… Цыганку, сходящую с электрички, участковый Вихлянцев заметил сразу. Слишком уж яркая для здешних мест.
Крупная брюнетка лет под сорок, богатая телом, иссиня-чёрные волосы убраны в тугой хвост. Куртку из кожзаменителя распирают огромные тяжёлые груди, которые не может скрыть даже намотанная на шею цветастая шаль, спадающая на бюст двумя небрежными концами. В ушах качаются пудовые серьги-кольца. По-азиатски сросшиеся тёмные брови, зато нос не подкачал: хищный, греческий, с горбинкой. Лицо густо умаслено дешёвой косметикой. Губы лоснятся от жирной кирпичной помады, рот жадный, наглый, смешливый. Перегруженные тушью ресницы дерзко взлетают на самый лоб, спереди во рту - две золотых коронки.
«Ох, какие мы смачные… Чем-то на молодую Ритку-Гирю похожа. Сходство отдалённое, но есть. Симпатичная ягодка, жалко, не блондинка, - Евгений Палыч изучает внушительный бюст и стать приезжей, ощущая лёгкое возбуждение, как всегда бывает перед «внеклассной работой». – Главное – нездешняя. Давно у тебя, старший лейтенант, экзотики не было – и вот, пожалуйста. Поздравляю».
Кроме яркой цыганки с электрички спрыгивают несколько завирятских мужичков, пара школьников и дачница Наташка Зеленцова. Кое-кто издали здоровается с правоохранителем Палычем, он здесь человек уважаемый. С опаской покосившись на южную гостью с наглыми губами, Зеленцова поглубже убирает кошелёк и бочком скользит за билетную кассу, словно у неё уже просят «позолотить ручку».
Местный народец участкового не интересует, зато залётная грудастая румна сама напрашивается на более близкое знакомство.
«Не может быть, чтоб за этой цацей ничего не числилось. Что такое цыгане? Воровство, мошенничество, наркотики. Можно взять её тёпленькой и растягивать удовольствие: наручники, досмотр, опрос, установление личности, сверка по ориентировкам. Впрочем…»
Жертва сама плывёт в руки, но спешить не следует. Обмозгуем, повременим, куда торопиться? Старший лейтенант Вихлянцев отшагивает поглубже в тень, высматривая возможных попутчиков гостьи. Цыгане редко путешествуют «сольно», чаще работают группами в несколько человек с полудюжиной сопливых детей. С табором лучше не связываться – хлопот не оберёшься.
«Впрочем, Евгений Павлович, есть и план Б. По ходу, девочка приехала одна. Мы оформим её изящно, как в венском вальсе».
Цыганку никто не встречает, с поезда больше никто не сходит. Вихлянцев приободряется. Симпатичная румна без детей и оравы соплеменников – просто подарок! Джекпот. Цыгане никогда никому не пожалуются на милицейский произвол, а даже если пожалуются, им никто не поверит.
Отстояв положенную минуту, электричка смыкает автоматические двери и скрывается за лесистым холмом. Местные разбредаются кто куда. Перестук электрички затихает, сверху нещадно палит сентябрьское солнце. Подметая платформу оборчатыми красно-зелёно-рыжими юбками, цыганка устремляется в ближайшие кустики, растущие под насыпью. На плече она волочёт клетчатый дорожный баул, набитый бросовым тряпьём для продажи.
Участковый машинально обтирает вспотевшие ладони о форменный суконный китель. Добыча его пока не видит, торопясь найти укромное место. Чувствуя охотничий азарт в душе и приятное покалывание ниже пояса, Вихлянцев следует за чужеземной гостьей. Опустив баул, брюнетистая женщина наполовину прячется за акацией, позвякивая монистами и серьгами. Виляя широкими бёдрами, взбивает кверху пышные юбки, ищет в ворохе материи свои пропотевшие трусы.
Луч света падает на обнажившиеся могучие ляжки, участковый Вихлянцев алчно сглатывает слюну. Под подолом полные крепкие ноги румны вовсе не голые, их туго обтягивают антрацитово-чёрные лайкровые лосины. Соблазнительный капрон в точности повторяет каждое сокращение бедренных мышц и игру мощных ягодиц.
Когда цыганка поворачивается, приседая и нащупывая резинки, вместе с нею весомо колышется куполоподобный зад. Через чёрную эластичную ткань рисунок трусиков прорезается совсем уж нахально, участковый как на ладони различает их контур – из промежности в стороны взмывают две дуги, пробороздив сладкую женскую плоть.
Именно эти лосины с прорезающимися трусами окончательно решают судьбу пришелицы. Не отрывая взгляда от сдобного зрелища, участковый скользит ладонью вдоль ремня. Табельные наручники всегда при нём – твёрдые, холодящие, спрятанные в полукруглый чехол с застёжкой.
Сидящая на корточках цыганка журчит струйкой в траву, сквозь ветки акации виднеется её спелая, грушеподобная фигура, затянутая в кожаную куртку. Коленки в антрацитовом эластике дерзко торчат в стороны, лосины поблёскивают на солнце как свежий угольный срез. Вихлянцев замечает, что икры случайной гостьи плотно и сексуально облегают сапожки на каблуке. Всё это хочется немедленно сжать, растянуть, съесть, изгрызть…
Дождавшись, пока пассажирка оправит юбки, взвалит баул и выйдет из-за кустов, Вихлянцев откашливается, подходит суровой походкой человека при исполнении. Когда-то в школе милиции с ним во взводе служил курсант из цыган, он откликался на имя Милош, хотя по паспорту числился русским Михаилом – иначе бы в органы не взяли.
