Без пяти одиннадцать в мой кабинет неслышно вошел Савелий Иванович, небольшого роста худощавый человек средних лет в безупречном черном костюме и темной рубашке. Вяло взглянув на меня, он неспешно двинулся к столу и погрузился в кресло. И едва наклоняя голову то на один, то на другой бок, он апатично стал разглядывать комнату. Жидкие седые волосы, расчесанные на аккуратный пробор, увядшее бледное лицо, изрезанный морщинами лоб, неподвижный взор бесцветных глаз придавали ему сходство с персонажами музея восковых фигур. Казалось, от него пахнет нафталином.
Если бы встретил его раньше, скажем, на улице, я никогда не подумал бы, что такой вот добропорядочный на вид гражданин станет заядлым игроком и просаживать деньги на какие-то дурацкие игры. Как говорится: подсел на «автоматы»! А ведь началось с того, что однажды в магазине (как он утверждает — из праздного любопытства и от скуки), дожидаясь, пока жена вдоволь наговорится с продавщицами, он бросил первую в своей жизни монету в простенький «автомат», стоявший в фойе, и сразу же выиграл. Затем все пошло по накатанной: он стал играть и на большие деньги. В итоге — долги, неприятности и сомнительный статус игрока.
Но люди-то все разные, и ошибаться и заблуждаться горазды, и ничего позорного в этом нет — люди есть люди. Мало ли что мы читаем или провозглашаем: жизнь подбрасывает вопросы и вопросики каждый день, каждую минуту, да и мир вокруг нас непостоянен. Куда пойти? К кому примкнуть? Кого слушать? Себя мы слышать не умеем, а тексты святых Писаний, как и чужой горький опыт, нас не учит ничему.
Вот уже месяц, как Савелий Иванович обратился ко мне по поводу игровой зависимости. Мы работали с ним не вполсилы, но не проходит недели — и он опять приходит ко мне и говорит горестно, что снова сорвался. Сыграл. Ни его житейский опыт, ни упреки жены и уже взрослого сына не смогли унять в нем азарт игрока. Казалось бы, не глухой он, все слышит, понимает, что к чему и знает, что ничем хорошим такая страсть не закончится, но влечет его игровой зал магнитом.
Впрочем, он не отказывается от поддержки, и регулярно, педантично, точно в назначенный час приходит ко мне на сеансы. Вот и на этот раз он здесь. Но что мне с ним делать дальше? Может быть, стоит найти какой-нибудь благовидный повод и отпустить его на все четыре стороны, чтобы жил он себе счастливо безо всяких систем, запретов и табу?
Но я же профессионал, и обязан придумать что-то! Безвыходных положений не бывает. Всегда есть выход, его только нужно найти. Нужно...
— Да ну его к черту! — вдруг прервал тишину Савелий Иванович. — Да, да вы правы! И я признаю, что во всем есть своя логика и здравый смысл. Но я не мог увидеть причину, приведшую меня к этой черте…
Что я слышу — отчаянный крик его души, или он затеял очередную хитроумную игру на откровенность? Я молчал, ожидая долгожданного извержения эмоций и мыслей.
— Разве я знал, через какое искушение придется пройти, разве знал, как скоро меня затянет в эту трясину. Господи! — отчаянно воскликнул он. — Все вокруг настолько правильные! И я был таким, точно стервятник, пожирающий с наслаждением пороки других, учил свои трепетные жертвы порядку, лез им в души. Видел, как внутри у них все сжималось и корчилось, когда в очередной раз я разглагольствовал о безнравственных поступках и преступлениях. А уж о преступниках-то… О, как я распалялся в своем праведном гневе и обличении неправедных деяний!
Он молчал с минуту. Я, не прерывая его размышлений, не отвечая, смотрел на него. Наконец, тяжко вздохнув, и, словно отмахнувшись отчего-то навязчивого, он высоко подняв подбородок и взглянул на меня вызывающе. И я увидел перед собой совсем иного человека — благородного, с тонкими, ожившими чертами лица. Широко раскрытые глаза сверкали блеском стального клинка.
