— Больше. Никогда. Не приводи сюда. Эту. Суку.
Это было началом конца.
Сладкий 18-ый год. Только-только взорвал «Pink Phloyd». Из каждого «утюга» любого уважающего себя и свои музыкальные вкусы школьника гремела «Дико, например» вперемешку с «Лаллипап».
— Ты должна познакомиться с Глебом.
— Неужели?
— Глеб, я здесь не один.
Девчонке на вид лет девятнадцать. Мрачная. Ещё одна жертва страшной депрессии... Волосы чернее чёрного ворона. Кучерявые непослушные волны спускались всё ниже по тонким изгибам талии, бёдер... Кожа — смуглый персик — оголена на бархатистой спине. Панк ею умилялся. Даже упивался. Очередная дурочка. Удивите, кто на этот раз? Model, actress, dj? А, может, kassirsha?
Отвлекаясь от постановки диагноза новоиспечённой подруге Даниила, на ближайшую на ночь, скорее всего, Глеб понял, что Панк уже минуту стоял около него. Вместе со своей брюнеточкой.
— Чел, познакомся, это...
Плёнка в голове Голубина сама собой закончила: «Моя — девушка, подружка, shawty, сучка, шалава...»
— Моя давняя подруга, с Пензы ещё, Элеонора.
«О, угадал. Подружайка, значит,» — мысленно погладил себя по головке за сообразительность блондин.
— М-м-м, — протянул Глеб, но, увидев неодобрительную реакцию на приветствие девушки в глазах Бумагина, добавил:
— Безумно рад познакомиться, Э...
Фара завис на секунду, куря пятидесятый блант за ночь.
— Да забей, чувак, ты в конкретной отключке, — за него ответила Элеонора и, отпив из его стаканчика неясной консистенции жидкость, зашагала прочь от обоих.
Голубин слегка оторопел, смотря на пустое пластиковое донышко.
— Она мою водяру выжрала, — только и сплюнул Фара. Панк лишь пожал плечами, слегка ухмыляясь. Такие выходки были вполне в духе Эли.
— Где ты взял эту девицу, а? — пробубнил уже изрядно опьяневший Глеб. — На какой трассе, точнее...
— Не неси чушь, ок, да? — грубо ответил ему не менее пьяный Панк. — Она нормальная, в отличие от половины присутствующих. Я сейчас заказанных Тейпом шлюх не считаю.
— И имя ещё такое... Хрен выговоришь! — не унимаясь, гнул своё Фара.
— Да обыкновенное имя. Букв, конечно, больше, чем в «Алеся»...
— Вот про неё только не начинай, — торопливо прервал его Глеб. — И так настроение на нуле.
— А что так?
— ...Грязная ****ь, которую лирический герой подцепит от нехер делать. Напишу про это трек и назову его «Пломбир».
Пьяные танцы на столе.
Плавная, но до жути грубая японская речь изо рта этой сладкоголосой нимфы.
— Откуда она его знает? — пролепетал Фара, подходя к мулатке всё ближе. — И так чётко...
— Э-э, че-е-ел, — остановил секундный порыв друга Панк. — Не стоит. Она не при делах.
— Хочу, — ткнул пальцем на плоскую грудь девушки Глеб, и только теперь заметил её странный прикид. Она вся была во льну.
— Мало ли чё ты хочешь, — взъелся Бумагин. — Пока она сама тебя на хутор бабочек ловить не послала — остановись...
— Чё, больной, что ли? — смеялся над его «предостережениями» Глеб. — Чтобы мне сука отказала? Смешной ты сегодня, Панк, не ожидал.
— Смотри сам, — подытожил Даня. — Когда на лопатки приложит — не жалуйся.
— Чего-о? — хихикнул Голубин и подошёл вплотную к черноголовой азиато-кареглазой бестии, как он окрестил её у себя в голове. Глеб уже предвкушал весёлую ночку.
— Детка, — начал Фарик, но тут же осёкся под испепеляющим взглядом чересчур серьёзных глаз. — Ты, конечно, не белый лебедь, но...
И он таки прилёг. Эта женщина, не состоящая, по его мнению, в союзе с головой, начиная с рождения, его в прямом смысле подмяла под себя. Пара точных ударов и он отключился.
Все словили шок от «новенькой» в их закрытом клубешнике, что уже активно «качала права». Что за шмара посмела начистить морду лица самому «королю всея русского рэпа» — вот что всех беспокоило.
— Слезь... с меня, — от боли скрежетал Фараон, харкнув кровью прямо в её всё ещё невозмутимое лицо. Но ни один мускул не дрогнул. — Выкуси... сучка.