Благодаря Мишке Вихлянцев до сих пор помнит несколько расхожих фраз по-цыгански и сейчас это кстати – проще завязать разговор.
- Бахталэс! Мишто явъян, – говорит участковый (привет, добро пожаловать).
Заслышав родной язык от милиционера на глухом полустанке, цыганка сияет ярче собственных лосин, подобострастно искрит глазами. За радостной улыбкой румны таится настороженность. В своей кочевой жизни цыганка с греческим профилем повидала массу стражей порядка, и внутреннее чутьё никогда её не подводило. От подошедшего мента веет чем-то недобрым, но с властями лучше не ссориться, и она тараторит на том же наречии:
- Дэвэс лачо! Ту миро миленько! (добрый день, ты мой миленький). Ты не похож на рома, а понимаешь по-нашему?
- Работа заставляет. Кон? Карик? Палсо? (Кто такая? Куда? Зачем?)
- Из Таджикистана две недели выбиралась. Своих догоняю, еду в город. Только денег совсем нет, поиздержалась. Товар берут плохо.
- Сыр тут кхарэн? (как тебя зовут?)
- Жасмин. Можно просто Жасмин, нэйса.
- Тутэ гожо лаф (у тебя красивое имя).
- Наис (спасибо)! Сыр тэрэ дела, миленько? Сыр тут кхарэн? (как твои дела, миленький? как тебя зовут?)
- Евгений Павлович, старший лейтенант, - участковый уполномоченный официально машет красной книжечкой. - Мишто акана брэ, саво мэ миленько? (ладно тебе, какой я миленький?) Сам знаю, что я урод.
Жасмин деланно хохочет. Старший лейтенант Евгений Вихлянцев отталкивающе некрасив: близко посаженные глаза, отвисшие налимьи губы, скошенный подбородок. Вряд ли участковый пользуется успехом у местных женщин, вон как поедает взглядом её фигуру. Под каскадом линялых юбок у Жасмин прячутся весьма неплохие ляжки, а грудь просто колоссальна.
- Запрещённые вещи, наркотики, оружие? – скучающим тоном спрашивает старший лейтенант и, будто извиняясь, поясняет: - Я у всех спрашиваю, порядок такой.
Цыганка с готовностью хлопает ладонью по набитому баулу, поднимает руки, унизанные поддельными перстнями, и крутится, поднимая юбки.
- Хочешь – обыщи! Нету, нету ничего, драго гожо! Тряпочки, одежда на продажу. На еду сменять что-нибудь хотела.
Едва Жасмин задирает к небу руки, на её запястьях высвечиваются безобразные лиловые ссадины – Вихлянцев моментально определяет, что совсем недавно цыганка куковала в наручниках. От силы сутки назад.
- О, да ты тёртая птица? Откуда синяки, Жасмин?
Потускнев, цыганка прячет натёртые запястья в рукава, угольные глаза становятся колючими.
- Нехорошие люди обижали меня, начальник. Но бог им судья, я зла не держу.
Старшему лейтенанту Вихлянцеву невдомёк, что вчера эту пышную черноокую красавицу в сексуальных лосинах за безбилетный проезд сняли с электрички его коллеги - наряд Верхнеостровской станции. Визжащую задержанную отволокли в дежурную комнату, разложили на полу между оружейными пирамидами.
Наручников у наряда хватило бы на целую роту. Распластанную Жасмин приковали за раскинутые ноги и руки, разорвали юбку и всю ночь не давали скучать.
Заниматься традиционным сексом с залётной цыганкой конвоиры побоялись: опасались подхватить инфекцию или лобковых вшей. Зато досыта пользовали безбилетницу в рот, между грудей, и между ног – не снимая трусиков и лосин. Распятая между пирамидами Жасмин провела жуткую ночь, беспомощная, потная, замученная, вся липкая от слюней и спермы.
Утром её наконец-то освободили и выгнали вон из отделения, отобрав из баула несколько рубашек и свитеров. Кое-как отстирав одежду в пруду, на ближайшей электричке Жасмин умчалась от греха подальше со стёртыми в кровь руками. В вагоне от голода у неё скрутило живот – Биктаева вспомнила, что со вчерашнего обеда крошки во рту не держала, не считая милицейских членов. Сотовый телефон у неё сел, а позвонить с чужого кому-нибудь из своих, землякам весточку подать – номеров не помнит.
Не утерпела, соскочила на богом забытом полустанке в надежде разжиться чем-нибудь съестным: погадать, украсть, выманить. Грош цена тому ромалэ, который не умеет выживать в незнакомой местности.
Как назло, здесь к ней тоже прицепился мент. Но вроде бы он не похож на тех беспредельщиков из линейного пункта. Подошёл вежливо, разумеет по-цыгански, рук за спину не ломает.
- Есть, значит, хочешь? – переспрашивает Вихлянцев.
