Лёха Шалагин живёт в Чикаго уже давно. Bосемь лет, как приехал. Живёт себе и живёт с семьёю. Работает программером, исправно платит налоги. Можно сказать, любит свою новую родину и, где то, даже беззаветно. А чего её не любить то? Есть дом, работа, средство передвижения не последней марки, счёт в банке, сын растёт. Всё, вроде, гладко, путём. Но жизнь прожить, как сказал кто то из древних, не поле перейти. И вот однажды приключилась с Лёхой пренеприятнейшая история, о которой он и поведал подателю сих строк в тёплой компании за рюмкой душистого мятного чаю.
Пиши, писатель, пиши. Бумага - она и не такое терпела, и это стерпит...
Тот самый день запомнился Лёхе Шалагину надолго. В тот день, как говорит Лёха, даже думалось по иному - легко и непринуждённо. Прозрачно. Mысли видeлись на расстоянии отчётливо и резко. Oни - мысли, не набегали в сумбурном хаосе, а монотонно и дискретно ложились в шапконоску волна за волной, чётко, не нарушая порядка. День такой был, говорит Лёха, нестандартный, как впрочем и всегда в середине осени. Первая половина Октября! Любимое Лёхино время, его время. Hеобъяснимо, но однозначно. Bpeмя…
-A ты думал поросята сами на противень просятся? Мол, хрю - хрю, хрю – хрю, поджарь меня и всё? Ага, жди! Поросят их ублажить надо, поработать над ними. Гурманно!!! Понял, ты закусывающий?
Красавец Пятачок, плотно прищурившись, и, лениво развалившись, отдыхает на просторном продолговатом серебряном блюде с красным яблоком в разинутой до не могу, пасти. Румяные, с золотистой хрустящей корочкой бока отдыхающего хрюнделя, до половины присыпаны рассыпчатой гречкой с грибами и пережаренным луком. Вдоль предполагаемой линии хребта, почившего в бозе Пятачка, в строгом порядке тонкие, слегка перекрывающие друг друга, округлости лимона. Духан по округе стелется неимоверный, завораживая и намертво пленяя всё живое.
Петрович, вообще, по-жизни, умеет и любит готовить. Кулинарит, как бы нехотя, но получаются вкуснейшие шедевры! У него на заднем дворе Лёха с ребятами собирается частенько. Петровичу в кайф по-поводу и без оного собрать ребят, приготовить наиторпеднейший хавчик, посидеть, покалякать за доброй чаркой за жизнь, за дела, за всё понемногу. Обстоятельно и неспешно. Такие посиделки обычно переходят в завтрак следующего дня, особенно, если погода шепчет.
Вот и сегодня Лёха знатно оттягивается в тёплой компании. У каждого отдыхающего на груди уже шатов по восемь тэкилы и по два пива светлого разлива. Лёха не составляет исключения. То есть, в процессе коллективной трапезы, время от времени, не произносит пораженческого и отступного: - "Эту я пропускаю, мужики."
Мобильник, как всегда не вовремя, мелкой лихорадкой раздражает внутреннюю поверхность нагрудного кармана. Лёха встаёт и отходит на два шага в сторону от празднества.
- Тише, тише, ша, мужики! Да, да, Милуня, с ребятами сидим. Неее, я только пиво. Ну, что ты! Конечно могу. Когда, через десять? ОК.
Дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону - то есть, жена с подругой в кино снарядились, а на Лёху возлагается почётная обязанность отвезти. Слегка расстроенный, он oбъявляет бурлящему, в треть хмельному собранию диспозицию - мол, безвременно и скоропостижно покидает сверхуважаемый коллектив по неотложным делам департамента сексуальных реформ. Hеобходимо срочно подписать резолюцию о запрещении коитуса на заднем сидении автомобилей в странах юговосточной Азии.
Мужики хоть и понимают всю важность возлагаемой на Лёху миссии, но недовольны. Тёплая компания, она не любит покидающих её. Шалагин уходит к машине. Серебристый бимер мерно жуёт овёс у бимеровязи на драйввее. Пора ехать.
О чём говорят женщины на заднем сидении движущегося в кинотеатр автомобиля? Да обо всём, о женском. Например о том, что через неделю начнётся дешёвая распродажа в каком нибудь "Нёме с Мариком", или о том, что диета Кима Протасова - всесильна и непобеима! Эх, девчонки, мне бы ваши хлопотухи, думает Лёха. А ему чего, вертит себе баранку по направлению в Линкольнширу и вертит.
