Эта ночь представлялась мне самой неприятной в жизни. Было в ней что-то брошенное. Что-то одинокое. И что уж тут держаться за тайну?! Я говорю о себе. Говорю, а между тем – перед глазами чёрное лето, наполненное городской теплотой и щемящим чувством бесконечности и исчезновения, - именно это хранит в себе август. Вот он, улыбается мне, пока я стою на крыше, а сам уходит, смотря прямо в глаза и не разворачиваясь. Глупец! Думает, что так я не увижу тихого и мерного движения, не почувствую, как под рукой замирает океанский воздух, как приходит конец тому, чем здесь дышит всё вокруг.
В темноте так легко потеряться и потерять. Вот и сейчас я не узнаю ежедневного парка, заученных улиц с их поворотами и скромными магазинами, не вижу знакомых всплесков воды, омывающих набережную – и что толку, что я стою здесь, на крыше семиэтажного дома?! Ведь мне всё равно приходится закрывать глаза, чтобы увидеть.
Под ногами – сморщенный, нагревшийся за день настил, похожий на мягкий асфальт. Он лежит волнами и местами сбит так, что можно споткнуться, но в целом – смахивает на жирный ковёр, шершавый и спокойный. На него я и ложусь – а что делать? До утра ещё как минимум четыре часа.
Вместо подушки – огромная белая голова с красным бантом. Вместо одеяла – розовое платье. Всё это относится к моей второй работе – по вечерам я выбираюсь из Бруклина на площадь в центральной части Манхеттена, перевоплощаюсь в персонажа японской поп-культуры, этакую антропоморфную белую кошечку породы бобтейл и получаю за каждую фотографию со мной по два-три доллара.
Пересечение Бродвея и Седьмой авеню в промежутке между сорок второй и сорок седьмой улицами. Я иду и считаю, а вы прислушайтесь… Таймс-сквер! В одном словосочетании может быть незыблемое триединство, - действия, места, и времени. Здесь и такая автомойщица, как я, может почувствовать себя настоящим артистом, вынужденным спрятаться за смешной и дешёвый фасад. Мои клетчатые ботинки ступают по центру театрального квартала Нью-Йорка и пляшут, пляшут. Моего лица никто не видит, моих рук никто не знает; от подошвы ног до макушки головы я - живой костюм без намёка на собственную кожу.
- Хеллоу, Китти! – останавливается первый клиент за сегодня, и его друг нажимает на фотоспуск. Мне не нужно улыбаться – за меня это делает белая голова, но я всё равно улыбаюсь. Почему? Эти люди кладут влажные и измятые купюры в небольшую, но вместительную сумку, похожую на кошелёк, которую машинально подставляют мои белые перчатки. А значит - нужно отработать каждый цент, который мне подарят.
Между тем этот скафандр начинает давить. Волосы становятся всё более спутанными, а глаза ощущают себя свидетелями запотевших стёкол. Улыбка куда-то исчезла, но я вспомнила об этом лишь на тридцатой фотографии и даже обрадовалась внезапному перерыву. Когда проходит патруль – лучше не шутить. У меня нет лицензии на эту работу, и студенческая виза не спасёт. Я забегаю в первый попавшийся магазин, который оказывается ювелирным, и торопливо снимаю с себя голову.
Воздух опьяняет. Я ловлю его и наслаждаюсь каждой секундой – как если бы долгое время дышала над варёной картошкой под плотным полотенцем, и, наконец, вырвалась наружу.
- Добрый вечер! – здороваются со мной.
Я улыбаюсь в ответ красивому и такому ухоженному мужчине, что невольно вспоминаю о бане на своей голове. Ещё раз улыбаюсь и обращаю взор к сверкающим витринам. Смотрю чуть правее – в сторону проходящих за окном полицейских и мне становится легче.
По моим подсчётам, за эти несколько часов я заработала около ста долларов. В прошлый раз было почти в два раза больше, а значит, надо потерпеть ещё – хотя бы полчаса.
- Хэй, Китти! – восклицает темнокожий парень и с силой ударяет по моей объёмной и пушистой голове.
Я покачиваюсь – в первую очередь от резкого глухого звука, неоправданной неожиданности. «Это ведь не мой костюм, не моя голова. Это аренда, аренда», - снимаю «шляпу» и сразу же осматриваю её со всех сторон. Парень возвращается и начинает извиняться. Я отвечаю: «Итс окей, итс окей», а сама уже иду в сторону метро, спускаюсь и бегу по переходу. Зачем? Я ведь должна зайти в магазин и переодеться. Но ответа нет. Есть только эти клетчатые ботинки, которые ведут меня в сторону дома.