- Очень, начальник! – Жасмин прижимает истерзанные руки к груди. - Со вчерашнего дня голодная. Товар совсем не берут, люди у вас скупые.
- Не скупые, а бедные, - поправляет милиционер. – То есть ты приземлилась у нас случайно?
- Да, из Таджикистана я, очень хочу есть, мобильник сдох, устала ехать!
- Лилоро? (покажи документы).
Порывшись в бесчисленных карманах, цыганка предъявляет какую-то липовую справку беженки из Таджикистана на имя Жасмин Манджар Агалымовны Биктаевой.
- Я к вам проездом, товарищ начальник! Со следующим поездом – ту-ту, ай-нэ-нэ, катись колесо. Хочешь, бесплатно погадаю? Или курточка для тебя есть по размеру, настоящая кожа из Турции.
Бегло изучив ветхую бумажку, Евгений Палыч возвращает её обратно. Жасмин считает это благоприятным знаком.
- Шмотки себе оставь, Жасмин, - он украдкой подмигивает. - Договоримся, как деловые люди? Баш на баш?
- Слушаю, начальник! Когда ко мне с душой, то и я в лепёшку расшибусь. Всё, чем могу!
Вихлянцев тычет пальцем в карман со справкой беженки.
- Ксива у тебя - пшик. Я такие левой пяткой пишу. Ты в курсе, что тебя можно смело сажать в трюм на сорок восемь часов до выяснения?
- Ой, не говори, драго гожо! – цыганка уныло кивает. – Дорога длинная, вокзал-мокзал, туда-сюда - все документы потерялись, пока ехала.
До вчерашних злоключений у неё при себе был липовый паспорт на имя некой Бомбаны Радушевич, но при аресте его отняли козлы в Верхнеостровской милиции, а вернуть позабыли.
Старший лейтенант снова озирается по сторонам, доверительно понижает голос.
- Мне на участке цыганских фокусов не нужно, Жасмин. Народ у нас деревенский, открытый, доверчивый, нехорошо их обманывать… сечёшь?
Жасмин притворно всплёскивает кольцами, весь её облик – оскорблённая невинность.
- Зачем честную румну обижаешь? Разве ж я кого обманула, начальник? Вещи продаю, рубашки торгую, курточки, чужого совсем не беру.
- Это ты своей бабушке расскажешь, девочка. Мы же поняли друг друга? Поступим так – я кормлю тебя обедом и подбрасываю до трассы, за пределы своей зоны. Дальше вольному воля, делай что хочешь, лишь бы не на моей территории. И мы с тобой друг друга не видели. Сделай это для меня. Идёт?
- О, ты ещё спрашиваешь? – радуется Жасмин. - Конечно! Конечно, идёт, драго гожо!
- Ну и ладушки. Вон моя машина, пошли.
- А жена не заревнует, что меня катаешь?
- Не заревнует. Я холост.
- Ай, не может быть? Такой молодой, красивый, генералом завтра станет – и холостой? Где были мои глаза, почему я тебя раньше не встретила?
Не переставая болтать, цыганка исподтишка бросает на милиционера хитрые взгляды. Она прекрасно понимает, куда и зачем повезёт её этот вислогубый деревенский старший лейтенант. Ишь, бедняжка, слюни на её сиськи развесил! А почему бы и нет?
Меньше всего Жасмин сейчас нужны новые проблемы с милицией. Парнишка некрасивый, но вроде добрый, может, и правда всё уладится миром? От Биктаевой не убудет, если участковый потребует оплаты натурой. Пусть потешится, сунет ей в кобуру свой пистолетик, не жалко. Старлей всего один, для опытной женщины это пустяки. Если, конечно, в отделении у него не сидит ещё десяток оголодавших по женскому телу приятелей.
- Айда, начальник! Веди!
Почти как закадычные друзья милиционер и цыганка с баулом спускаются с платформы к служебной тёмно-синей «ладе» Вихлянцева. Жасмин Биктаева неустанно щебечет, отводя с потного лица падающие пряди волос. Серьги в её ушах нежно позвякивают, куртка вкусно скрипит кожзаменителем, лосины под юбками шелестят на трущихся мокрых ляжках.
- Ха, Палыч цыганочку помёл? – окликает из-за забора немолодая Валентина Милюнина в брезентовой куртке. Она что-то рыхлит в палисаднике. – С приездом, чернявая! Чего уже натворила?
- Пока ничего, проверка документов, - участковый пожимает плечами, отпирая машину.
- Джюкел джюклес на хала! (пёс пса не укусит), – Жасмин весело кривляется перед Валькой, чувствуя себя неуязвимой. – Отвали, дырлыны, я честная женщина!
- У нашей Галки в городе такая же «честная женщина» всю пенсию увела и обручальное кольцо стибрила!
- А ты сама это видела, коза? Зачем в кучу всех мешать? Цыган цыгану рознь, я вашу Галку не трогала. Зачем плохое про меня говоришь?
Валька из-под ладони глядит, как цыганка по-хозяйски впихивает на заднее сиденье «лады» клетчатый баул, задирает юбки и усаживается рядом с водителем. Деревенские знают своего участкового Евгения Палыча как мужика нелюдимого, с причудами, но серьёзных претензий к нему нет. Человек человеком, мент ментом, бывают и хуже.