— Да, я юрист! — он расправил плечи, — и не специалист по человеческим извилинам. Вижу, вам хочется узнать, что за извращенная натура толкнула меня в этот омут безудержных страстей? Как это я умудрился настолько безрассудно нарушить свой покой? Отчего настолько жестоко ненавижу себя? Впрочем, сомневаюсь, что вы сможете все это понять! Вам не ведомо то, что творится в моей душе, потому что и для меня это тайна... Да бросьте вы все к чертовой матери! — он перешел на крик, — Прогони всех, прогони меня! Беги отсюда! Беги! Не ровен час, и сам свихнешься!
— Куда бежать и почему вы думаете, что я свихнусь? — я насторожился.
— Разве не видишь, чем занимаешься? — с укором спросил он.
— Знаю! — ничуть не смущаясь, ответил я.
— Тогда зачем тебе вся эта грязь и пошлость? По мне, так лучше никому не рассказывать, затаить в себе, чтоб ненароком не испоганить других. Что ж теперь — вешаться, что ли, — если я все равно ничего не могу поделать, изменить свою судьбу. Чего только не бывало! Ох, как часто моя жизнь балансировала на грани фола, но я все же выжил. Немудрено, что моим уделом стало полное одиночество. Да, я жил как все, но душевно, мысленно находился вдали от нормальных людей с их теплыми, задушевными разговорами, вдали от простого человеческого участия, доброты и внимания, вдали от чего бы то ни было, кроме моих размышлений. Порой готов был отдать все что угодно, только чтоб вернуть прошлое свое. Но на это надежды нет и не было. Меня не любили ни дома, ни на службе: дома я был никто, а на работе меня считали карьеристом. Сослуживцы не выносили меня, и я отвечал им тем же, пытался относиться к ним индифферентно, но ничего не выходило. Жить так дальше невыносимо. Это не то, чтоб тебя били или морили голодом, нет, но обиду, мне нанесенную, я чувствовал всегда, в виде насмешек, пренебрежительных жестов, будто бы случайно оброненных колких слов, намеков. Да, обижали меня все кому не лень, изо дня в день, с полным равнодушием. Иногда я спрашивал себя, кто виноват? Но неизменно виноватым становился я сам. Это все началось оттого, что я однажды пренебрег любовью ради сомнительной карьеры. Не скрою, давил, глушил в себе любовь, но у меня не получалось. А вы знаете, — он заговорил задумчиво, — я уже не умею смотреть на голубое небо и мечтать, нет того задора, чтоб ночью под лунным светом тихонько погружаться в голубую, чистую, прохладную заводь реки, не бывает больше того упоительного счастья при виде восторженных влюбленных глаз красавицы. Что у меня осталось? Ничего! Если не брать в расчет вконец опостылевшую работу, где я еще что-то могу, и... — Он слегка наклонился ко мне, словно пытаясь говорить как можно доходчивее. В его глазах сквозила обида и он тихо, с раздражением и укором продолжил: — Представьте себе: возвращаетесь домой, а там вас встречает жирная злобная баба, которая норовит одним только своим видом упрекнуть, унизить, опустить, затем высмеять ваше мужское достоинство. Тут уж невольно начинаешь царапать ржавым гвоздем и перечерчивать ожесточенные линии в сердце своем. Ну и, день ото дня истязая себя, наконец превращаетесь в раздражительный, угрюмый, рваный, окровавленный комок из нервов и мечтайте лишь о том, как свернуть себе шею. А по ночам вас преследуют душераздирающий крик отчаяния, и страшные видения — собственный обезглавленный труп, а над ним — злорадствующая ухмылка жены и ее покойного отца-министра. Это они вдвоем усердно старались из меня сделать "человека", гася во мне все то живое, что светилось и грело. Теперь перед вами холодный черствый никчемный старик.