Полтора часа и я здесь. Иду по прямой несколько кварталов и захожу в подъезд, предварительно набрав несложный код и получив в ответ одобрительное, но неприятное жужжание. За ещё одной массивной дверью – большой холл, мраморные полы, красивые цветы в больших горшках и запах, конечно же, запах. С чем его сравнить? Спустя девять лет я побывала в Израиле и в одном из курортных городов – Нетании, вдруг вновь столкнулась точно с таким же. Я не могла поверить в свою удачу - мне хотелось заходить в этот подъезд снова и снова, чтобы всё вокруг замерло, чтобы моё юное американское лето вновь повторилось и чтобы поймать, запомнить и попробовать описать этот аромат. Но в голову так ничего и не пришло. Наверное, так пахнет холодный мрамор в раскалённый жаркий день, присутствие большой воды, и, конечно, свобода - даже если она временная.
Дома никого нет. Я не удивляюсь, потому что живу с четырьмя подругами и на пятерых у нас всего один ключ. Сначала мы всё время были вместе и дубликат нам был не нужен, потом решили экономить и в связи с этим не бросать деньги на ветер, а значит, не делать копию ключа и просто оставлять его в подъезде. Чаще всего везло - дома всегда кто-то был, но в августе я всё чаще и чаще стала попадать в квартиру только благодаря пожарной лестнице. Мне даже нравилось залезать на неё, спускаясь с крыши, приподнимать полуоткрытое окно и вуаля - оказываться в одной из комнат.
Но сегодня всё шло не по плану. Окно было закрыто очень плотно - до самого конца, до самых что ни на есть краёв. Так я и оказалась на крыше.
Сон практически протянул мне свою дружескую руку, как вдруг инстинкт самосохранения открыл глаза и заставил всмотреться в темноту, показывая самую настоящую крысу – чёрную, жирную, гладкую. Инстинкт остался рядом, а вот сон тут же куда-то исчез, - наверное, спрыгнул с седьмого этажа и спрятался под аккуратно подстриженным кустом. Мне хочется сделать то же самое, но рядом с металлической дверью раздаётся щелчок раскрывшейся зажигалки. Он привлекает моё внимание, и я замечаю сине-красный огонёк, он шевелится и разбухает, а вокруг него появляется прозрачный дым.
- Кто здесь? – спрашивает огонёк человеческим голосом и на русском языке.
- А вы кто? – вопрошаю я в ответ и зачем-то беру в руки кошачью голову.
- Георгий Чонишвили, живу в этом доме.
- И я в этом доме. В этом подъезде.
- На этой крыше? – продолжает за меня Георгий.
Я горько усмехаюсь и даже покачиваюсь от такого предположения, но не оправдываюсь, а, казалось бы, выдерживаю театральную паузу и произношу:
- Жаль, что я не курю.
Георгий всё равно протягивает мне сигареты, но я лишь отрицательно качаю головой, взмахиваю левой рукой и подхожу ближе.
- Так вы наша соседка! – радостно выдаёт он, - живёте напротив. Четвёртый этаж. Верно?
- Верно, - киваю я.
- И живёте с подругами, так? Без ключей что ли оставили?
Я радуюсь, что не нужно ничего объяснять – видимо, сон встрепенулся, поднялся с земли и вернулся ко мне, такой прохладный, такой приятный и важный.
- Завтра на работу? – доносится до меня, и я жалею, что научилась спать, стоя.
- Да, нужно выходить ближе к семи.
- Можете переночевать у нас. В гостиной. Сын в одной комнате. Мы с женой в другой.
Инстинкт самосохранения, видимо, тоже решил заснуть. А я вспоминаю о крысе и соглашаюсь.
- Может, чаю? – спрашивает Георгий, и подаёт мне большую кружку, наполненную ароматным паром.
- Да, спасибо, - и тут до меня доносится шум, происходящий в подъезде. Топот каблуков, смех, возгласы, возня, падение...
Мы с Георгием открываем дверь и видим, как Лиза пытается вставить ключ в замочную скважину, но у неё это не получается.
- Лиза, привет! - наконец, говорю я и делаю свой первый чайный глоток.
Она оборачивается, смотрит удивлённо, но тут же произносит:
- Так это я не к нам ломлюсь?! Как странно, - рассматривает дверь, - А с кем это ты? - переводит строгий взгляд на Георгия, - где-то я его видела.
С тех пор я всегда делаю дубликат ключей - а значит, отказываюсь от экономии. Можно с уверенностью заключить - живу на широкую ногу, транжирю, не ночую на крыше.
Но иногда мне снится та ночь, - и в каждом сне она особенная заново. Я опять вижу Нью-Йорк, людей, обстоятельства, слышу запахи, цепляюсь за детали. И если одна ночь помогает переосмыслить целое лето, то что может сделать этот затянувшийся карантин, переваливший за месяц?!
Апрель 2020