме живет она уже три года. Дочка моя с ней подружилась. Мы ее смешили и веселили, как могли, а она — нет, не смеется. И в глаза совсем не смотрит… может, боится чего… А так хорошая она, Аллочкой зовут. — Чуть прищурившись, будто что-то припоминая, она продолжила: — Когда-то мой отец в девяностые годы, я еще маленькая была, получил вдруг письмо. Написанное на казенном бланке чернильной ручкой. Его написал директор детского дома, он обращался к моим родителям с просьбой взять оттуда девочку, которая была родной племянницей моему отцу. Двоюродной моей сестре той тоже было десять лет, как и Аллочке. Не взял отец племянницу… Не мог! Бедно мы жили тогда. Нас было двое у родителей, с копейки на копейку перебивались. Что сказать — девяностые…
— Синички, поползни и зяблики стали наведываться. А как малиновка прилетит, песнь свою заведет — прям душа радуется. Сижу дома, а через закрытые окна слышен такой гвалт! Стоит мне выйти с зерном, сразу затихают, только крылышками шуршат. А как подхожу, они уж не разлетаются, ждут, мои хорошие. Как-то одна сорока обозначилась, вот она моих постояльцев и гоняет, пока сама не наестся. Пришлось вторую кормушку мастерить. Повыше повесил, подальше от кошек, — продолжил свой независимый рассказ пассажир сзади.
— И вот видите, свела меня судьба с ребенком из детского дома, как и отца. Скажите — не судьба ли? Мы с ней и в настольные игры, и в подвижные в коридоре. Все хотели ее расшевелить. А как выписывались, она мне протянула бумажного журавлика, впервые улыбнулась и посмотрела в глаза. А мне так стало горько и больно за нее… Да и за себя. Обхватила ее, обняла, поцеловала в белую макушку… — у женщины дрогнул голос, и она отвернулась к окну.
— От этих кошек прямо спасу нет никого, откуда они только берутся такие голодные. Всё охотятся на моих птичек. Я бы всем этим кошкам бошки бы пооткручивал, — неожиданно раскипятился парень.
— Мы-то из больницы уехали, дочка дома уже. У нас Рождество, елка, а она там одна опять, никто с ней и не поиграет теперь. Наверное, лежит сейчас калачиком.
— Может, удочерите вы ее? — робко предложил Искандер.
— Да думала я! Но не могу… Всю душу измотала мне эта ситуация. Я одна, у меня двое детей. Денег и так не хватает. Может, ей там, в детском доме, даже сытнее будет. Все уляжется, все забудется… — успокаивала она себя, чуть покачиваясь.
— У вас две девочки? — спросил Искандер.
— Да, дочурки. Чудесные! И на танцы ходят, и на музыку. А помощницы какие!
— А если бы взяли эту девочку, дочкам вашим было бы веселей. И выросли бы они счастливыми и богатыми. Думаю, в этом есть взаимосвязь…
Она посмотрела на водителя долгим взглядом и, скосив глаза, уставилась в окно.
Искандер продолжал ехать, сбавляя скорость на светофоре. Уже было совсем темно, людей на улице становилось все больше. С неба посыпалась колкая снежная крупа. Шумная компания студентов перешла дорогу, они прыгали и смеялись, ели мороженое. Долговязый парень закинул лассо из шарфа на шею девушки и притянул ее для поцелуя, но та тыкнула пальцем ему в живот и убежала, догоняя компанию.
— Остановите мне где-нибудь здесь, — решительно скомандовала женщина.
— Но мы еще не приехали — вам же на Речной вокзал.
— Нет, поеду обратно в больницу! Договорюсь, чтобы отпустили девочку к нам на праздники. Сделаю ей настоящее рождественское чудо. А потом стану оформлять опеку, — объявила она. Немного помолчав, дотронувшись до руки Искандера, она проговорила: — Спасибо вам!
* * *
У высотки на Котельнической набережной Искандер забрал двух особ. Женщину почтеннейшего возраста, строгую на вид, аскетичного телосложения и совсем юную девицу с виолончелью в чехле. Она наотрез отказалась класть ее в багажник и аккуратно уложила рядом с собой.
— В консерваторию? — уточнил водитель.
Дама утвердительно качнула головой.
— Вот как хорошо вы говорите по-русски, совсем без акцента, — удивилась она.
— Так получилась, — чуть смущенно улыбнулся Искандер.
— А вы откуда родом? — решила поговорить старушка.
— Я из Узбекистана.
— Это понятно, но из какого города?
— Из Андижана.
— Как?! — всплеснула она руками.
— Вы там бывали?
— Я тоже родилась в Андижане.
— Да что вы! Вот так совпадение! Как бывает, а…
— Значит, мы земляки!
Дама улыбалась открытой и светлой улыбкой и, повернувшись всем корпусом к Искандеру, рассматривала его как самого близкого ей человека. Искандер тоже был взволнован неожиданной встречей с землячкой.
