Лик войны. Аверс и реверс.
Война захватническая – это захват чужих территорий, порабощение другого народа.
Война священная – это защита своей независимости, своего народа. Война – это жестокость, кровь, страдания, смерть. Война – это героизм, самопожертвование, обнажение души. Она не даёт возможности спрятаться за словами, только поступки – мерило всего.
1 Серафима.
В большой коммунальной квартире её все ненавидели. Не было никого, с кем бы Серафима не поругалась, кому бы ни навредила. Пришли немцы, оккупанты. Голодно, холодно, страшно. Кто-то затаился, пытаясь, стать совсем незаметным, почти бесплотным, как Семёновы. А кто-то, как вежливейший, всеми уважаемый Петрович со своей Клавдией стали для немцев составлять списки коммунистов и евреев. Серафима как-то притихла, ничто её не волновало на житейском фронте. В соседнем подъезде немцы забрали всю еврейскую семью. Случайно уцелела девочка лет 10-ти, её не оказалось дома на тот момент, ушла искать кошку. Беззащитный ребёнок остался один в этом враждебном мире. Серафима не раздумывая, взяла к себе девочку с кошкой, понимая, что кошка единственное, что у ребёнка осталось от семьи. Прятала их от соседей, боясь, что милейшие Петрович с Клавдией донесут на неё. Через несколько дней соседи хватились, где она, а Серафима исчезла. В довоенное время, летом соседи иногда отдыхали от Серафимы. У неё где-то в глухой деревне от родителей остался домик, и она надолго уезжала. Как она говорила:» На дачу, подышать свежим воздухом и попить деревенского молочка.» Где была та дача никто не знал, да и не интересовало это никого. Вот туда-то она и бежала, спасая еврейскую девочку Виолетту.
2 Лиза, Груша и Мотя.
Эвакуацию разрешили в конце сентября. Наташа с двумя маленькими детьми годовалой и трёхлетней наконец-то села в поезд, отправляющийся в эвакуацию на восток страны. Вместе с ней поехала и соседка Лиза с пятью детьми, разновозрастной оравой. Прошло около двух часов пути, волнения и страсти, бывшие при посадке, улеглись, все облегчённо вздохнули. Неожиданно вражеский самолёт стал бомбить пассажирский поезд. Загорелись вагоны, началась паника, давка. Лиза со своими детьми и Наташа со своими уцелели, их вагон не горел. Дальше пришлось идти пешком. К вечеру добрались до большой деревни. Все дома были заняты бойцами, прорывающими окружение. На самой окраине деревни, в одной из хат их пустили на ночлег. В этом доме на постое был только один офицер. Офицер оказался словоохотливым, всё выспрашивал кто они , от кого бегут и зачем. Лиза тут же сообщила: «Это всё Наташа, она у нас коммунистка, и меня подбила». За ужином с самогоном офицер стал оказывать Лизе усиленное внимание, она под таким напором не могла устоять. Оба расслабились, «первак» возымел действие, офицер расстегнул китель, и Наташа увидела под ним чёрный мундир. Лизе же и море по колено. В тот момент, когда на неё ни кто не обращал внимания, Наташа схватила детей и бежала из хаты. В одном из домов, где были командиры, она рассказала всё, что видела. Утром Лиза сообщила ей, что тот офицер оказался, переодетым шпионом, фашистом, его ночью допросили и расстреляли.
С большими приключениями женщины с детьми вернулись из не состоявшейся эвакуации обратно домой. В городе уже были оккупанты. Настало страшное, голодное время. Выживал кто, как мог. У двух соседок и подружек Моти и Груши были девчонки подростки 16 и 17 лет. Чтобы как-то их защитить от немецких солдат, от насильников обе вступили в связь, со стоявшими у них на постое офицерами. После освобождения города от оккупации, их обзывали «немецкими подстилками». Также их называла и Лиза. А вот Наташа, которая сильно голодала с детьми, и которую чуть не убил немец, никогда так их не называла и не говорила о них плохо. А говорила она: «Я спасала своих детей от голода и холода, а Груша с Мотей своих от насилия и поругания».
