Это страшно, когда у тебя нет ничего, кроме алкогольной жажды, кроме хотя бы одной бутылки в день. Бутылки водки. Эта страшно когда ты понимаешь, что не в силах преодолеть эту зависимость. Это уничтожает.
После того как перегорели трубы, я позвонил давнему знакомому Борису Борисовичу из ФСИН и попросил меня закрыть на месяц-два.
- Нет проблем, - ответил он. - Скоро буду, только не умирай прежде смерти, ха-ха!
Приехал он, когда мне был полный конец и подступала отключка. Взяли, в общем-то, неживого. Очнулся в камере 3 на 1,5м. Увидел толчок, и возрадовался: - Все, конец судьбе! Я свободен от себя! Отныне я подчинен железобетонным обстоятельствам!
И стал я от этого думать и сочинять, я стал радоваться утру, стал благословлять ночь и день. Я почувствовал себя вновь родившимся, мозг освободился от водки и желания водки. Мне приносили еду, я ел ее как Христос ел акрид, в голову зачастили мысли. Я ничуть не огорчился, когда один страж, пресытившись глупыми моими улыбками, шепнул в ухо: - Ты что, мужик, не понял? тебя поменяли на ПЖ, и ты никогда не откинешься?
Только ночью я понял, что в камере своей я навсегда, и это в каком-то роде бессмертие! Там, за стенами, я был смертен, я ежедневно убивал себя свободой, убивал печень, нейроны, сосуды, мозг, совесть, своих детей, наконец. А тут я бессмертен! Вы представьте, что вы со своей жизнью навсегда заперты. Значит, всю жизнь ваша жизнь будет с вами до последней секунды, и вы можете с ней делать все, на что способно ваше сознание, отличающее человека от камня! И никто на свете не может теперь повлиять на нее! Тут вы, скорее всего рассмеялись: - А распорядок ПЖ-зека?
А что распорядок? к нему быстро привыкаешь, и он как бы исчезает, становится необходимостью, и ты остаешься один на один с собой, как Бог бытует во Вселенной одиноко и всесильно, и все потому что Борбос, так мы его называли в школе приказал стражникам особо меня не прессовать. Борис Борисович стал моим богом, хотя я не знал об этом наверняка, лишь догадывался, когда, например на моем столе появлялась баночка, скажем, маслин или шпрот. Эта баночка занимала мое внимание месяц или неделю, может, год, пока не замещалась банкой ананасов или корнишонов. Как я знакомился с ними, прибывшими оттуда! Как с НЛО! Брал в руки читал надписи, отставлял в сторону, чтобы взять ее спустя день или неделю и снова спрятать, потому что открыть ее мне было нечем, а нарушить интимность наших отношений не хотелось. Как-то я подумал, что мог бы разломить банку руками, но не сделал этого, ведь открыв ее, я бы что-то в мире уничтожил...
Однажды Борбос, пакостно улыбаясь, принес куклу Барби! Господи какой это был подарок, эта маленькая красивая кукла, с каким воодушевлением я с ней знакомился! Как с чудесной женщиной, нет, как с библейской Евой! Сначала украдкой разглядывал, пытаясь угадать норов и сущность, читал надписи на коробке, представлял как открываю ее и беру в руки. Скоро я раскрыл ее, и мы подружились. Мы беседовали, я рассказывал ей о геологии и женах, кормил из крохотных мисочек, сделанных из коробки, в которой ее принесли. Нам было нескучно друг с другом, все что происходило с нами и между нами было нам приятно. Как я раздевал ее, тер мочалкой из кусочка собственного белья, сушил полотенцем, а потом, когда она лежала, отдыхая после ванны, рассказывая сказки про ковбоев, и красавцев-джентльменов, ищущих себе драгоценную половину! Как она слушала меня! Так доверчиво, что я чувствовал ее своей дочерью.
Вся эта моя жизнь была столь чудесна, что случайная мысль о том, что Борис Борисович может пострадать от гуманитарной своей деятельности, причиняла мне физическую боль и страх, и я неистово молился за него, иногда часами умоляя Бога пощадить его и воздать по заслугам, то есть оставить на занимаемом посту!