— Расскажите, как там стало, чего уже нет и что нового? Впрочем, наверное, если бы я там сейчас оказалась, все равно бы ничего не узнала. Скажите, а то уличное кафе под покровом гигантского орла, такая птица Рух из похождений Синдбада-морехода, живо?
— Да, конечно. Его недавно отреставрировали. Орел стал еще краше. Кафе с орлом было и при вас?
— Да, конечно, этот орел — ровесник парка, его открыли еще в тридцать третьем году.
— Только, к сожалению, как кафе, так и весь парк сейчас совершенно пусты. Люди перестали гулять. Не то что раньше…
— Почему это, интересно? — спросила женщина.
— Люди туда раньше приходили общаться, завести новых знакомых, встретиться со старыми. А сейчас все в интернете сидят.
— Жаль, раньше там было много отдыхающих, мы катались на лодочках, ели мороженое. Музыка играла…
— Когда вы были там в последний раз?
— Ой, надо припомнить — в пятьдесят третьем или пятом…
— А как вы там оказались?
— Мы туда приехали не по собственной воле. Перед войной все семейство князя Ивана Петровича Бородина выслали тогда в Андижан. Папу потом там же и расстреляли. Мне всего два месяца было тогда. Мама осталось одна с тремя ребятишками на руках. Она работала денно и нощно. Делала переводы, преподавала в институте, а по вечерам мы месили и лепили кизяки — коровьи лепешки из соломы и палок, чтобы топить ими печку. На дрова у нас денег не было. Потом брат и сестра умерли от чахотки. Так мы с мамочкой и остались совсем одни… С одним чемоданом сели на поезд и поехали в Москву.
Девушка на заднем сиденье была безучастна к разговору. Закрыв глаза, она пробегала пальцами по представляемому грифу виолончели, повторяя свою партию.
Дама промокнула глаза белоснежным батистовым платочком. Вынула зеркальце из сумочки, заглянула в него и, будто найдя поддержку у своего отражения, перевела разговор на другую тему:
— А расскажите, молодой человек, как вам здесь живется, в чужом-то краю?
— Живу. Двигаюсь, как по ленте Мёбиуса. Как ни закручивает меня жизнь, все равно остаюсь на одной стороне. И так же, как и лента, как бы меня ни резала и ни рвала жизнь, пока остаюсь цельным, — делился он, улыбаясь.
— Понятно… Это замечательно, — улыбнулась и она.
— А мне вот ничего непонятно, — вмешалась вдруг девушка в разговор. — Что за лента такая?
Машина встала в пробку. Он посмотрел по навигатору продолжительность стоянки.
— Должен вас огорчить: встали мы минут на двадцать. Вы не сильно опаздываете?
— С моей бабулей мы никогда не опаздываем — она всегда выходит заблаговременно. Так что там с лентой?
— Лента Мёбиуса — нетленное произведение математико-психоделического искусства. Попросту — если взять длинную полоску бумаги и склеить ее концы, один из которого предварительно повернуть на сто восемьдесят градусов, получится модель Мёбиуса. Тут целое множество гипотез и загадок, связанных со временем и пространством. Если по центру полоски прочертить линию и вести ее по кругу, линия так останется на одной стороне. А если разрезать по этой же линии, будет не два, а одно кольцо. Оно останется целостным. Не раздвоится. Если интересно, в интернете много про это написано.
— Здорово, это очень интересно. А вы-то откуда знаете? Вы же таксист? — спросила девушка.
— Детка, это неприлично, что за тон? — возмутилась старушка.
— Ну я не всегда был таксистом. По образованию я математик. Закончил и потом преподавал в Ташкентском университете.
— Ого! Как же вас сюда занесло?
— Я единственный мужчина в семье, отец умер рано. А мне нужно было двух сестер замуж выдать. По нашим обычаям, для невесты приданое нужно собрать.
— Ну выдали уже своих сестер замуж? — поинтересовалась дама.
— Да, выдал. И старшая уже успела развестись… Сейчас многие разводятся, — горько улыбнулся он.
— Печально. Это все, наверное, еще оттого, что ваши мужчины почти все уезжают из своих домов, чтобы зарабатывать на калым, еще там на что-то. Но сама ситуация показывает, что главнее этого вы сами, а не ваши деньги. Нет счастья ни вам, ни им, оставшимся без вас, но вы привыкли без них — они привыкли без вас. Привычка к временным неудобствам сделает всю вашу жизнь временным неудобством. Боритесь за настоящую полноценную жизнь! Играйте свою музыку жизни. Вы, наверное, слышали выражение «Настоящая музыка звучит между нот»? Так примерно звучит по нотам фраза «Я восхищаюсь вами», а вот как звучит музыка этой фразы: «Я! Восхищаюсь! Вами!». Не играйте по нотам — играйте музыку.