3 Абрис.
Война идёт к завершению. Началось наступление на главное логово фашистов. Дорога на Берлин в движении. Война ощерилась техникой: танками, самоходками, орудиями, машинами со снарядами, патронами и главным механизмом войны воинами, солдатами. И на этом пути конца войны её страшный символ – распластанный под колёсами, гусеницами не прах, а абрис, силуэт, по которому всё движется к завершению самой большой в истории человечества трагедии. Кто был этот человек? Завоеватель? Защитник? Чья мать по нему, не вернувшемуся с войны солдату, заплачет? Ей, войне, нет до него дела, никто его, этот символ даже не замечает. Лишь один случайный солдатский взгляд коснулся его. Содрогнулась человеческая душа, мороз пробежал по телу. А ведь это мог быть и я – людская единица этой военной машины. На всю жизнь солдату врезалось это видение и ощущение страшного замысла войны.
4 Промысел старшины Прибыткова.
Этот мальчишка прибился к их части где-то на территории Польши. Голодный, оборванный он выглядел младше своих двенадцати лет, давно потерял родных, беспризорничал. Накормили, обогрели, обмундировали, таких детей «сынов полка» на фронте было немало. Особо опекал мальчишку старшина Прибытков. Хозяйственный был мужик, у него мальчонка всегда был при деле. Он научил его у трупов, в основном это были немцы (дело-то шло к концу войны), выбивать золотые зубы, коронки. Велел только не попадаться на глаза командирам. Так и ходил этот мальчонка с кисетом на шее, где был ещё «тот табачок». Не понимал малец, какую службу сослужил ему его покровитель. Да, вряд ли и сам старшина Прибытков, понимал, чем в будущем мог обернуться этот промысел. Какой нравственный урон, какую психическую травму он мог нанести ребёнку к которому по своему был привязан.
5 Случай в комендантской части города Ораниенбурга.
Комендант Шестеров распорядился солдатской кухне готовить побольше, чтобы подкармливать голодающих немок с детьми. Те быстро поняли, что русские солдаты не несут угрозы мирному населению. К обеду выстраивалась целая очередь из немок с кастрюльками и банками за русской кашей. За юбками фрау прятались голодные, испуганные и любопытные глазёнки ребятишек. Отношение наших солдат к населению городка было беззлобным, а иногда и сочувственным. Не держал русский солдат, как говорят в нашем народе, сердца, обиды на слабых и беззащитных женщин и детей. Но не все одинаковы, в семье не без уродов. Как-то один солдат расхвастался перед сослуживцами своими победами над женщинами. И особенно похабно бахвалился изнасилованиями немок. Этот похотливый кобель стал в красках живописать недавний случай насилия над немецкой девочкой подростком. Один из бойцов схватил автомат и хотел разрядить его в этого урода. Не успел другие бойцы со словами «Ты, что из-за этой мрази в конце войны, хочешь попасть в штрафбат?» – разоружили его. Когда страсти несколько улеглись, насильник стал оправдываться перед товарищами: «Я мщу немцам, они мою деревню сожгли». Пожилой солдат ему на это: «А ты, чем лучше их?» А тот боец, который хотел застрелить насильника, оказывается до войны отсидел безвинно за такого же урода.
В мирное время, ты человек, был для родственников, соседей, знакомых одной личностью, а во время войны можешь оказаться совсем другим. Фронт, оккупация обнажают суть, показывают, кто ты есть. Ты захватчик, насильник или защитник? Это значимо и для государства, на которое напали и оно защищает свой народ, свою землю, свои национальные достояния. Это важно знать и перед кровопролитным сражением, за что воюет солдат, проливает кровь, на чьей стороне справедливость. Отдельным людским душам также необходимо это понимание во имя чего она страдает, порой жертвует собой, совершает, смертный грех не убий. Только в этом есть оправдание войны. У неё у войны два лика, две стороны – аверс и реверс.