В глазах Савелия Ивановича блеснули слезы, нервно потирая ладони, словно стараясь высушить и согреть их, он, уже не скрываясь, смахнул слезы рукой и вне себя от огорчения продолжил:
— А впрочем, было еще одно средство, которое могло облегчить мне жизнь от этой болезни — водка. Однако для этого я слишком был упрямым и, оставаясь глубоко ленивым, не смог бы по-настоящему покориться зелью, да и к вину у меня безмерное отвращение. Внутри у меня всегда сидела скрытая жизненная сила, которую никому, даже мне, если бы я захотел, не удалось бы сломить. Не скрою, одно время я пытался пить, но сила эта не желала, как другие, впасть в бездну пьяного угара, и яростно сопротивлялась, когда я заливал в себя неимоверное количество водки. Но я не пьянел, нутро во мне этого не выносило. Тут внутренняя сила моя становилась уже не просто упертой — на нее нападало дикое, неистовое бешенство, и после таких приступов меня часами била дрожь, я не мог ни спать, ни думать. В эти минуты все во мне каменело, и ненависть переполняло меня. — У Савелия Ивановича задрожали губы, но глаза оставались сухими. И говорил он, не срываясь, ровно, методично, словно выбивал словами искры из камня. — После тщетных попыток бороться со своей сущностью, и окончательно разуверившись в силе алкоголя, я махнул на себя рукой, смирившись, предоставил делать своей судьбе, все, что хочет. Быть может, из того немногого, чему я научился на собственном жизненном опыте, я усвоил единственный полезный урок: никогда не делать то, к чему противится моя душа. С тех пор, пока я машинально тянул изо дня в день семейную лямку, слоняясь по министерским кабинетам, брел домой после службы, во мне шла напряженная внутренняя работа: с яростью, как голодная пиранья, я искал выход из тупика...
Он не договорил и, медленно достав из кармана носовой платок, тщательно протер лицо, а потом долго, облокотившись на руку, размышлял молча. Наконец он очнулся от своих мыслей и стал пристально смотреть на меня, словно пытаясь уличить в неискренности. Когда глаза мои устали от напряжения — как в детской игре в «гляделки» — он виновато улыбнулся и первым отвел взгляд. И он снова заговорил очень тихо, но уверенно:
— Так я стал вести двойную жизнь: одну — для домашних, другую — для себя. Искусно притворяясь, вынужден был бороться за собственное достоинство. С каким невинным видом, как ловко я разыгрывал роль любящего мужа и порядочного зятя! Ходил в театр, становился внимательным слушателем для тестя, когда он нес ахинею на тему роли партийных идеологических установок в сознании народонаселения или как увеличить надои у коров в свете новых социалистических обязательств. Я научился скрываться за ширмой притворства, думать самостоятельно и, главное, оставаться самим собой…
Мне не давал покоя вопрос: почему же Савелий Иванович все это терпел, почему не развелся? И в первой же паузе спросил его:
— А почему вы от нее не ушли?
Несмотря на внешнее спокойствие, кровь мгновенно отхлынула от его лица, и он стал дышать так тяжело, словно запыхался от бега.
— Это было давно, — грустно заговорил он: — Я был молод, даже красив, полон надежд и амбиций. Не вдаваясь в подробности, могу сказать только, что я по собственной воле оказался заложником этой женщины, — он тяжко вздохнул. — Тщеславие погубило меня. Слишком быстро я хотел добиться успеха. Но судьба сыграла со мной злую шутку. За видимое удобство, за сомнительный статус, мне пришлось в итоге отдать чрезмерно большую цену. Но кто об этом мог знать? Ну да ладно, оставим, я не хочу пока говорить на эту тему.
Я не стал настаивать и спрашивать его ни о чем, поскольку понял, что он не скажет больше ничего.
— И вот однажды, — мечтательно улыбнулся он, — шесть лет тому назад, как сейчас помню, в среду вечером, после работы я решил пройтись до дома пешком.