Они помолчали.
— А вот мы уже и подъезжаем к родным пенатам, — улыбнувшись, сообщила дама. — Сколько здесь моих лет прошло! Я всю жизнь свою посвятила музыке. Или музыка — мне себя, сейчас уже трудно сказать… Сегодня у нас примечательный день — международный конкурс. И внучка моя в нем участвует, — с гордостью добавила она.
Они стали выходить из машины. Искандер попросил их задержаться. Покопавшись в бардачке, нашел там крохотную металлическую шкатулку и, выйдя из машины, протянул ее девушке.
— Возьмите как внучка моей землячки в подарок от меня эту бусину-кузмунчок. Она вам принесет удачу!
Девушка открыла шкатулку, вынула из нее крупную черную бусинку с белыми точками, внимательно рассмотрела и, улыбнувшись, поблагодарила парня.
* * *
С перрона железнодорожного вокзала шагнул к такси седобородый старик. Он устало опустился в кресло рядом с водителем. Тяжело вздохнув, вскинул руку и посмотрел на часы.
— Здравствуйте, — поприветствовал старика Искандер.
— Здравствуйте, молодой человек, — ответил старик. Поморщившись, он рукой потер грудь слева. — Что-то сердце чуток прихватило, поэтому я на такси, а так обычно на метро, — словно оправдываясь, объяснил он.
— Кого-то провожали или…
— В том то и дело, что «или», — грустно улыбнулся он. — Я сюда каждую пятницу приезжаю. Я даже полюбил вокзал. В этой шумной вокзальной суете есть что-то завораживающее. Интересно наблюдать за людьми. Иногда с кем-то пообщаться удается. Не всё в квартире сидеть. Порой за неделю так и не поговоришь ни с кем. Сын, конечно, другой раз позвонит, спросит, как дела, что купить из продуктов или лекарств, — вот и все мое общение. А здесь хорошо, людно. Провожающие обнимаются, целуются, плачут. Потому что все понимают, что, быть может, расстаются навсегда. Вокзал — это как кладбище, здесь многие хоронят друг друга навсегда. Но вокзал и как роддом — здесь души воскресают от радости встреч. Провожающие долго машут своим родным, те делают им знаки рукой — просят их уйти, но они остаются. А когда поезд трогается, еще и идут за вагоном, а некоторые даже бегут долго-долго. Иногда, споткнувшись, падают и кричат, кричат прощальные слова. А потом перрон заканчивается и начинается другая жизнь — уже без тех, кто умчался за туманной дымкой…
— Как печально вы рассуждаете.
— Да ничего, я привык. Пять лет назад мы с супругой по совету сына решили перебраться в Москву — мол, уже немолоды, к сыну поближе. Долго думали, рассуждали и решились. Продали свой дом, купили билеты. Но тут заболела сестра моей жены. Ну и решено было ей остаться ненадолго. А я поехал. Посадила она меня на поезд. Расставались мы легко, смеялись, шутили. Ну и разлука-то недели на две на три. Через месяц она взяла билет. В пятницу восьмого ноября в восемь часов вечера поезд должен был прийти сюда на вокзал. Но утром я получил телеграмму от ее сестры: «Умерла от инфаркта». Вот и все! Сорок восемь лет душа в душу. До золотой свадьбы чуток не дотянули…
Он вынул из кармана пузырек с валидолом, сунул под язык.
— Ее нет, а я хожу сюда каждую пятницу, все кажется, что встречу ее однажды. Думал, сегодня, — улыбаясь, он замедлил слова. — Ну, значит, в другой раз…
«Сколько в этом огромном городе одиноких и нечастных», — подумал Искандер. Он вспомнил фрагмент из мультфильма про Чебурашку, где герои затеяли строить дом для одиноких людей. Хорошо бы воплотить эту идею в жизнь — построить дом, где одинокие люди могли бы бесплатно знакомиться и общаться друг с другом.
* * *
Домой Искандер приехал поздно ночью. Болело ребро. Выпив таблетку, он рухнул на диван. Включенная гирлянда играла разноцветными огнями на его лице. Он пытался вспомнить что-то приятное из своей жизни, и моментально всплыла картина, как отец маленького его нес на плечах. Они гуляли по тенистому парку. Солнце весело пробивалось сквозь кружево листвы раскидистого платана. Он любил отца и был очень счастлив. Радость эта была янтарного цвета, она без усилий сама разливалась по всему телу…
Вскоре он уснул. Ему снился сон, в нем не было какой-то недосказанности, он был ярким и однозначным. Снилось — из чайника льется тонкой струйкой ароматный чай в пиалу. В тени дерева на топчане накрыт низенький столик, на него с дерева упала спелая хурма, чуть треснув, приглашая к трапезе. Откуда-то издалека слышался родной голос матери: «Исканде-е-ер домо-о-ой…»