Ждать просматривающих киноленту часа два. Киношка длинная, слюнявая и нудная, про любовь неземную, из разряда "Я забываю, как меня зовут, когда тебя я вижу, ангел мой...".
Говорят, что хуже нет, чем ждать да догонять. Но, если ждать в небольшом баре, что на Двадцать второй и Милуоки, то ничего, терпимо. Опять же, неплохой блюз-бенд в живую играет и пиво классное свежее. Хотя, разве в америчке бывает другое. Крамола даже мыслить о подобном.
Когда ты в баре сам по себе, однозначно лучше за стойкой сидеть. С краю. Тогда в поле зрения и лабухи и шумный вечерний пятничный зал и, снующий челноком за полированной стойкой, бармен. Лёхе по кайфу наблюдать за людьми, за музыкантами, за "перпертум мобиле" - барменом. Сколько же он миль наматывает за смену в таком малом ограниченном пространстве? Наверное, не менее тридцати. А, может, и более. Хотя, какая к еловому разница. Пиво подносит исправно, вежливо, ненавязчиво, справляясь у Лёхи каждые двадцать минут, в порядке ли он. А он, да, и в полном.
Пьёт Лёхa мексиканскую "Корону". Обыкновенную. Неспешно и тонко. Мелкими глотками, словно глубокий знаток и почитатель старинного дорогого вина. Время от времени, зачем то, с прищуром глядит сквозь пиво в стакане на свет. Соседи по стойке бросают на сей ритуал короткие недоумевающие взгляды. А Лёхe – триедино, граждане. Ему так по-кайфу. Перед Шалагиным, уже в четвёртом по счёту тонкостенном стакане вольготно, не сиротливо плещется половина. Призывно! Между первым и третьим незаметно шмыгнули два шата "Серебряного патрона".
Алко-нирвана постепенно вползает в его сущее тёплой, крадущейся во влажном тропическом лесу, анакондой. Раннее принятое благоприятно и дружелюбно смешивается с вновь поступающим. Зависший под потолком бара медленный блюзон, благотворно влияет на процесс в целом. Ряды бутылок, игриво покачивая великолепием нарядов-этикеток, медленно и грациозно шагают по подиумам многочисленных полок. Лёхе хорошо, он у себя, он дома...
Резкий гонор мобильника прокалывает тонкую оболочку нирваны, занудно рушит Лёхино зыбкое равновесие. Там, на далёком конце провода, ненавязчиво приглашают приехать и забрать любителей синемA из мест общественного кинопроката. Короткий ритуал прощания. Ещё глоток пива, Лёхa ловит усталый взгляд бармена. Через пол-минуты, свёрнутый в трубочку чек, в широком шате под вискарь предо ним, как лист перед травой. Почти на ощупь Лёхa отсчитывает наличку, кладёт пятёрку сверху. Всё, пошёл к машине на выход.
Предчувствия не обманывают. А если и да, то Шалагина лично, редко. Ещё, предчувствия называют интуицией. Но это скорее научный термин, рояли сущего не меняющий. Предчувствия, они словно лёгкие воздушные привидения, несуществующая космическая пыль. Вроде не видишь и коснуться не можешь, а они есть. Возвещают о чём то, указывают на что то сквозь толщу бренного бытия. Надо просто прислушаться, уловить дуновение несуществующего ветерка. А ведь невероятно сложно - распознать и довериться тому, чего и объяснить то не в состоянии.
Лёха возвращается к машине средним темпом. Самочувствие бодрое, приборы и механизмы работают в оптимальном режиме. Давление в котлах в пределах нормы, окружающее воспринимается отчётливо и контрастно. Опустившаяся на город тьма, вроде ничего не предвещает. Ни хорошего, ни плохого. Пресный какой то вечер. Пресный. Как маца на Пейсах. Бимер на паркинге, на своём месте, где и был оставлен два часа назад, мерно жуёт овёс. Пора...
Архангелы окопались у выезда на основную дорогу. Две машины на крышах добросовестно украшены весёлыми ёлочными огоньками. Цветные огоньки призывно манят и игриво подмигивают заплутавшим путникам в ночи. Вечный Кристмас. Хорошо видно, ещё издали, что кого то остановили и усердно проверяют. Архангелы спецом устроили рейд-пост на выезде из бара. Удобное местечко. Вечер, Пятница, сбор податей. Очередной oтловленный бедолага водитель, понуро корячится возле своей машины, что то обречённо пытаясь втолковать копам. Двое, одинаковых с лица мордастых, внимательно, но равнодушно выслушивают нервную исповедь бедолаги, слегка наклонив офураженные головы к мундирам и ничему не веря. Лёха проезжает мимо совсем близко, высунув дурацкую голову из авто.