На улицах было много народа и светло от фонарей, освещенных витрин и мигающих световых реклам. И вдруг, проходя мимо салона игровых автоматов, я чуть не упал от нахлынувших на меня образов, забытых еще со времен моей юности. Давно забытые ощущения и чувства из моего прошлого шли на меня лавиной, словно ожил мой давний-давний сон, а у меня сохранились о нем самые смутные и причудливые воспоминания. Но я, оказывается, не забыл! Я вспомнил за мгновение, что в то время моя жизнь, все события и поступки, чувства и мысли были пронизаны солнечным светом и азартом борьбы. Как же ярко и насыщенно я жил! Не столько ради развлечения, сколько из-за любопытства, а может, в поисках давно потерянных ощущений — а как мне захотелось снова их пережить, вы бы знали! — я подумал: а не зайти ли мне в салон? Стою у входа, топчусь на месте. Отошел. Пройдя несколько шагов, вернулся. Какая участь ждет меня? Нет! Что-то удерживало, и я решительно ушел прочь от западни, говоря себе: что за чушь! Откуда эти глупые мысли? Неужто каждый, кто заходит в салон, обязательно игроман? Не паникуй! Войди, ты должен почувствовать, пережить азарт и силу, и только тогда можешь себе сказать, что с тобой случилось только что. А если уйдешь, то никогда уже не узнаешь, что же тебя ожидало. Только так можно познать самого себя, только через собственный опыт к нам приходит мудрость. Вернись! — настойчиво звучало в мозгу. И я снова пошел к салону, протянул руку к двери и решительно переступил порог, но тут же выскочил наружу, словно кто-то сзади тихо зашептал мне в ухо: — Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет! И зачем испытывать судьбу, если ее можно избежать?! Ты сам прекрасно это понимаешь. Иди, не рискуй, правильно, иди домой… Я нехотя поплелся по улице. Чем дальше удалялся от игрового салона, тем крепче становилось желание вернуться. Возникло даже ощущение, что я кого-то бросил в беде, струсил, сбежал. Нет, хуже: это как если бы красавица сама призналась мне в страстной любви, а я отверг ее. С другой стороны, невозможно почувствовать бездну, если хотя бы раз в жизни не стоял на ее краю... Куда я несусь, кто меня там ждет? Даже мелькнула ужасная мысль, что у меня съехала крыша, и я в самом деле сошел с ума... Я замедлил шаги, и решительно вернулся в салон. Вошел.
Какой-то необычный, специфический дух алчности и азарта в сочетании с запахами пива и сигарет обволокли меня своей гремучей смесью. В одно мгновение она охватила меня с головы до ног, проникая во все клеточки. Я лихорадочно задышал, глотая воздух, воздух разнузданной свободы и борьбы страстей. Борьбы над застывшей своей природой, пробуждающей в каждом, зашедшем сюда, древний инстинкт охотника. Вот она, охота, — началась, и неважно, насколько твой противник может быть силен и опасен, отныне ты охвачен азартом. Дурман победы, раздражая обоняние, отдался холодным ознобом в животе, и окончательно закружил мою голову... Я взглянул на публику, на их возбужденные лица, неестественно сверкающие глаза, они увлечены игрой, игрой судьбы, я словно попал в толпу гладиаторов, которые не щадя своей жизни готовы рискнуть ради фортуны. Улыбнется ли им она, неизвестно, но мне — непременно! Я ведь обласкан судьбою. Мне повезет!
Разгорячившись от воспоминаний, он снова умолк. Я тут же спросил:
— Погодите! Но вы говорили, что впервые сыграли от скуки, причем в магазине. Разве не так?
Савелий Иванович снисходительно посмотрел на меня, как отец на малолетнего сына, и, ничуть не смущаясь, ответил:
— Ну, бывает! — усмехнулся он, — признаюсь, соврал. Лучше послушайте-ка, что в действительности было. — Глубоко вздохнув, начал он: — Итак, усевшись на высокий стул перед автоматом, я обратился к менеджеру зала, чтобы он преподал мне азы игры. Он довольно-таки добродушно-угодливым видом подошел ко мне и, вопреки моим ожиданиям, в два приема научил меня пользоваться чудо-техникой. Оказалось, ничего особенного, вскоре я уже освоился и начал опускать первые жетоны. Шум, звон, мигающих, вспыхивающих, сверкающих лампочек одним махом отодвинули все мои заботы, тревоги, уныния — все это осталось там, за стенами развеселого азартного мира...
Вскоре во рту стало отчего-то сухо и все вокруг перед глазами поплыло, словно пьянел от вина. А потом, когда я опускал очередную фишку в чрево железного монстра, раздался характерный звук, словно кто-то жадно, большими глотками пьет вино. Почему-то я увидел этот массивный кубок, но наполненный не вином, а кровью. Моей кровью, кровью всех, кто находятся здесь, в этом жутком грохочущем месте — в аду, оставляя остатки благоразумия и достоинства. Я не на шутку испугался, выскочил на улицу, глубоко вдохнул свежего воздуха. Мне стало немного легче, и я пошел домой. А ночью мне приснился странный сон...
Савелий Иванович снова умолк, с минуту сидел, морщась, недовольно вздыхая, заговорил:
— Несомненно, я считал бы себя совсем потерянным человеком, не приснись мне этот сон...