Он это почти на издыхании выпалил.
Элеонора в последний раз двинула ему. Резко и метко. Ударил пришёлся по плотно сжатой острой скуле. После «поцелуя» с её фалангой осталась струящаяся красным полосочка — очередное напоминание о его «развесёлых» посиделках. Если бы не его пьянство, да кабы не её чёрный пояс — всё сложилось бы иначе. Наверное. Этим «Чёрный Снайпер» тешил себя при просмотре многочисленных роликов с его избиением.
«Очередная ****ь ставит на место», «Ну и прально, давно пора, хватит уже трахать всё, что движется», «Блант уже некому крутить...»
***
Топчу эту землю и вдыхаю кислород — не зря же?
— А для чего быть такой язвой, детка? — ухмыльнулся рэпер.
— Я ему отказала. И вместо того, чтобы по-хорошему отвять, он решил позвать меня на съёмки клипа.
— И... — подводил Юра к самому «соку». — Заставил тебя...
— Именно, — прямо в камеру, чётко и ясно.
Молодой человек, у вас тут игра перевернулась.
Сталкерит его бывших, настоящих и будущих.
Тупая сука, что мешает тебе спать.
Кто любит всех, тот не любит никого.
— Я уже давно обесцениваю женщин и их плотские утехи.
Он у него в одном раду с, простите за богохульство, Хансом Циммером и Китом Ричардсом.
— Ну ничего себе... Вот это поворот.
— Почему он эту дуру выбрал? Ну она же не настоящая! Ну ведь у неё... У неё ничего настоящего нет! А я прям... Ты понимаешь, я ведь всё говорю то, что думаю, и делаю то, что хочу...
— Знаешь, на моей стороне вовсе не весело.
— И не было никогда.
Источаемый всем существом.
— Это не любовь. Это психическое расстройство! У меня, по-твоему, стокгольмский синдром? — гневно и вместе с тем потерянно верещала в трубку Эл. — Ответь же мне, а?!
— Это не моя жизнь... Это просто приятное прощание с другом.
— Я сильно увлечён ею, чёрт возьми!
Никогда ещё «Панк» не видел друга таким окрылённым, со времён их отношений с Лесей до всей канители с наркотиками и селфхармом.
— Кищук, Каф, Ли, Перушева, Белоцерковская, прости Господи, снова Каф... И ещё тысячи шлюх, каждые день через него проходящих. Как на это реагировать? А, может, это он через них проходит? Наркоманка так вообще ноги беспередышно о него откровенно вытирала... Мне это неинтересно. Если он любит мазохизм — пожалуйста. Цирк должен гастролировать. Я, в свою очередь, не хочу иметь к этому фарсу никакого отношения!
— Но ведь он любит тебя...
— Он любит себя, — резко, уверенно, наотмашь. — Я для него очередная проходная «сучка», которой можно подлечить ранки на «изнывающем по любви сердце». Меня достала эта ложь. Его слова ломаного гроша не стоят. Я устала, реально. Вернусь назад на острова, тут делать нечего. Пускай он остаётся один в этом дешёвом спектакле. Мне ни к чему.
— Ну, гарем не даст упасть. Ариведерчи!
***
Шикарно и со вкусом обставленная зала содержала в себе одного знаменитого журналиста и одну осточертевшую по самые гланды «язву».
— Я, наверное, попозже зайду...
— Стой, Глебушка, голубчик. Присядь-ка.
Ничего не оставалось, как послушаться старшего и таки присесть. Он видел её неотрывный взгляд. Испепеляющий, до жути внимательный, с нотками презрения. А потом, внезапно:
— Ха-ха-ха! — как кони в яблоках раскатился безудержный хохот на всё Невзоровское поместье.
Оба, мужчина и мальчик, в замешательстве смотрели на то, как Элеонора извивается в конвульсиях на стуле. Её словно штырило. Это уже даже не на шутку походило. Руки так и чесались «03» набрать на мобиле. Причём у двоих одновременно. Благо, что контакты с неадекватными личностями для того и другого были не впервой.
«У меня *** мёдом залит, что ли, что эти сумаследшие слетаются на него в таких количествах?» — самого себя спрашивал Глеб уже который год. Тяжёлый случай, но хуже этого уже явно не предвиделось. Как же он ошибался...
— Всё... в порядке, Эль? — пробормотал Невзоров после пяти минут абсолютно бешеного смеха. «Оскара» явно не тому Джокеру дали...