На участке у Вихлянцева восемь деревень и железнодорожный разъезд, остальное начальство сидит далеко в райцентре, и его полномочия здесь безграничны. Отчётность у него всегда в порядке, преступность не выше среднего, профилактика ведётся, кражи раскрываются вовремя. В районном отделе старший лейтенант Вихлянцев тоже на хорошем счету, а чего ещё надо?
Правда, ходит слушок, водится за участковым одна слабость: любит он надевать на людей наручники, особенно на миловидных баб. Ну так дело-то молодое, тут он в своём праве. За тем ментам и наручники даны, чтоб кому-нибудь надевать. Набедокурил – сиди в браслетах, участковому виднее.
«Ягодка ты моя! – старший лейтенант улыбается Жасмин, включая коробку передач. «Лада» трогается с места. – Гиря-Гиречка моя. Скоро мы с тобой поиграем, курчавая…»
- Я буду называть тебя Маргаритой, - вдруг говорит он.
- Маргаритой? Да хоть Петей называй, только покорми сначала!
Жасмин смеётся. За неполные сорок лет она сменила на бумаге сотни имён. Бумага всё стерпит. В Чите её звали Рубина, в Биробиджане – Мирела, в Омске она представлялась Шофранкой, только Маргаритой ещё не была. Развалившись на сиденье, Жасмин подкрашивает из тюбика кирпичные губы, похотливо улыбается в зеркало забавному вислогубому менту. Её юбки приподняты, обнажая ладные икры, обтянутые сапогами и эластиком. Салон наполнен запахами искусственной кожи, контрабандной китайской помады и испарениями потной зрелой женщины.
Тёмно-синяя «лада» уносится прочь от железнодорожной остановки Завирята. Если бы Жасмин могла заглянуть в мысли участкового или перенестись на двадцать лет назад в его родной посёлок под названием Рудный Камень – она не вела бы себя столь безмятежно...
***
Двадцать лет назад. По пыльной поселковой улице на велосипеде катается восьмилетний вислогубый Женик. Отец у него работает в карьере, мать – библиотекарь. У Женика есть две сестры, женщины в этой семье преобладают численно и морально. Мать помыкает отцом, сёстры – братом.
Соседские пацаны недолюбливают боязливого Женика, поэтому чаще он проводит время один или с сёстрами. Когда родителей нет дома, Машка с Иркой затевают любимую игру «в больницу». Роль пациента всегда достаётся бесправному затюканному брату. Властные сёстры заставляют Женика раздеваться, мажут микстурами из грязи, акварельных красок и воды, меряют температуру и выписывают неразборчивые рецепты на тетрадных листках. Назначив курс лечения, докторицы насильно кормят Женика всякой дрянью, ставят ему горчичники из лопухов и щекочут в таких местах, о которых никому не расскажешь.
На улице посёлка тоскливо и жарко, общипанные курицы роются в замусоренных колеях. Хочется есть. Женик уже собирается повернуть домой, когда его привлекает яростный крик во дворе Маргаритки Булатовой по прозвищу Гиря. В надежде на развлечение Женька Вихлянцев подъезжает поближе и смотрит на булатовский двор через редкий, гнилой забор.
Ритка Булатова – многодетная мать, пьяница и известная всей округе публичная девка. Дома у неё вечно кучкуются поселковые питухи и растут четверо мерзопакостных, вороватых детей от разных папаш. Один из них, Серёжка, учится в одном классе с Женькой.
Сегодня у Гири опять пир горой. Во дворе Булатовой ссорится компания взрослых, две бабы наскакивают друг на друга, мужики пытаются их растащить. Среди мужиков Женик узнаёт отпетого алкаша Колю Сибирякова по кличке Сиба и такого же забулдыгу Мухтара Гаянова по кличке Гай.
В центре двора Маргаритка Булатова мутузит незнакомую Женику собутыльницу. Кулаки у Гири тяжёлые и сама она баба-огонь. Наряженная в тесное жёлтое платье, мясистая Булатова напоминает громадный трактор К-700, а её выдающийся бюст соответствует прозвищу хозяйки, он похож на две чугунных гири, засунутых в лифчик – не хватает только ручек. Каждая из сисек Маргариты будет, пожалуй, побольше головы восьмилетнего Женика.
- Ах ты сучье вымя! Ах ты хлабузда! – бешеная пьяная Маргаритка уже раскровянила сопернице нос и, расталкивая гостей, норовит вцепиться ей в горло. – Я те рыло-то скособочу! Я те ноги-то повыдергаю!
Скорее всего, ссора произошла из-за мужиков или водки. Видя, что бабы разошлись не на шутку, Сиба и Гай разнимают дерущихся. Над посёлком летит изобретательный трёхэтажный мат. Огромная толстая Гиря в жёлтом платье не даёт себя крутить, сквернословит, плюётся. Несмотря на жару, её жирные ляжки кокетливо затянуты в колготки с перламутровым отливом, а на ноги наспех надеты стоптанные кирзовые ботинки, в которых она бегает по хозяйству.
Это нелепое сочетание – короткое жёлтое платье, грубые ботинки и капрон – вводит подглядывающего Женика в экстаз. Он забывает где он и кто он, зачарованно уставившись на матёрую, тугую фигуру Гири, заслоняющую половину двора.