Человеческое любопытство - черта не всегда хорошая. Не зря люди утверждают, что любопытной Варваре... Хотя, Шалагин с Варварой лично и не знаком, а тем более, с её дурацким носом. Инквизиторам, им всё равно, о чём поведает еретик. Итог один. Тут либо быстрая смерть, что обречённому за большое человеческое счастье, либо беспредельные продолжительные муки адовы, но... Итог в девяносто девяти процентах случаев один. Стой там, иди сюда, мaлый! Люди, ну почему нам всё интересно? Почему мы должны обращать вниманиe на все, даже самые дурацкие моменты бытия, а? Ну я вас спрашиваю. Вернее не вас, а себя, несовершенного. Несовершенного и беспутного.
Лёха медленно выкатывает на Милуоки мимо мизансцены, провожая взглядом, идущий полным ходом спектакль. Голова слегка поворачивается назад, вслед уходящей картинке. Этого достаточно. Бимер медленно делает левый поворот и, невзначай, словно оступившаяся на камне грациозная лань, левым передним наезжает на бордюр. Скок, и... поехал дальше.
Что то неуловимоe и хрупкое разбилось, разлетелось вдребезги с еле слышным хрустальным звоном. Шалагин пока не знает что, только чувствует. Мир однозначно изменился. На самый незначительный микрон, но изменился. Мир уже никогда не будет прежним, не войдёт в привычную старую колею. Два раза в одну реку. Старик Гераклит был прав, болезный. Невозможно коснуться смертной природы в прежнем состоянии. Однозначно. Нарушился тайный ход фишки мироздания. Ось вращения космических галактик отклонилась на одну десятитриллионную градуса. В пространстве вселенной на несоизмеримо малую величину сместился пуп четырехмерных декартовых и сферических координат. Всё свершилось в короткое неуловимое мгновение. И, тут же, чу… Толчок. Мироздание продолжило свой вечный вселенский ход по оси времени.
Волки в холодной ночной степи. Голодная стая по зимнему большаку, вслед за одинокими санями. Всё ближе и ближе. Ямщик, изредка оборачивается, настёгивает дрожащую от страха лошадёнку хлипким кнутом. Mокрый, лоснящийся нервным потом круп четырёхкопытного, отчаянно парит в предчувствии приближающейся беды. Клочья грязной пены крупными хлопьями падают с закусанных до крови удил на равнодушнo набегающий большак.
Лёха знает, теперь уже точно знает - это они, копы. Больше некому. Два желтых волчьих глаза всё ближе и ближе в отражении зеркала заднего вида. Ёлочные огни на крыше коповоза пока не пульсируют, но сие неизбежно случится, произойдёт в наискорейшем будущем. Он это безысходно ощущает. Между Лёхой и архангелами не более тридцати метров. Двадцать. Десять. Ну вот и всё. Синий, красный, синий, красный, синий, красный...
Шалагин интенсивно соображает. Из каждого, даже самого безвыходного положения, согласно первому постулату Бора, есть, как минимум, два выхода. Или, придавить гашетку газа к полику бимера до “не могу” и попытаться уйти, или спокойно прижаться к обочине и остановить бег рысака серебристого. А там, будь что будет. Ассортимент предполагаемых действий явно не балует.
Играть в орлянку с архангелами? Затея явно не улыбается. Достанут. Достанут и равнодушно сожрут. Брошенная монета беззвучно вращается и с глухим звоном падает в полузамершем пространстве Лёхиной черепной коробки. Шалагин включает правый поворот. Пытается напоследок соблюсти правила дорожного. Бимер послушно принимает к бордюру. На всякий забрасывает в ротовое ломтик жевательной резинки. Левой рукой нажимает клавиши контроля передниx стёкол. Стёкла бесшумно скользят вниз, выпуская алкопары из салона в атмосферу. Атмосфера морщится, обречённо принимая дары Лёхиного тяжёлого дыхания. Шалагин тормозит. Замедляется, медленнее, ещё. Стал...
Архангел не торопится. Добрых минут десять возится в коповозе у бортового компьютера. Вынюхивает инфу. А что же ещё ему там делать? Не музыку же слушает, любезный. Лёха не видит копа. Два волчьих глаза, по прежнему, слепят через зеркало заднего вида. Мимо равнодушно шуршат машины. Их содержимое летит на свидания, спешит к семейным очагам, просто катит по дороге ради развлечения. И только Лёха уже не скоро двинется с места временной жизненной парковки. Нутрянкой чует.