— Всё клубнично, Александр Глебович, — переводя дыхание, совершенно спокойно и вменяемо, чуть не по слогам ответила брюнетка. За хлопанием глазок скрывалось стучащее отбивным молотком по натянутым нервам сердце.
— Глеб Геннадьевич, вы... к столу пожалуйте...
Голубин окинул Рокоссовскую немой брезгливостью, не скрывая истинного своего отношения к ней. Даже из уважения к Невзорову.
— А, может, не стоит? Ещё бешенством матки заражусь.
— У тебя явно иммунитет, — ядовито осклабилась девушка.
Вывести её из себя Глебу было как два пальца. И он это хорошо усвоил.
— Так, ребята, попрошу без ссор, — прервал их полную взаимной антипатии игру в гляделки Александр Глебович. — Я пригласил вас отобедать со мной, потому что вы оба — достойные представители нынешней молодёжи. И вам негоже принимать друг друга в штыки. Сейчас и так тяжёлое для страны время...
— Поверьте, дорогой Александр Глебович. Глеб Геннадьевич, — язвительно выделила Элеонора имя-отчество своего «закадычного друга», — и без меня неплохо справлялся. По мне так наше с ним контактирование может не очень хорошо кончиться...
— Элюша, миленькая, что за детский сад? Зачем искать проблемы там, где их нет?
Глеб всё это время без единой эмоции наблюдал за увёртками в край опротивившей ему особы. Сколько этих дур было и будет? Она ничем не лучше остальных. Но зачем судьба их так активно сталкивает лбами? Её взгляды исподтишка, то короткие, еле заметные, то долгие, с нескрываемыми отвращением и неприязнью. Но порой они были обыкновенными. Забывалась, наверное. Без злобы, издёвки и показушной иронии. Удивительный взгляд. Лёгкий прищур, некие всполохи искр интереса в её глазах во время его бесед с Невзоровым. Однако, всё хорошее быстро кончалось. Она словно одёргивала себя, вновь и вновь примеряя облик мегеры. Довольно забавное зрелище со стороны наблюдателя. И с точки зрения Глеба в том числе.
— А вы что скажете, Элюша? — неожиданно обратился к ней Александр Глебович в момент очередного приступа тоски и грусти у девушки. В них она походила на человека без психических отклонений.
— Э-э-э... — начала сразу с информативного. — Думаю, что вы как всегда правы.
Послышался лёгкий смешок на другом конце стола. До «подвигов» Элеоноры было далеко, но смеяться последней ей, по всей видимости, было не суждено.
— Я рад, что вы разделяете мою точку зрения касательно последнего альбома Глеба Геннадьевича. Чертовски сильная вещь!
Эля аж поперхнулась. Она же публично, то бишь при самом Фаре, признала его превосходство как музыканта. Резкий нервный кашель последовал за словами Невзорова. Мужчина сию минуту вскочил с места, похлопать бедняжку по спинке. Заплывшим от предательски подступивших слёз взглядом, брюнетка прожигала краснотой карих глаз еле заметную ехидную ухмылку напротив. Ишь ты, альбом его хвалить повадились в её присутствии! Реально выворачивало.
— Элюшенька, цветочек, в себя пришли? — обеспокоенный Невзоров стоял подле задыхавшейся от желчи девушки, что всеми фибрами желала скорейшей поездки в один конец в ад одному самовлюблённому блондину.
— И не приходила.
В эту секунду раздался рингтон звонка от её любимой японской «братии». Она тут же ответила, не обращая внимания на этикет.
— Что за неуважение?! — вскипел Невзоров, вскидывая руки. — Где ж это видано? Посреди трапезы...
— Это срочно, Александр Глебович! — спешно оправдывалась Эля, лишь бы поскорее сбежать из этого страшного сна.
— Что за чушь? Дай сюда мне трубку, сейчас я им устрою «nandomo»!
— Бумер за мной чёрный приехал, мне нужно...
Невзоров, недослушав её более чем пространные, крайне не исчерпывающие природного любопытства мужчины речи, молча выхватил из рук опешившей девушки средство связи с её «бандюганами», как любил называть японских товарищей Элеоноры-путешественницы журналист.
— Я думала, у нас свободная страна!
На её вопли он не обращал ровным счётом никакого внимания, лишь один Глеб, казалось, уделял — насмешками и улюлюканьем.
— Акстись, Элюш, ты же умная девочка, — только и добавил Невзоров к своим нотациям. — Россия? Свободная? Ну, насмешила, право!
Она хитростью попыталась вернуть назад принадлежащий ей сотовый, в неожиданный момент кинувшись к своему взрослому другу. Тот не оценил, гневно шикнув на неё.