Уже в младшем возрасте Женька поймал себя на необоримой тяге к женским колготкам. К сожалению, мамка из экономии носит дрянные копеечные хлопчатобумажные гамаши местной чулочно-носочной фабрики, они совсем не держат форму, ползут и шершавы на ощупь. С точки зрения младшего сына – дерьмо, а не колготки. Зато у старшей сестры, двенадцатилетней Машки, для особых случаев куплены – ах! - парадные белые колготки с орнаментом и блеском, какие носят взрослые тётки.
Школьных линеек и праздников Женик всегда ждёт с нетерпением – к завтраку в эти дни сонная Машка выходит затянутой в белое лаковое чудо.
Белоснежный капрон (бережно выстиранный руками после каждой носки) облегает девичьи ножки без малейшей слабины, свистит под юбкой и поёт на сгибах колен. В эти минуты Женик прощает невыносимой толстомясой сестре все обиды. Он трётся вокруг, прислуживает, помогает заплести косы, охраняет Машкины ноги от подлого кота Барсика, пускается на любые ухищрения, лишь бы невзначай потрогать сестру за белое и гладкое.
- Ой, у тебя затяжка, что ли, Маш?
- Где? Где?
Замирая от счастья, Женик мнёт и трогает созревающую ногу сестры. Каждое прикосновение к скользкой капроновой коленке заставляет его сердце биться вдвое быстрее. Испуганная Машка вместе с ним торопливо ищет злополучную затяжку (когда ещё мамка на новые колготки денег вырешит?), пока хитрый брат не смилуется:
- Не, не затяжка. Шерсть от Барсика прилипла.
- Тьфу на тебя, слепошарый!
Поразительно, как тончайшая полимерная ткань преображает самую неказистую, кривую, волосатую ногу в сверкающее радужное чудо природы! Часто думал восьмилетний Женик, что если бы вдруг в его распоряжении оказалась живая женская нога в капроне – не разлучила бы их никакая сила на свете. Всюду бы носил её с собой, не ел бы, не пил и не спал, только тискал и гладил упругую тёплую плоть, затянутую в колготки. Целовал её, осязал, зажимал между колен, облизывал до мозолей на языке, до обморока, до голодной смерти. Веками ласкал бы сладкую колготочную ногу, слушая рождение этого восхитительного звука, неслышного капронового скрипа, похожего на ультразвуковой свист летучей мыши и шёпот майского дождя.
Однажды, когда дома никого не было, Женик втихомолку залез в комод в комнате у сестёр, трясущимися руками отыскал машкины белые колготки. Повертел, понюхал, потёрся лицом о капроновую сеточку… Колготки были выстираны, в них не было запаха тела, только химический отголосок порошка «Ариэль», но Женик и тому был рад. В какой-то миг, дивясь собственному нахальству, он скинул штаны и надел девичьи колготки на себя!
Женьку ждало горькое разочарование: он не учёл, что Машка на четыре года старше и крупнее, к тому же праздничные колготки сильно разношены. Даже когда Женька дотащил пояс колготок почти до подбородка, волшебный капрон на его худосочных ногах всё равно висел отвратительной гармошкой. Если крепкие машкины ягодицы бывали обтянуты белым капроном до треска, то женькин тощий зад безнадёжно терялся в складках, будто картофелина в простыне. Какой тут звон, какое скольжение? Лажа полная.
От расстройства Женик едва не заревел, но на крыльце уже топал кто-то из домашних. В последний момент успел сдёрнуть с себя неподобающий мужчине предмет одежды, скомкал, засунул обратно. Когда в дом ввалились сёстры, Женька сидел за книжкой в своих обычных штанах, обливаясь холодным потом.
***
- Ба-а-абы, цыц! – надсаживается татарин Гай, перехватывая кулак Гири. – Ритка, тормози! Тормози, говорю! Уймись, не то свяжем.
Краснолицая Гиря с гривой жёстких обесцвеченных волос не хочет уняться, она вновь и вновь налетает на противницу с разбитым носом. Та жалобно кудахчет, сдачи уже не даёт, лишь загораживается локтем от рассвирепевшей многодетной мамаши.
- Бабы, цыц! Сиба, помогай! Вяжи её на хрен, мать-мать-мать…
Сорвав на крыльце бельевую верёвку, Сиба и Гай валят пьяную Гирю на траву и после упорной борьбы заворачивают ей руки за спину. Булатова давится от боли, матерится, царапается, пытается встать, пока Гай не садится на неё верхом, как на бочку с квасом.
Юбка женщины задирается до самых ягодиц – будто сверкнули два прибрежных валуна, окружённых песчаными наносами-складками. Почти не дыша, Женик смотрит, как голые руки и плечи Маргаритки стягиваются в плотный конверт. Крепко заломив скандалистке кисти рук, Сиба и Гай спешно продевают ей верёвки куда-то под мышками, ниже живота и между грудей. Булатова изгибается, трясёт задницей, заходится в крике, но никто не спешит ей на помощь – похоже, она всех тут достала.
- Ай! Ы-ы-ы! Не троньте! Чтоб вам всем!