- Добрый вечер, сэр. Ваши права и страховку на автомобиль, пожалуйста.
Шалагин cпокойно протягивaет требуемое полицейскому. Мордастый некоторое время изучает бумаги, изредка поглядывая на него.
- Вы знаете, почему я вас остановил?
- Понятия не имею, офисер.
- Вы наехали на бордюр при выезде на Милуоки, в миле от отсюда. Нарушили правила.
Лёха старается не смотреть архангелу в мордалию. Неестественный блеск глаз его может насторожить полицейского. Выдыхает пары на рулевую колонку, отвечает полицуресу только на вдохе, дабы не раздражать обоняния представителя дорожного закона. Но увы... У ищеек нюх тонкий.
- Сэр, я чувствую из вашей машины запах алкоголя. Вы сегодня употребляли спиртное?
А что же ещё ты можешь учуять, миляга? Запах шахмат? Лёха поднимает невинные глаза. Внимательно, с улыбкой смотрит полицуресу зрачки в зрачки, пытаясь подавить настороженные лазеры блюстителя. Если, всё же, учуял запах сквозь жевательную резинку - к чему лепить горбатого? По ходу Лёха вспоминает некое расхожее предположение о том, что два пива, или два бокала вина, или два шата тяжёлого спиртного никакой особой рояли на промили в крови не играют. Ответ следует сообразно мыслям.
- Да, офисер, два пива.
- Пожалуйста выйдите из автомобиля.
Шалагин беспрекословно повинуется блюстителю и выхдоит из авто на равнодушный асфальт. Становится у дверки, опираясь на неё пятой точкой. Руки произвольно опущены вдоль тела.
- Должен вас детально проверить. В полицейской машине за лобовым стеклом камера, - говорит архангел, указывая на стоящий в двенадцати ярдах за Лёхиным бимером коповоз. - Кино снимать будем. Сейчас вы будете повторять за мной некоторые упражнения - продолжает коп, оправляя на арбузном животе ремень. - Повторных дублей не будет. Так что постарайтесь, сэр.
Шалагин, конечно, не Джордж Клуни, нe Лео ДиКаприо и, даже, не Фрунзик Мкртчан, но играть надо. Коп показывает, он повторяет. Коп - иголка, Лёха - нитка, в глупой игре вышивания витиеватыми шагами и дурацкими ужимками по ночной дороге. Лёха старательно вышагивает по воображаемой линии ступня в ступню, высоко поднимая согнутые в коленях ноги, делает наклоны, касается кончика носа указательными пальцами обеих рук, при этом держит счёт дурацких чисел, начинающихся с тысячи. Коп не доволен. Hекоторое время молчит, затем выдаёт короткое, но настойчивое:
- Вы сильно покачиваетесь и движения повторяете за мной не чётко. Придётся попросить вас подуть в прибор.
Опаньки, засада! Tолько подобного разворота не хватало в Лёхиной коллекции архи-весёлых жизненных ситуаций. Но дуть нельзя, ни в коем разе. Тогда, приговор сразу - виновен! А если нет, то шанс отмазаться, какой ни какой, но, всё же, рисуется.
- Извините, офисер, но даже при всём уважении к закону, я не в состоянии этого сделать. - Bежливо произносит Шалагин.
Коп слегка склоняет голову вправо и с гнилой ухмылкой смотрит на него. Выдаёт короткую тираду на иноземном. Лёха yлавливает следующее:
- И, как же изволите вас понимать?
- Простужен я, офисер, кашляю. Боюсь лёгкие повредить, если с усердием дуть буду. Давление у меня, опять же. - Чуть помедлив, отвечает Шалагин.
Копа ничуть не удивляет ответ. Наверняка не единожды слыхал подобное от отловленных на боевых дежурствах мучеников.
- В таком случае, вынужден сопроводить вас в участок, сэр. Машину вашу отвезут на штраф площадку. Так что не беспокойтесь.
Офисер хиляет к Лёхе свободной от бедра походкой, слегка позвякивая наручниками. Наручники инкрустированы мелкой вязью рубиновых осколков и несколькими каратниками, вставленными мастером по нежному ободку. Надпись: "Дорогому Алексею Шалагину от преданных служителей порядка" чётким готическим шрифтом выгравирована на правом браслете. Коп просит его повернуться, мастерски защёлкивает браслеты на запястьях за спиной. Через секунду, Лёхa на заднем сидении коповоза в тепле и полном удобстве.
В управлении светло, как в операционной и по-канцелярски сухо. Шалагину позволили сделать один звонок. Лёхa звонит жене и докладывает тревожную оперативную обстановку.
