Телепроект 2007 года
Екатерина Феоктистовна Шаврина родилась 15 декабря 1948 года в посёлке Пышма Свердловской области. Рано потеряла родителей, с 14 лет работала уборщицей и контролером на Пермском телефонном заводе. Училась в Пермском медицинском институте. Окончила Всероссийскую мастерскую эстрадного искусства и Московское музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова, ГИТИС имени Луначарского. Известна как фольклорная и эстрадная певица. Народная артистка России.
1.
Я родилась в Свердловской области, в поселке Пышма. Небольшой поселочек, там всего несколько улочек. Я из далекой-далекой тайги. Я закончила там 2 класс. А потом мы переехали в Пермь – это удивительный город! Там началась жизнь. Там я по-настоящему запела. Петь я начала с 4 лет, с того момента, когда начала говорить. Почему так поздно начала говорить? У меня была аномалия в ушах, я родилась с этим. Я не могла слышать, и из-за этого не могла нормально говорить. Папа объехал всю Россию, но никто не брался сделать мне операцию. И наконец в Свердловске меня посмотрел один профессор. Вначале отказал. Потом папа сунул ему под настольную лампу какую-то последнюю денежку (они продали корову, свинью, козу), пока профессор вышел из кабинета. Профессор зашел обратно и увидел – торчит денежка, он говорит: «Это еще что такое? Да как вы можете? У вас столько детей». А сам понял, что если уж от четверых детей отец дает такую денежку, значит уже приперло, значит уже некуда деться. Он отцу эту денежку отдал обратно. Но, видимо, она сыграла роль. Он понял, что родители идут на крайние меры. То есть они отдают все, что они имеют, лишь бы дочери вернули слух.
Когда мне сделали операцию, за мной приехал папа. Медсестра ведет меня по коридору, а папа стоит в конце коридора. Профессор ему говорит: «Феоктист Евстигнеевич, позовите её!» А папа не верил, он не хотел звать меня, потому что привык, что я не слышу. А там были деревянные сиденья, как в кинотеатрах. Папа стоял у такого дивана. Профессор его все-таки заставил меня позвать: «Катя, доченька моя». И вдруг я ответила: «Ой, папа!» и бросилась к нему. А он меня не поймал, потому что в это время упал. И мы оба немного поранились об эти деревянные сиденья. Вот такая у нас была встреча.
2.
Нам дали квартиру в длинном-предлинном бараке, как общежитие. Там я мешала всем. Я старалась петь очень громко. Для меня не существовало преград. Я громко пела и не давала спать соседним детям. Тетя Паня Ваганова все время нам стучала: «Феня, уйми свою Катьку, заткни ей глотку. Надоело! Дети не спят!» Я пела и во Дворце Культуры, и в Доме Офицеров. Когда я поздно приходила – несчастная артистка – то папа бил меня всем, что попадало под руку. И маме доставалось. А мама была столбовая дворянка из трижды раскулаченной семьи. И она всё терпела от папы. Он был такой «бензин – керосин», а мама была кроткая, интеллигентная. И все время за меня заступалась.
Папа приучал нас есть в тишине. Однажды сидим, едим. И вдруг Люся – старшая сестра – как даст мне. Я, недолго думая, бултых ей ложкой в лоб. Что тут было! Папа, недолго думая, встал и все, что было на клеенке - первое, второе, компот, ложки, чашки - сдернул на пол. И меня ударил этой клеенкой по лицу, по голове. А мама вдруг встала и закрыла меня собой. И маме досталось. Мама всегда заступалась за детей. А папа всегда воспитывал. Я очень люблю за это папу. До этого я со всеми дралась, я всех избивала. Но благодаря папиному воспитанию я поняла, что на свете есть не только я…
3.
Я была настолько неспокойный ребенок, что меня каждое лето отсылали жить к тете в тайгу. Там, конечно, я была хозяйкой. А деревню каждую весну заливало водой. У нас перед воротами был маленький зеленый бугорок, который не заливало, потому что он был высокий. На этом бугорке я развила в себе акробатку, гимнастку, я пела во все свое горло. Потом, кстати, параллельно с пением, я еще делала мостик и ходила на руках. Потом мне ставили небольшую табуретку, я становилась на нее, мне ставили полстакана воды на лоб, и я нагибалась до пола, не пролив ни капли – вот такая я была гибкая.
Меня тетя мучила молитвами, заставляла учить «Начало», «Богородицу». Я знаю столько молитв – жуть. Глаза закрываются, а тетя меня на ночь глядя заставляет молиться. Пока поклоны не побьешь, тетя не даст заснуть. Вот так и прошло мое детство: смешное, несуразное, боевое.
Я рано пошла работать. Я сама зарабатывала и покупала, что хотела. С первой зарплаты купила замшевые полуботинки на высоком каблуке и пальто. Стыдно, конечно, но только себе. А потом все деньги отдавала маме. Мы на это питались. Мои баснословные по тем временам деньги – 300 рублей - были плюсом к папиной зарплате. Я работала во Дворце Культуры ночью, в «Росбакалее» - с утра, а потом бежала на телефонный завод. После представлений и репетиций я еще натирала кулуары. Мы надевали щетки на ноги и натирали паркет. После этого меня повесили на доску почета. Я думаю: «Чего меня фотографируют? Это для хора?» А оказалось, как уборщицу для доски почета. Ой, как я плакала, как ревела белугой на весь Дворец Культуры: «Снимите фотографию!» Как все уговаривали: «Катюша, это же не позор». «Как не позор? Я артистка, я пою в хоре, а тут – уборщица третьего кулуара».
4.
Папа никогда не считал меня артисткой. Он видел, что я хорошо пою, но только для него. «Артистки – Шульженко, Зыкина, Русланова. Куда ты лезешь? Ты что позоришь нашу фамилию?» Я наряжалась в мамины тряпки, туфли с каблуками, пела. Не было краски, и я брови подводила угольком. Надо, не надо – неважно. Важно, что я накрашена. Мама меня научила румяниться свеклой, у нас же были свои овощи. У меня есть снимки, папа фотографировал. До того страшная! Но я накрашена и я – артистка! Я была здоровая. Грудь! Косища вот такая. Говорила слово: «Рубиль!» Хотя прекрасно знала, что надо говорить «рубль», но я все равно говорила «рубиль». Я знала, что надо говорить «что», но говорила «чо», я была россиянка до мозга костей. Меня так воспитал папа. У нас на стене всегда висели портреты членов правительства. Когда я посмотрела фильм «Волга-Волга», я просто заболела. От красоты этой артистки у меня поднялась температура. Я умирала в молодости от Гурченко и от Орловой. И мне всегда хотелось быть такой же – петь, плясать.
Я попала в Москву на конкурс самодеятельности. Стала лауреатом, и ко мне подошли председатель жюри и Любимов, главный режиссер театра на Таганке. Они сказали, что могут оставить меня в Москве учиться. Но я все равно уехала в Пермь, потому что надо было работать. А потом – папа же меня убьет, если я останусь в Москве. И я поехала домой обрабатывать всех. Месяцев через 8 пришел вызов, чтобы я приехала с родителями в Москву.
Когда я стала знаменитой, папа только плакал: «Катерина, ну зачем тебе это надо - на сцене для всех стоять? Давай споем вдвоем». Он все время ворчал. Все равно для него я не артистка. Я уже была в газетах, в журналах, но всё равно - «дерьмо». «Не артистка, а дерьмо».