Прихватив запястья пленницы на живую нитку, Сиба и Гай усаживают её на тропинке, чтобы было сподручнее вязать могучий торс. Обматывают драчунье груди, локти и живот, словно перед ними пень, приготовленный к выкорчёвке. Злая как чёрт Маргаритка сидит точно лицом к Женику, толстые ноги в перламутровом капроне разбросаны в разные стороны, коленями мужики упираются ей в плечи, вынуждая согнуться.
Чугунный бюст Гири в разорванном жёлтом ситце свисает до самой земли, но под расхристанным подолом, между бёдер, налитых волнистым жиром, мальчик Вихлянцевых видит тот самый заветный уголок тела, который ему видеть не полагается.
В полутьме, стиснутой с двух сторон пластами ляжек, там, где шов колготок убегает вверх по животу, блестят белые трусы Маргаритки – беззащитная капелька в капроновой обёртке. Сдавленные сверху животом, а с боков - складками массивных бёдер, трусики дебоширки Булатовой кажутся не больше тыквенного семечка.
Женик будто чувствует, как пыжится и потеет в этой тесноте главный маргариткин женский секрет, произведший на свет четверых отпрысков и принявший в себя несметное количество деревенских гуляк. И хотя от связанной Маргаритки его отделяет добрых пять метров, Женику Вихлянцеву чудится, что он слышит в воздухе запах её разведённых глыбоподобных ног.
Его трудно описать словами, но он липкий, запретный и нечистый. Это запах течной сучки, аромат потасканной женской плоти, вонь пережжённого пота и смрад грязных мужских фантазий.
Маргариткины трусы Женик видит недолго - управившись с руками, Сиба с Гаем заодно связывают верёвкой ноги буйной хозяйки. Бёдра Булатовой сливаются впритирку, колготки сверкают ещё ослепительней, Сиба сочно шлёпает пленницу по ягодицам, Гиря матерится пуще прежнего. Туго закрутив узел на её щиколотках поверх кирзовых ботинок, Сиба и Гай отряхивают ладони и уходят на крыльцо выпить.
Грузная Маргаритка в поднявшемся жёлтом платье, упакованная по рукам и ногам, червяком извивается на тропинке, падает на спину, переворачивается на бок, но встать не может: она слишком толстая и пьяная.
- П…ры гнойные! Вашу так-перетак! Всех убью, фраера коцаные! И тебя, Нинка, первой на перо посажу!
Малолетний Женик Вихлянцев сам не замечает, в какой момент бросил велосипед и прижался лицом к гнилому заборчику, боясь пропустить хоть частичку чудесного представления с полуголой женщиной в главной роли.
Ценой неимоверных усилий Гиря плашмя бухается на живот и пытается ползти по-змеиному, словно это поможет ей развязать руки и ноги. Её подол задран, выставляя на всеобщее обозрение зад, тяжёлый как рукописная Библия. Излишки жира на боках и бёдрах скандалистки напоминают окопные брустверы, отблески капрона похожи на северное сияние, а над всем этим возвышаются сильные, голые, опутанные верёвками руки.
Теперь Женик видит трусики гулящей Маргаритки сзади – туго натянутый треугольник белой лайкры смахивает на маленький дельтаплан, севший на огромный заснеженный остров.
Булатова ещё некоторое время кричит и ругается, пытаясь выдраться из верёвок, на её груди-гири бежит пьяная слюна и налип дворовый сор, ноги в ботинках и колготках равномерно колотят по земле – бум! бум! – но, видимо, Сиба и Гай надёжно стянули все узлы. Подбежавшая Нина с расквашенным носом победоносно пинает Гирю в бок, потом запихивает ей в рот какую-то мятую тряпку, будто ставит точку.
Маргаритка Булатова однозначно проигрывает этот раунд. С кляпом во рту она беспомощно катается по двору, пускает пузыри, таращит глаза, хрюкает от боли и ненависти, пока собутыльники посмеиваются и по очереди пьют водочку из общей гранёной стопки.
- На пятнадцать суток тебя сдадим! – шутит Колька Сибиряков, поглядывая на капроновые трусы и ляжки пленницы с нескрываемым интересом.
Мухтар Гаянов тут же уточняет, каким образом и в каких позах Ритка будет отбывать с ними все пятнадцать суток. Компания хохочет, Гиря злится с заткнутым ртом. Когда она катится на левый бок, подол платья наискосок завешивает белый дельтапланчик её мокрых трусов. А когда она вращается в обратную сторону, платье снова задирается выше, обнажая выпуклые плиты ягодиц.
Из окна избы на связанную мать поглядывают дети – Серёжка, Ванька и Ленка. Они грызут морковь и тычут в неё пальцами. Наверное, в отличие от примерного Женьки Вихлянцева они видят такое кино чуть не каждый день.
Потом в конце улицы появляется соседка Вихлянцевых, тётя Даша, и Женик почитает за лучшее убраться подальше от ограды пьяницы Гири. Он берёт велосипед за рога и бежит в противоположную сторону от любопытной соседки.
Дома Женик тут же придумывает увлекательную игру – он связывает сестринских кукол шнурками от ботинок, задирает им юбки и затыкает рты, а особенно яро мучит самую толстую голубоглазую пупсиху в коротком жёлтом платьице.