Спаси и Сохрани.
«Богородице Дево, от видимого и невидимого зла сохрани мя, Пречистая, и пришли молитвы моя, и донести я Сыну Твоему, да даст ми ум творити волю Его».
Канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу. Песнь шестая.
1 «Яблонька, яблонька, укрой меня».
Из русской народной сказки.
Нас осталось горстка бойцов. Командира убили. Связи с командованием нет. Патронов совсем мало. Окружение. Будем пробиваться к своим. Где они свои? Пойдём на восток. Как-то случилось, что из всей группы нас осталось только трое. Зашли в деревню, она пустая, где жители? Никого. Решили переодеться в штатское, так безопасней пробираться к нашим войскам. Нашли хлеб, кусок сала, в одной из хат в чугунке отварную картошку. Кругом немцы. Идём лесом, еды нет. Видели, как фашисты гнали по дороге пленных. Только скрытно вошли в деревню, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного, как поднялся шум, немцы всех стали выгонять из домов. Нас приняли за местных жителей. Мужчин отделили от женщин и детей, и выстроили в шеренгу. Немцы кричат: «Партизанен! Партизанен!» Где-то убили фрица. Из того страшного строя каждого пятого вытолкнули и тут же расстреляли. Из нас троих осталось двое. Всех уцелевших присоединили к колонне пленных. Мы с товарищем сразу договорились бежать, как только появится возможность, пока нас не пригнали в лагерь, так как оттуда уже не убежишь. Колонна военнопленных тащится по раскисшей от дождя дороге. Дождь всё и моросит и моросит, то усиливаясь, то ослабевая. Наконец и конвоиры устали и дали возможность колонне передохнуть. Когда конвоиры ослабили внимание и сошлись прикурить, мы решились на побег. Место было подходящее небольшие кустики и с понижением лощинка. Вжимаясь в землю, мы не заметно отползли за ближайшие кустики, а потом поползли по лощинке к кромке леса. Хорошо, что колонну охраняли без собак, да и охранников было немного. Погони не было, видимо не заметили потери, да и никто не выдал. По лесу мы уже пустились бежать. Слышны были выстрелы, но не в нашу сторону, видимо, пристреливали совсем ослабевших пленных. Почти не было сил от голода, потому надо было зайти в какую-нибудь деревню попросить еды. Совсем в сумерках мы подобрались к деревушке в несколько домов. К нашему счастью в ней не оказалось немцев. В крайней хате нам дали картошки и хлеба. Вскоре с товарищем по несчастью мы решили расстаться и, попрощавшись, каждый из нас пошёл своим путём, к своей судьбе.
Я решил идти домой. Шёл осторожно лесом, обходя деревни стороной. Очень меня мучили голод и ночной холод, деревенская одежонка плохо согревала. Костёр не чем было разжечь, чтобы согреться. Набрёл на поле с неубранными снопами ржи, набил зерном карманы, через какое -то время рожь закончилась. Ягод в лесу почти не осталось. Иногда видел клюкву и бруснику в болоте, но брал ягоду только с самого края, так как боялся провалиться в трясину. На окраине какой-то деревни попался большой, видимо колхозный сад. На старой ветвистой яблоне, почти у самой верхушки, сохранилось с десяток яблок. Полез, чтобы их достать, толстые ветки выдержат. Только рассовал те яблоки по карманам, как нелёгкая принесла откуда-то немца. Он шёл, глядя себе под ноги и что-то бормоча себе под нос, направляясь к яблоне, на которой я сидел. Остановился и стал на неё мочиться. В моей голове неожиданно мелькнули слова из детской сказки: «Яблонька, яблонька, укрой меня». Я затаился и, кажется, перестал дышать. Хрустнула ветка. Немец, продолжая мочиться, поднял кверху глаза и от неожиданности замер. И в этот момент я свалился прямо на него, и свернул ему шею, он не успел и пикнуть. Оказывается, немец был пьян. Я обшарил его карманы, нашёл зажигалку, пол пачки галет.