— Вы рушите мечты ребёнка, Александр Глебович! — обиженно надула губки Элеонора. Шалость не удалась.
— Сидеть, я сказал! — прикрикнул на неё Невзоров, на секунду отрывая новомодный телефон от уха. — Подождут тебя твои якудзы на «бумерах».
— Да, «Элюш», ты же умная девочка, — саркастически промурлыкал Глебушка.
— Издеваться над своими «суками» будешь, — язвительно цитировала его же излюбленную фразу она в ответку. Самый старший, как несчастный родитель неуёмных непосед раздражённо тряхнул кулаком, чтоб прекращали базар-вокзал. Мешали чихвостить япошек.
Пришлось всё-таки прижать попу к стулу. Элеонора удивлённо слушала, как публицист на чистом японском отчитывал её окружение, пока те в отчаянии не сбросили. Она представления не имела, когда он успел так хорошо овладеть языком. Хотя, это же Невзоров! От него всякого можно ожидать. Клоуна этого белобрысого ведь взял откуда-то...
Пока эта картина маслом чудесным образом вырисовывалась в кровную вражду между опасными азиатами и не менее опасным репортёром, брюнетка успевала извиваться на стуле змеёй, как будто вечное шило, из-за которого она не могла никак усидеть на месте всю сознательную, когда-то забыли вытащить. И так, и сяк недовольно выгибаясь, Элеонора подпирала рукой бледную щёку с бронзоватым отливом. Пялилась то в потолок, то в пол, то в окно на голубей. Очень познавательно... В промежутках главным несчастьем этого дня было видеть холёную морду недопевца в паре метров от неё. И что все они в нём нашли? Ладно, к 14-летним девочкам у неё вопросов нет... Но Невзоров? Её умный, начитанный, невероятно интеллигентный, а главное великовозрастный друг. Он-то как оказался в числе тех ополоумевших имбецилов, что попали под чары «Колд Сименса». Став очередной жертвой этой «конченной мрази», как он сам о себе лаконично выразился. Нет, серьёзно, остановите планету, я сойду.
И на очередной её такой взор, отвлёкшись от потока бранной нерусской речи Невзорова, Фараон ответил. Почему-то Элеонора не отвела глаза, как раньше, игнорируя «зазнайку» и «прохиндея». Секунд десять палил как X-Ray — насквозь, вдребезги, до тла. Так упорно, что мнимое жжение в области висков чуть ли не плавило холодным клинком её горячую кожу.
Смотреть на него, даже свысока, становилось невыносимо. Поэтому, не забирая красный бомбер и «XR» из рук журналиста, девушка торопливо покинула залу. Голубин и Невзоров машинально переглянулись, не отдавая друг другу отчёт в происходящем.
— Тоже мне... — недовольно брякнул мужчина, разбавляя писк повисшей тишины в ушах. — Щипачи да ворюги, нашла себе компанию, называется!
Глеб, не дослушав недовольные речи Невзорова, соскочил со стула, будто с иглы, и помчался стремглав за кипевшей как лава девчонкой. Перехватив её в коридоре, Голубин молча уставился в её «злато-карий омут». Элеонора так же непонимающе смотрела на него, не выкупая давно изживших себя «донжуанских» трюков.
— Может перестанешь играть и признаешься уже, что хочешь меня? — наконец выпалил Глеб, вертевшуюся в голове весь обед мысль, придавая голосу как можно больше уверенности и сексуальности.
— Чего-о, ****ь? — вскинула соболиные брови девушка, надменно и насмешливо. Какую же чушь он сморозил... И, отцепив от себя его руку, что мёртвой хваткой впилась в её плечо, направилась к выходу.
Но не тут-то было.
Фаре проигрыш в своебразной игре-перебранке был смерти подобен, и он, гораздо резче схватив Элеонору, уже за талию, развернул к себе. Брюнетка не успела даже шевельнуться, как его губы, плотоядные и жадные, впились в её, пухлые, безвольные, полураскрытые от неожиданности. Потеряв самообладание всего на секунду, можно оказаться и не в такой западне...
— Хамло!
Пощёчина получилась звонкая и смачная. Такая, что Александр Глебович, недоумевая, сам пожаловал в злосчастный предбанник. Он подумал, что его любимая «Элюша» опять учудила очереное «светопреставление». Но её и след простыл. В полутёмном коридоре стоял только Фара с опухшей щекой, заалевший как мак по весне.
— Что тут...
— Знаете, Александр Глебович, — без зазрения прервал его Голубин, всё ещё, как в прострации, глядя на открытую дверь. — С женщинами и впрямь нужно быть аккуратнее.