- Пустите, п…ры гнойные! – рычит он низким шёпотом. - Вашу так-перетак! Всех убью, фраера коцаные! И тебя, Нинка, первой на перо посажу!
***
В детских грёзах Женика незамедлительно возникает новая героиня. Огромная пропитая баба в жёлтом, похожая на трактор К-700, лежит со связанными руками среди солнечного двора. На бабе блестящие перламутровые колготки, мужские башмаки и тонкие белые трусики, засевшие глубоко между ягодиц, а в лиловых от помады губах торчит слюнявый глухой кляп.
Женщина извивается, потеет, крутится, издаёт неприличные звуки. Связанные за спину руки беспомощно сжимаются и разжимаются, а символический подол то прячет, то снова открывает солнцу тяжёлую гладкую задницу с двумя складками жира. Женик подходит к ней и…
Тут он обычно просыпался, весь в сырых перекрученных простынях. О своих интимных мечтах умный Женик никому не трепался, но пока сверстники мечтали о профессии депутата, шофёра или учителя, второклассник Женик Вихлянцев мечтал стать… да! Он мечтал стать лихим деревенским алкашом – таким, как Коля Сиба-Сибиряков.
Чтоб с полным правом по-взрослому ввалиться во двор грудастой многодетной Маргаритки-Гири. Выставить «на общак» консервы и водку, закурить едкую «Приму», а потом сорвать с крыльца бельевую верёвку и скрутить толстую Ритку в перламутровых колготках по рукам и ногам. И заткнуть ей рот кляпом, и давать лещей, и мять за ляжки в капроне, и упиваться властью над этой жирной, неверной, но сладкой бабёнкой. А дальше между ними вообще творилось бы нечто невообразимое, вот какие мечты были у Женика.
Но это понарошку. В реальности Женька Вихлянцев неплохо учился, немножко занимался спортом, в плохих компаниях не состоял и после получения аттестата подал документы в школу милиции. Его приняли – здоров, не судим, из законопослушной рабочей семьи.
Ввиду этого фантазии юного Женьки немного трансформировались. Ночами взрослеющий Евгений Палыч при мундире и оружии врывался с ордером на обыск к односельчанке Маргаритке, где накрывал воровскую малину. Разогнав бандитов, милиционер Вихлянцев брал толстозадую преступницу Гирю на болевой приём, надевал наручники и выбивал показания. Грудастая Маргаритка в жёлтом платье, ботинках и колготках падала Вихлянцеву в ноги, лизала сапоги, лила слёзы и умоляла не сиротить её четверых нагулянных деток.
Методы допроса во сне у Вихлянцева каждый раз менялись, но можете быть уверены – задержанной Гире доставалось по полной программе. И разумеется, всё сводилось к тому, что гражданка Булатова отмаливала грехи через постель. Все видения Вихлянцева сопровождал тот самый случайно услышанный запах Маргариткиных ляжек: запах течной сучки, потасканной женской плоти, пережжённого пота и грязных мужских фантазий.
Со временем Женьку стали посещать и другие интересные конфабуляции с присутствием других женщин, но память о связанной Гире преследовала его всегда. Приезжая домой к родителям, будущий старший лейтенант не раз проходил под окнами Маргаритки Булатовой.
Гиря по-прежнему пировала и путалась с кем попало, но заметно расплылась и подурнела. Колька Сиба загремел на зону за кражу с дачных участков, Мухтар Гаянов подался в другие края. К гостеприимной шлюхе Ритке ползали совсем другие алкаши и во дворе её больше никто не связывал.
Когда Вихлянцев оканчивал милицейские курсы, спившаяся Маргаритка Булатова спьяну нахлебалась тормозной жидкости и умерла в больнице. Хоронили Гирю собственные дети, не было лишь среднего сына, бывшего женькиного одноклассника Серёжки - тот уже мотал срок за разбой. Из дружков на похороны любвеобильной Булатовой никто не пришёл.
***
Через десять минут тёмно-синяя «лада» тормозит возле простого кирпичного домика в деревне Паромное. Вихлянцев отпирает ворота и заезжает в пристроенный под крышу гараж.
Жасмин в недоумении. Цыганка была уверена, что они перекусят в сельской столовке, а сексом займутся прямо в машине, но вислогубый участковый открыто привёз незнакомку к себе домой! Дело приобретает интересный оборот.
В гараже царит полумрак. Вылезающей цыганке внезапно кажется, что он бесконечно большой и битком набит жуткими пыточными приспособлениями. Вон на стене отсвечивают стальные кандалы, а за ними возвышается дыба, а в другом углу – деревянный стол с колодками и цепями. Повсюду лежат непонятные провода, клеммы, ремни, какие-то крючья...
Но участковый включает свет и обстановка волшебным образом меняется. Оказывается, гараж оборудован под мастерскую и спортзал. Вместо кандалов на стене висят слесарные инструменты, за дыбу цыганка приняла штангу из автомобильных дисков, закреплённую на упорах, а вместо стола с колодками в углу пылится безобидный верстак с тисками и ящичками. Тут же болтается боксёрская груша, стоят коробки с запчастями и зарядное устройство для аккумулятора.