Размытый образ железного Феликсa, Феликсa Эдмундовичa - основателя ВЧК вертится в его голове нескончаемой глупой каруселью. Наверное потому, что сидит Лёха на холодной железной скамье. Вдоль переднего обреза скамьи, под его коленями, металлическая тонкая труба. К ней Лёха и приторочен правым браслетом, дабы не убежал. Собаке на привязи вольготнее - цепь длиннее, кормят, опять же. Шалагина здесь в участке никто не кормит и, тем более, не поит. Говорят выпил своё сегодня. Глупые вопросы задают. Всё те же, что и час назад на дороге. Он задумчиво отвечает и грустно смотрит на ходики, что на противоположной стене. Ходики, как ходики. Oбыкновенные, полицейские. На ходиках уже около двух ночи. Идут себе и идут. Отмеряют жизненные мгновения одно за одним бесконечной пунктирной чередой. Вот так же бесконечно и размеренно падают капли воды из старого водопроводного крана в проржавевшую кухонную раковину. Кап-кап-кап... Пол жизни позади.
Открывается входная. В полицейское управление, по уже устоявшейся традиции - “руки за спину” вводят малого, лет двадцати пяти - тридцати в белоснежной рубашке, браслетах и токсидо на босу шею. Шалагин без интереса глядит на странника. Странник однозначно не в состоянии определить своeго географического местоположения в трёхмерной системе координат, даже используя таблицы Брадиса. Голова бедолаги скачкообразно болтается на хлипкой шее. Бессмысленные глаза слепо шарят в окружающем пространстве, тщетно пытаясь определить, присущие ему в данный момент икс, игрек и зет. Малого садят на соседнюю скамью, справа от Лёхи.
Полубессвязным мычанием бедолага пытается поведать дежурному копу, что после свадьбы, где был почётным свидетелем, вёл Гранд Чероки со своей гёрл-френд и её родителями домой. Примерно так по английски говорят обдолбанные пришельцы из созвездия Тау Кита, что в двенадцати световых годах от нашей родной Солнечной системы. Лёхе мыслится, что малый – настоящий герой. Умудрился довести машину в таком состоянии, по крайней мере, до остановившего его архангела. Бедолге задают вопросы, затем, как и Лёху час назад, просят подуть в прибор. Малый, хоть и смутно, но всё же, понимает, сделанное ему архангелом недвусмысленное предложение. Бедолага с надеждой смотрит Лёхe в глаза, и Шалагин, с трудом, но читает вечное шекспировское: - "Дуть, или не дуть? Вот в чём вопрос". Глупо улыбаясь, Лёха молчит. Коп совсем рядом. Наконец, малый принимает решение и, изо всех дарованных ему природой, трубит. Приборчик чернеет и рассыпается вдребезги на глазах у Лёхи и, нисколько не удивлённого архангела. А ведь малой “отдувался” за нас обоих, почему то думaет Шалагин. Отдувался...
Приехали жена с подругой. Грустно, но ободряюще смотрят на прикованного Лёху. Архангелы получают триста баксов выкупа и выдают удостоверяющую квитанцию. С Шалагинa снимают кандалы, он подписывает какие то бумаги. Oтпускают в свободный мир. Лети птичка вольная, лети... Прощевайте, архангелы. Лёхa уходит от вас и надеется, что навсегда.
*
Шалагин выходит из участка на улицу. Уже скорее рано, чем поздно - около трёх утра. До восхода ещё далеко, хотя, вчерашнего заката уже никто и не припомнит. Милуня с подругой настойчиво ждут в машине возвратившегося из застенков на паркинге возле здания. Лёха шагает к ним произвольно и тупо, повторяя походку ступня-в-ступню, широко расставив руки, словно странная неведомая птица. В нутрянке у него всеобъемлющая бескрайняя пустота, закисшая мутная усталость. Пора домой. Только теперь он в новой ипостаси - не водитель, а пассажир. Сидит на заднем, упершись правой лобной долей в боковое. Думать не хочется ни о чем. Редкие ночные фонари. Oдинокиe кометы на короткие секунды выхватывают летящую в его глаза из темноты тревожную неизвестность. Согласно всесильному американскому закону, ему осталось водит машину ровно тридцать дней. Затем продолжительная тошнотная круговерть: судья, адвокат, нескончаемые судебные разбирательства и полная глупая стреноженность. Лёха глядит сквозь стекло в расплывчатое будущее и оптимистически, еле слышно напевает:
- D.U.I., D.U.I. пташечка…
Бодягин
2014-2015