...Еще у меня был унитаз. Толчок. Он был для меня целым миром! Когда на меня находит, я бунтую, то есть раз за разом сливаю воду. - Почему я это делаю? - думал я и отвечал себе: - Во-первых, мне нравится как жизнерадостно клокочет вода, уходя в клоаку, во-вторых, мне нравится раз за разом доказывать тюрьме, что я могу ее победить, пусть в малом, но победить. Сливая воду, я сливаю напряженность, которую, как паутину ткет камерный паук, которого я никак не могу обнаружить, обнаружить, чтобы узнать его ближе и сделаться ему другом.
В тюрьме самое ценное - это время. У меня оно вполне релятивистское в зависимости от движения или неподвижности мысли, оно либо замедляется, либо ускоряется, и я, хозяин его, знаю, что оно кончится, когда Бориса Борисовича накроют, и меня выпустят. Трудно сказать, боялся я этого или хотел. С одной стороны, конечно же, хотелось бы пройтись по бульварам, но с другой я слишком хорошо знаю, как губительна свобода, убивающая как туберкулез.
Конечно, я спал с Барби, и это было прекрасно! У меня ничего не оставалось ни в яичках, ни в предстательной железе, но я, глядя на нее, дрочил и дрочил, и мыть ее приходилось часто потому что она вся была постоянно в сперме. Иногда я представлял, как она глотает ее, как хочет, чтобы я вошел в нее, разодрав на сотни упоенных кусочков.
Все кончилось тем, что я утопил ее в клоаке унитаза и спустил воду, чувствуя себя натуральным убийцей. Однако она застряла, видимо, что-то привязывало ее к моей камере, ко мне, и мне пришлось силой протолкнуть ее к другой жизни. Я протолкнул, она ушла.
Почему я это сделал? Не знаю. Но вы узнаете... Без Барби мне надо было кого-то любить, и я влюбился в банку Кильки в томатном соусе. Любить ее было трудно. По опыту я знал, что в банку входит до 20-ти килек, а любить сразу 20 сексуальных партнеров как-то не позволяла фантазия. Тогда я представил себя мусульманином, и у меня получилось! Я разломал банку на две части, выбрал самую стройную кильку и назвал её любимой женой, и лег с ней в свою постель. Там мне почудилось, что я сошел с ума и, чтобы прекратить сумасшествие, съел всех своих жен, томившихся в двух половинках разломленной банки. Потом я улегся на пол и стал соображать, придумывая себе следующее сумасшествие. У меня получилось быстро, я очутился между Сциллой и Харибдой, и обе они были мною. Но, посмотрев направо-налево я никаких сцилл и харибд не обнаружил и решил что их нет и потому надо что-то придумать еще, более вещественное. Жизнь - это насквозь придуманная штука, это придуманные счастливые браки, добрые миллионеры, гуманные правительства и эльфы. Но я понял, вернее вспомнил, что, оставшись без иллюзий, я умру. Умереть было не жалко, но видеть мертвыми глазами ухмылку Борбоса, мне никак не хотелось. И чувство самосохранения подало свой голос в пользу Жизни. Что у меня было в активе? Полное отсутствие водки, банка ананасов, банка шпрот и Борбос. В пассиве было одно - огромное количество времени, которое требовало передела. Да, время нужно постоянно переделывать, как нужно постоянно переделывать чугун в сталь, чтобы делать из последней оружие и менее необходимые конструкции.
Да, в тюрьме мозг становятся главным. На воле впереди сноровка, реакция, а если ты в камере к чему тебе сноровка с реакцией? В камере они вредны. В камере, главное воображение. Если ты ПЖ, и тебе никто не мешает, включай воображение, и если ты мастак, то получишь все. Маркизу Помпадур, Мартинику с негритянками, все получишь! Главное не дергаться, и тогда воображение закипит, как бражка, и тогда, когда запрещается лежать, и тогда, когда тебя бьют...
Вы не верите... А если, как говорилось: - А в окопы тебя, а послать тебя в бой?
