Странно устроен мир. Люди, выворачивающие пласты истории, знают больше о сотворении мира, развитии человеческой цивилизации, чем подробности жизни своих родителей. Не нам ли, людям, обременёнными знаниями, знать, насколько быстротечно время. Запросто манипулируя веками, обращаясь к случайно возникшей мысли, что хорошо бы поговорить с родителями об их жизни, чтобы можно было б рассказать об этом своим детям, успокаиваем себя: "Ещё есть время… Ещё есть время…". А потом понимаем - времени уже нет, потому что некого расспросить… Жалеем… Жалеем и успокаиваем себя тем, что и у наших детей тоже не хватит на это времени…
Я помню, как папа сажал меня, пятилетнего мальчишку, на колени и что-то рассказывал, рассказывал… Я видел слёзы в его глазах… Мне было так его жалко… Я прижимался к нему, чувствуя тепло его большого тела и… любовь. Я помню, что папа спрашивал меня: "Ты понимаешь?"… Я, наверное, кивал головой, и он продолжал рассказывать… Но что я мог тогда понять и что я мог тогда запомнить… Только слово "война".
Я вырос… Папа больше не говорил о войне…, и я его не спрашивал… Но когда он смотрел фильмы о ней, его глаза наполнялись слезами, и он сглатывал, подступающий к горлу, комок…
Однажды он так пристально посмотрел на меня, словно что-то вдруг вспомнил и, не поверив своему воспоминанию, отвернул взгляд… Тогда папа сказал мне:
- Я воевал с июля сорок первого по апрель сорок пятого… Всю войну я чувствовал, что меня кто-то оберегает, а однажды этот "кто-то" спас от верной смерти, отведя в сторону, направленный на меня "шмайссер", - папа вновь посмотрел на меня, коснулся рукой моей щеки и, улыбнувшись, отошёл…
Мне часто снился сон: луч фонаря выхватывает из лесной черноты вывороченные с корнем деревья, поваленный лес-ветровал. Тяжело дыша, ступая по влажной чавкающей земле, я из последних сил пробиваюсь сквозь деяние ураганного ветра, не зная, куда иду и зачем… Я лежу обессиленный, распластавшись на мокрой земле, с мыслью, что никогда не выберусь из этого чёртового леса… Приподняв голову, я вижу упирающийся в перекрёсток лесных троп луч фонаря и понимаю, что этот перекрёсток и есть моя цель…
Я просыпался в поту, уставшим, зная, что что-то, связанное с этим сном, должно произойти…
В эту глушь меня привела рыбалка… Нет, я не заядлый рыболов… Просто моим друзьям понадобился мой внедорожник, чтобы добраться до Богом забытого озера, кишащего, по их уверению, рыбой невероятных размеров.
Полтора часа езды по автостраде и два по размытой долгими осенними дождями глинистой дороге, прибавьте к этому матерные извержения, сопровождающие поездку и вы получите настроение, с которым мы подъехали к месту назначения…
Озеро, поглощающее зеркальной гладью краски заката, обрамлённое вековым лесом, в первые минуты нашего прибывания пыталось наполнить уставшие души восторгом… Но быстро наползающие чёрные тучи и накрапывающий дождь, принуждали поторопиться с установкой палатки…
Большой фонарь, наполняющий светом палатку, дождь, выстукивающий только ему одному понятную мелодию, вкусная еда, поглощение спиртных напитков и, конечно, разговоры о женщинах создавали неимоверный уют… С рассветом начнём рыбачить…
Меня разбудил чей-то зов… Я проснулся, не до конца осознавая, где нахожусь, озирая непроглядную темень… Ворчание потревоженного мною друга вернуло меня в действительность. Нащупав заранее приготовленный фонарик, на случай удовлетворения естественной потребности, я выполз из палатки.
Дождь прекратился… Пугающая тишина, нарушаемая лёгким плеском озёрной воды…
И вновь зов… Я его не слышал… Я его… чувствовал…
Луч фонаря высвечивал вывороченные с корнем деревья, их треснувшие стволы под напором ураганного ветра, давно пронёсшегося над этими местами – мшистая жизнь успела заселить их и превратить в труху…
Земляная жижа пытались удержать меня… Но с чавканьем я вырывал из неё ноги и продолжал идти на зов…
Прошёл час с тех пор, как покинул палатку… Обессиленный сидел, прижавшись спиной к дереву… И точно, как во сне… Луч фонаря высветил перекрёсток лесных троп. Зов исходил оттуда… Я добрался до перекрёстка и, ступив на него, провалился в бездонную временную дыру.