Итак, слушайте, — Савелий Иванович, на секунду задумался, затем снова заговорил громко и страстно: — Конь горячится, перебирает копытами, мотает головой. Все ощущалось так реально, как в жизни. «Вперед!» — наконец-то я могу дать волю конской энергии. Мы скачем через поле к большой деревне. Рублю на две стороны — слева, справа... И вдруг! Я невольно осаживаю коня и опускаю изогнутый меч. Такого я еще не видел, не знал, не чувствовал. Это, наверное, называется красотой! А беглянка уже достигла берега реки и прыгнула с обрыва...
На полном скаку я слетаю с коня, только звякнули золотые и железные накладки на моем боевом из толстой кожи плаще, да тяжелый шлем дернулся на голове, отозвавшись болью в шее...
Неужто разбилась? Да вот она! Дрожит и трепещет. Я подхватываю ее, прижимаю к груди, не выпуская из рук меча, выскакиваю из ниши. Конь держится поблизости. Я взлетаю на него, едва придерживая луку седла, чувствую, что стал еще сильнее, чем обычно. Тело подчиняется каждому моему желанию! Вот она, сила и воля!...
Савелий Иванович умолк, снова охваченный приступом бурных эмоций. Он смотрел в окно затуманившимся взглядом, словно вдруг снова пережил всю безмерность своего несчастья.
— Ночью я проснулся, — еле слышно заговорил он: — от страшного озноба в животе. Видение знакомого образа снова повергло меня в беспросветную бездну неисцелимого страдания. Я с трудом заставил себя подняться с дивана, пошел на кухню. Проходя мимо спальни, услышал прерывистый громкий храп жены. Прямо из чайника выпил холодного чаю, чтобы успокоиться. Ничего не помогло! Закурил, руки дрожат, твержу себе, что нужно взять себя в руки, пытаюсь отмахнуться от своих мыслей. Наконец, заснул…
Вдруг внезапно он умолк. Так, интересно, кого он любил, кого он предал? Видимо, где-то что-то я пропустил и не до конца понял.
— Было и другое, — грустно начал он. — До сих пор помню, что рядом с ней я отчего-то чувствовал себя ущербным, неполноценным, мне все время хотелось казаться в ее глазах лучше, сильнее, умнее, но положение мое было тогда незавидным: студент юридического факультета, в кармане ни гроша, без какой бы то ни было поддержки. Я был молод и глуп, и мне хотелось — ох, как яростно хотелось! — иметь сразу и все. Так в жизни не бывает, но разве возможно это вдолбить тому, кто еще молод и полон тщеславия? Юным все нипочем, и порой они не считаются даже с теми, кто им дорог и любим. Таким и я был когда-то! Да, время потеряно, и вернуть ничего не возможно, но как же жаль… Грустно и тоскливо мне, и не существует слов, чтоб описать мои душевные муки.
В то утро я впервые за много лет почувствовал себя бодрым, — продолжил он, — веселым и сильным, каким давно уже не помнил себя. Я одержал победу над собой! Но нужно было еще найти выход. Погрузившись в свои мысли, я перебирал разные варианты, как вдруг во мне словно что-то щелкнуло, освобождая от гнетущего состояния раба. Да, раба, каким я прожил полжизни! Зависимого от чужого мнения и желания, от принятых правил чужих — тысячу раз чужих ценностей и приличий. Быть может, я предвосхищаю события, слишком рано заговорил с вами. Но все равно расскажу.
Помолчав с минуту, Савелий Иванович спросил:
— Как вы думаете, к чему мне приснился такой сон?
Я не торопился с ответом, тянул время, понимая, что, скорее всего, он уже обращался кому-нибудь с аналогичным вопросом.
— Как вам сказать, — я начал отвечать довольно медленно, — сложно однозначно интерпретировать подобные сновидения. В них очень много информации, порой противоречивой.
— Да, я об этом тоже читал. Но мне интересно, как бы ответили вы?
Любопытно наблюдать, как люди сначала ломают свои судьбы и вновь пытаются их неумело восстановить, как от сиюминутных желаний или порыва неудержимых страстей совершают они немыслимые, порой роковые глупости. А затем они снова мечутся, снова делают массу дурацких ошибок, страдают и вновь пытаются найти себя. Но хватит ли им сил и времени, чтобы исправить свое прошлое, да и нужно ли это?