На улице Трудовой в ночи, в конце ноября постучали в окно одной из квартир. У окна затаился скелет, обросший бородой, то был я. Дошёл! Немцев на постое в квартире не было. Болела моя старая мать, а фашисты, как огня боялись заразы.
2 Санки сломались.
Зима 42года голодная и холодная. В квартире холодина, дети замерзают, старая свекровь обшарила все углы, в надежде найти завалявшуюся корочку хлеба. Вечерело. Наташа взяла корзину и пошла к немецкой кухне, что на соседней улице, надеясь найти на помойке, хоть каких-то пищевых отходов. Ничего. Пока никого не видно, решила нагрести в корзину угля из кучи для печки- буржуйки. Только нагребла половину, как услышала окрик немца и почувствовала удар. Острая боль пронзила голову, в ушах зазвенело. Упала. Потеряла сознание. Немец пнул её ногой и ушёл. Очнулась. Темно. Никого нет. Увидела, валяющуюся пустую корзину, снова нагребла уголь, дети замерзали. Три дня приходила в себя. Большая коса, заколотая на затылке, смягчила удар и спасла ей жизнь. Вечером прибежала проведать соседка Дуня. Сказала, что завтра пойдёт за продуктами в деревню Рябцево. В той деревне жила её свекровь с золовками. Позвала с собой. Надо бы найти, что- либо для обмена на продукты. Собрала кое- какую посуду, небольшой медный тазик для варки варенья, кусок ситца, который берегла для пошива обновок для дочек. Рано утром они благополучно пересекли шоссе на Москву. Начало марта, а весной и не пахнет, снега полно, санки утопают, везти тяжело. В деревне у Дуниной свекрови встретили неприветливо. Наташе даже не предложили пройти в комнату, она так и стояла у порога. Сели за стол завтракать. Дуня: «Мам, я не могу, есть, у меня кусок в горло не лезет, Наташа голодная». Со словами: «Много вас тут, попрошаек, шляется», – свекровь взяла из чугунка для скотины мелкой картошки и сунула Наташе. Вместо соли были не прошенной городской гостье горючие слёзы.
Выменяла Наташа свои скудные пожитки на полмешка мелкой картошки, на несколько килограмм ржаного зерна и немного муки. Дуня с сыном подростком остались в деревне у родни. Наташа возвращалась домой одна. Боялась того, чтобы кто-нибудь не обобрал, позарившись на её добро. Кое-как замаскировала мешки. Уже начало темнеть, осталось перебраться через дорогу, а там и до дома недалеко. По шоссе всё двигались и двигались немецкие машины к Москве. Только поймала момент и попыталась пересечь дорогу, как у неё сломались санки. Остановился немецкий грузовик. Мелькнула мысль: «Всё, сейчас убьют!» Подошёл шофёр, посмотрел на Наташу, на санки. Наташа в слезах стала говорить и жестами показывать: «Киндер, дети, голодные, ням-ням.» Немец ушёл. Возвращается: «Ну, всё сейчас застрелит!» Принёс кусок проволоки, смотал санки, примотал к ним мешки. Ушёл, снова вернулся и со словами: «Киндер!», –дал бидончик с молоком. Показал жестами, где лучше переехать дорогу и ушёл. Русская женщина невольно перекрестила того вражеского солдата и прошептала: «Спаси и сохрани, Господи». Надо торопиться, скоро комендантский час. Дома не чаяли увидеть её живой. Слышали, что у трассы валяется убитая женщина.
3 Перина
В оккупации кроме голода и холода, всегда присутствовало чувство постоянной опасности. И одной из них был угон населения на работу в Германию. Угнанных, заставляли работать на заводах, шахтах, помещичьих полях, везде, где нужен был бесплатный рабский труд.