Предрассветный туман влажным, прохладным одеялом укрыл окопы, в которых сидели, скрючившись, солдаты, пытаясь удержать, покидающее их тела, тепло…
Я шёл по длинному окопу никем не видимый, не осязаемый, не чувствуя осенний рассветный холод, не понимая, зачем я здесь…
- Молись, сынок, молись, - услышал я хриплый голос, - христианскому, мусульманскому, иудейскому или, - голос хмыкнул, - своему комсомольскому Богу… Не важно какому. Лишь бы он уберёг тебя… Сколько ребят полегло за этот городок с узловой станцией… "Любой ценой, любой ценой…", - в голосе звучала ирония. – Скоро начнётся… Слышь? Политрук разбегался.
Я всмотрелся в лицо паренька, с которым разговаривал пожилой солдат…
В домашнем архиве вместе с письмами-треугольниками, присланными с войны папой и дядей, маминым братом, лежали фотографии. На одной из них – папа. Он сфотографировался перед тем, как идти на войну… На ней ему было восемнадцать…
Я узнал его в этом пареньке… Повзрослевший, усталый…
В утреннюю тишину ворвался гул самолётов и вместе с ним в кровь солдат хлынул адреналин.
- Воздух!.. Воздух!
Нарастающий вой, приближающихся бомб… Через мгновение – комья земли, перемешанные с кровью и человеческой плотью, вздымались ввысь и падали с дробным звуком…
Я пытался своим эфемерным телом защитить папу…
Бомбёжка прекратилась и туман, в клочья разорванный ею, словно живой организм, на виду у всех зализывая раны, вновь опускался на израненную землю. Пришла тишина, в которую вскоре ворвался гусеничный лязг.
Над окопами эхом пронеслось "к бою!".
Папа стоял, плотно прижавшись грудью к стенке окопа, всматриваясь в туман, уперев в плечо автомат, ствол которого лежал на земляном бруствере. Его губы шевелились в молитве…
Туман словно понял, что он невольно стал на сторону противника, позвал ветерок, а тот быстро-быстро его раздул.
Заработала наша артиллерия, застрочили пулемёты, застучали противотанковые ружья… Солдаты сосредоточенно делали свою работу, включающую в себя ранения и… смерть.
Взметнулась сигнальная ракета, тянущая за собой газовый шлейф...
- Ну, мужики, пошли, - тихо сказал кто-то, а вслед за этим: - Славяне, в атаку, вперёд!
- Ура! Ура-а-а!
Я бежал рядом с папой и моё "ура!" сливалось с его "ура!" и с сотнями других… Я чувствовал свою причастность…
Мы бежим по железнодорожным путям… Папа строчит из автомата… Я вижу, как упал немецкий офицер, сражённый его очередью, ещё один немецкий солдат и ещё…
Мы вбегаем в помещение вокзала… И вдруг всё вокруг меня замедляется…
Я вижу, стоящего в стороне, немецкого солдата, направляющего в сторону папы "шмайссер", вижу его дикий взгляд… Папино тело зависло в воздухе и при этом он медленно поворачивает голову в сторону немца… Палец немца приближается к спусковому крючку…
Мгновение и я рядом с немцем, отвожу в сторону "шмайссер"… Выпущенная кем-то, пуля, пройдя сквозь меня, опрокинула немца на пол…
Я посмотрел в сторону папы… Папа стоял, замерев, опустив автомат и смотрел на меня… Смотрел и… видел. Я попробовал ему улыбнуться…
И вновь провал во временную дыру…
Я лежал на перекрёстке лесных дорог в позе эмбриона… В памяти всплывали обиды, причинённые мною папе… Мне так хотелось по-детски прижаться к нему и сказать: "Прости меня, папа…".
- Всё надо делать вовремя! - прошептал я себе.
Сквозь холодный утренний мрак прорвался поток тёплого воздуха. Он коснулся моего лица…, задержался на мгновение и растворился…
Я знаю, что это был прощальный поцелуй моего папы.