Если этот сон послужил последней каплей в чаше его терпения, если теперь чувства в нем били через край, видимо, передо мной человек, больше не желающий мириться со своей несчастной судьбой. Он готов к переменам, даже если это не принесет ему успокоения. Но он должен действовать, иначе ему уготована скорая смерть — не плоти, это чуть погодя — а души.
Видимо, амбиции в нем давно угасли, он сыт, респектабелен и влиятелен, но жажда жизни еще не пропала, он хочет любить и быть любимым. Но где же взять любовь, если за плечами годы и тело напоминает о себе не тем задором, как в юности?
— В вашем сне, — решительно начал я, — вначале очевидны агрессивные символы: нападение на мирных жителей, убийства, явно указывающие на то, что вы не раз подвергались насилию или сами тоже кому-то досаждали. Ну, а кони, если не ошибаюсь, представляют собой символ мужской энергии и сексуальных желаний. А женщина, которую вы спасли и полюбили — это уже внутренняя, глубинная психологическая разрядка, высвобождение подавленных чувств...
— Да, вы правы, так и есть. — Нахмурив брови, произнес он.
— А вы пытались с ней встречаться?
— Да, — торопливо заговорил он, словно боясь не успеть рассказать мне обо всем. — Вначале долго ее искал, по разным фамилиям и адресам, но она нигде не значилась. Как в воду канула! Я подключил все свои ресурсы, связи, а их, как вы понимаете, у меня предостаточно, но, увы, безуспешно. Куда только не обращался, — один Бог знает! — он рассмеялся. — А оказалось все так просто! Как же я не догадался сразу, что она под моей фамилией будет жить? Она-то — не я: не предала! Она сохранила верность мне, остолопу. Откуда я мог знать, что так получится? Однако мы по себе всех судим... Вот такие дела!
Я растерялся, не понимая, зачем же он ходил ко мне. Что же получается — столько времени я увещевал его на несуществующую тему? Безусловно, будь он действительно зависимым от игры человеком, моя работа была бы ему полезной и необходимой. Но здесь совсем другое: я про Фому, а он — про Ерему.
Так что же ему от меня нужно?
— Савелий Иванович, извините, но я не понимаю, почему вы ко мне ходили?
— Отвечу: для отвода глаз, чтобы скрыть дополнительные финансовые растраты. Так уж получилось, конечно, ребячество, но… — пожал он плечами. — А что делать? Поймите, я ведь сына не хочу потерять, хотя он достаточно взрослый, и в то же время надеюсь вернуть свою любовь. Представьте себе, у меня от нее есть дочь — Ксения, и она уже знает, что я — ее отец. Им сейчас крайне необходима моя поддержка. Нужно срочно вывезти их из «горячей точки», а для этого минимум требуется квартира в Москве и много чего другого. Сами понимаете, расходы приличные, вот я и подумал, что смогу скрыть деньги от жены вот таким образом. Пусть думает, что я в рулетку их просаживаю — средства-то уплывают немалые, как вы помните.
— Понятно!
— Ну, не хочу я сейчас устраивать сцены выяснений отношений, оправдываться, и Бог знает чем еще заниматься, чтобы выглядеть правильным. Да, поймите, надоело мне быть правильным и покорным! Конечно, позднее я признаюсь во всем жене, но сейчас важнее моим любимым женщинам около меня оказаться. Остальное — второстепенно, никто не заплачет, если я уйду. Итак, теперь вы все знаете!
— Но вы могли бы и не говорить мне ничего.
— Мог! Но я на самом деле игрок, — с тяжелым вздохом произнес он: — Да, да! Я - игрок, и не смотрите на меня так, словно только что увидели призрака. Я в своей жизни однажды сделал серьезную ставку, и какую? На любимую женщину - Ладу!...
На ум пришли слова мудрейшего писателя, и я потянулся за томиком, чтобы вновь перечитать знакомые слова:
«Кто смеет рассуждать или предсказывать, когда высокие чувства овладевают человеком? Нищие, безоружные люди сбрасывают королей с престола из любви к ближнему. Из любви к родине солдаты попирают смерть ногами, и та бежит без оглядки. Мудрецы поднимаются на небо и ныряют в самый ад — из любви к истине. Землю перестраивают из любви к прекрасному. А что ТЫ сделал из любви к девушке?»…
Евгений Шварц «Обыкновенное чудо»
Добавить мне нечего. И Господь ему в помощь!