Оккупанты периодически устраивали облавы. Хватали молодых ребят, девчат, взрослых мужчин, оказавшихся каждый по своим обстоятельствам на оккупированной территории. Забирали на рынке, где население совершало обмен вещей на продукты, на улицах, иногда ходили по домам. Жарким летним днём в длинный коридор большой коммунальной квартиры, вбежала запыхавшаяся соседка и громко прокричала: «Прячьтесь! Немцы ходят по домам и хватают всех мужчин! Они уже близко!» Времени в обрез, куда прятаться? Сосед такой же, как я окруженец: «Давай, на чердак, там, среди хлама и сена спрячемся!» «Нет, там они будут искать обязательно!» «А куда? Как хочешь!», – и с этими словами сосед полез на чердак. Моя старая мать перед образами шептала молитву. Жена мне: «Давай, скорей ложись на кровать под перину!» Я распластался под периной. Сверху на перину она посадила детей четырёхлетнюю Люду и двухлетнюю Лену. Дети вначале испугались суматохи, а потом им показалось это игрой в прятки, и они стали баловаться, кувыркаться на перине. Старшенькая: «Папка,папка!» Жена им: «Дети, молчите, а то немцы папку убьют!», – но они не унимались, у них ещё не было понимания опасности, страха. Дети продолжали озорничать, когда вошли два немца и с ними переводчик, чех. Немцы, обыскивая квартиру, заглянули в шкаф, под кровати, за занавеску, где на коленях у иконы молилась мать. Младшая Лена, спрятавшись за большую подушку, выглядывала, смеясь: «Ку-ку, ку-ку!» Уже, уходя, один из немцев, обернувшись и показывая на детей, о чём-то спрашивал переводчика, вероятно, почему дети так себя ведут? Чех стал ему что-то объяснять. Потом, глядя, на застывшую мать семейства перевёл: «Дети радуются приходу немецких солдат». По глазам чеха и интонации, когда он произносил эти слова, жена увидела, что он понял, о чём лепетали дети, почему веселились и, где спрятался их отец. И поняв всё, не выдал немцам. Фрицы, обойдя все квартиры, двухэтажного дома, ушли, забрав с собой несколько человек. На чердаке нашли, прятавшегося там ,окруженца. Никто из них уже никогда не вернулся домой. На этот раз всё обошлось, большая перина и материнская молитва спасли меня от угона в рабство, в Германию.
4 Ангел хранитель
Готовилось наше большое наступление. Мы привезли ящики со снарядами и патронами. Благополучно сгрузили и сдали кому надо. Собрались отправиться в обратный путь за новой партией боеприпасов. В это время противник начал артподготовку, обстреливались наши позиции. Я укрылся под подбитым немецким танком, его броня хорошо защищала от осколков. Не успели мы опомниться, как фрицы ещё и бомбить стали по нашей линии обороны. Сплошной огонь, головы не поднять. Вдруг я почувствовал какое-то беспокойство, стало лихо до тошноты. Нельзя сказать, чтобы я уж так сильно перепугался, хотя на войне все боятся погибнуть, естественно. Мне же приходилось не раз бывать в шаге от смерти. Лихота не отпускала, появилось странное желание покинуть это место. Куда там, кругом ад кромешный. Вдруг передо мной предстало видение, лик у него был, как у моей дочери. Оно меня манило, манило, звало! И я, безотчётно, повинуясь ему, превозмогая себя, двинулся с места и пополз из своего, казалось бы, такого надёжного укрытия. Только я свалился в ближайшую яму, как в танк прямое попадание и его всего разворотило. Что это было? Ангел хранитель спас меня? Я человек неверующий, хотя моя мать была из верующей в Бога семьи, где в роду были и священники, перекрестился со словами: спаси и помилуй Господи! Матери к этому времени уже не было в живых, она умерла в оккупации в августе 1942 года. Неужели заступничество рода, уберегло меня от смерти уже в который раз?