Но это всё фигня. Я получил свое ПЖ. И доволен. Водка хуже, с ней ты животное, не умеющее собой распорядится. А тут НЕЛЬЗЯ СГОНЯТЬ ЗА ВОДКОЙ Это освобождает, это как ампутация, нет, как удаление лишней конечности или головы. Если бы люди знали как тут хорошо без воли, ФСИН стало бы богаче Алибабы...
Сколько лет прошло, не знаю, но Борбос подселил ко мне женщину, слава Богу, зубы были у нее не гнилые. Она стала хозяйничать, но мне ее совсем не хотелось, она и так и эдак, да так что я через кабуру в соседнюю камеру возмолился, на что, вещественно получил в ответ откровенное мнение. Если вы не знаете, то кабура - это дырка в соседнюю камеру, через нее можно передавать сигареты, дурь и все, что в диаметре меньше сантимета
Продолжение после утренней переклички.
Ночью приснилось вот это:
Вот пришел в гости Вечер с пустыми руками. Уселся в кресло, как будто меня и нет.
Я понимаю, меня и в самом деле нет. Некого поить шампанским, некому рассказывать анекдоты, посудачить не с кем. Я его понимаю, меня нет, но "меня нет" обрадовался бы шампанскому, может быть, даже вспомнил старый анекдот и прежние встречи.
- Слушай, я тут вчера котлеток налепил...
- Для меня? а как ты узнал, что я приду?
- Ты всегда приходишь...
- Но тебя нет?
- Да.
- Понимаю. А ты не пробовал помириться с утром, которое со зла ничего не приносит тебе, кроме похмелья? А с днем не пробовал помирится?
- Не получается. Я давно уже никого не жду.
- Но я же пришел?
- Да, ты пришел. А потом придет ночь. После столовой ложки корвалола.
- Клинический случай, - вздохнул Вечер. - Есть что выпить, кроме корвалола?
- Полбутылки водки,полторашка пива и королевских креветок 400 граммов...
- Класс! Вечер, похоже не будет томным! - сказал Вечер, вынимая из кармана бутылку Black Label.
Приснился мне давеча сон, что мне ничего не приснилось, более того, ничего давно не снится. То есть моя душа умерла и ничего не переживает, и не стремится меня как-то защитить, потому как и повторяющихся снов не стало вовсе. Что такое повторяющиеся сны? Это когда вам раз за разом снится, что вас в армию забирают, хотя вы давно отслужили, ну, или боитесь, что экзамена не сдадите, хотя вы уже давно все экзамены сдали. Душа вам эти сны преподносит, когда вы чего-то боитесь, а она говорит тебе эти снами: Забудь, все уже давно случилось и бояться потому нечего.
И со мной все уже случилось и бояться нечего, потому снов не и бывает. А вроде жив, и пиво с креветками нравится...
Сейчас я на грани, я раздвоен, ролуживой кот Шредингера. В одной действительности я выудил этот рассказ из мысленного облака в пять утра, в другой - поленился идти к компьютеру и быстро заснул. Проснувшись, оказался в другой действительности, в которой этого рассказа не существует.
Юный, я шел по перилам ж\д эстакады, я шел по грани действительностей. В той, в которой я не упал, я живу до сих пор, живу, зная, что в другой действительности я оступился, чтобы стать окровавленным куском мяса с торчащими из него костями.
Я всё так чувствую. Вот я лежу близ грани с любимой женщиной и остро ощущаю две действительности. В одной мы счастливо доживаем до старости, в другой - доползаем до ненависти. В первой я жив до сих пор, в другой - мертв будущей смертью.
А все просто. Я существую только в себе. В своём теле. В своей голове. За их пределами меня нет. Меня, именно меня, нет в сознании матери. В сознании сына, дочери. В них отражение меня, чаще в кривых зеркалах. А если бы я, весь, с потрохами был хотя бы в близких людях, это был бы полный занавес. У человека может быть только одна личность, иначе - шизофрения. Желание понять близкого человека - путь к шизе? Желание сумасшествия?