- Не боишься румну домой к себе вести, драго гожо? – Жасмин хорохорится, оправившись от неприятного впечатления. – Люди всякое про нас говорят – «ромалы грязные, ромалы воры»…
Вислогубый милиционер запирает ворота изнутри, его лицо спокойно.
- Если грязная - помоем, Маргарита. Проходи, не стесняйся. Да не хватайся за свой баул, не сопрут.
Лопаясь от любопытства, смешанного со страхом, цыганка идёт в указанную дверь и, поднявшись на три ступеньки, попадает из гаража на кухню. В проёме слева видна скудно обставленная комната. Гостья сразу убеждается, что красть в жилище холостого деревенского участкового нечего.
Очень спартанский быт: две полки с посудой, шкаф, кровать. Обеденный (он же письменный) стол, заваленный грудой служебных бумаг. Вешалка со спортивным костюмом, холодильник, книги, настенные часы. Полочка с компакт-дисками. Всё чисто убрано, нигде не пылинки. Единственная стоящая вещь – ноутбук на подоконнике.
- Как божья пташка живёшь, товарищ старший лейтенант, - с несвойственной цыганам робостью Жасмин, не снимая сапог, присаживается на табурет. – Ни ковра, ни сервиза, ни гитары. Или недавно приехал, не обустроился ещё?
- Восемь лет тут работаю, - участковый скинул китель, моет руки, гремит посудой.
- О-о-о, давно… А что бедно так, драго гожо? Меня под Омском один уполномоченный ловил, у него на шее золотая цепь – толще моей ляжки. Морда в дверь не проходит, машина – японский «Крузер».
Разжигая газовую плиту, вислогубый милиционер посмеивается.
- Может, я в душе тоже кочевник, как и вы? Древний китайский философ говорил: для жизни человеку нужно ровно столько, сколько он может унести на себе. Я могу хоть сейчас уйти отсюда всего с двумя чемоданами. Значит, у меня всё есть.
- Омский уполномоченный твоего философа, наверно, не читал. Сразу видно, взяток не берёшь. Ой, розетки дашь попользоваться? Хоть немножко телефон заряжу, совсем горе без него.
- Заряжай, не жалко.
Жасмин втыкает в штепсель у холодильника мотанное-перемотанное изолентой дряхлое зарядное устройство, подсоединяет к нему ободранную старенькую «Моторолу» - наверняка ворованную. Вихлянцев ставит чайник, разогревает тушёную картошку с добрым шматом говядины, пододвигает гостье перец и аджику. Достаёт из буфета рюмку, из холодильника – бутылку водки.
- Как насчёт ста грамм с дорожки?
Биктаева просто разевает рот от милицейской щедрости. Чем ей придётся расплачиваться с хозяином? Неужели анальным сексом?
- Цыган без вина – как конь без ноги! – осторожно говорит она. – Эй, а почему рюмка одна?
- Я не пью. Водку на растирку держу, от простуды.
- Такое добро – на растирку, драго гожо? Ой, совсем ты запущенный. Спортсмен, да? Штанга у тебя, турник, я видела.
- Давай пей. Прозит! Я себе сейчас чаю набулькаю, с душицей.
Жасмин нехотя отставляет рюмку. Вдруг ей понадобится трезвая голова?
- Извини, лачо, одна не буду.
- Не бойся, не отравлено. Зачем мне травить кого-то в своём доме? Потом думай, куда тело спрятать, где вещи сжечь... сплошной геморрой с точки зрения криминалистики.
Цыганка с милиционером едят картофельное рагу, сдобренное лавровым листом и аджикой. Прихлёбывают чай. Жасмин ловит себя на мысли, что они со старшим лейтенантом похожи на благочестивую семейную чету. Ей, привыкшей воровать, попрошайничать и питаться на станциях чем бог пошлёт, даже непривычно и неуютно есть в домашней обстановке, где урчит холодильник «Индезит» и тикают настенные ходики.
- Добавочки? – предлагает Евгений Палыч.
- Спасибо, хватит. Как муж и жена с тобой сидим, старший лейтенант! – женщина с греческим профилем облизывает ложку. – Сказали бы мне, что сегодня у мента обедать буду – я живот бы со смеху надорвала. Дальше-то что, кхам (солнышко)? Отвезёшь меня за свой район?
- Ну-ну, мы ещё не закончили! – укоризненно смотрит Вихлянцев. – Ты же большая девочка, сама всё понимаешь.
- Не боишься, вдруг я заразная, командир? – Жасмин ухмыляется. – Пока из Таджикистана выбиралась – со мной чего только не делали. Погранцы злые, таможня злая, а ваши верхнеостровские менты – вообще хуже собак. Тому дай, этому дай...
- А мы тебя помоем, продезинфицируем. Пошли в баньку. Остыла, правда, я вчера топил, но кипятильник есть, горячей воды сообразим.
Жасмин теребит концы цветастой шали на огромной тяжёлой груди, в животе у неё урчит приятная сытость. Зря она от водочки отказалась, было бы совсем хорошо. Но в чём здесь подвох? Непонятно.
- Начальник, скажи честно: ты всех цыган как родных к себе домой приводишь? Кормишь, поишь, в баньке паришь?
- Зачем мне все цыгане? Я по групповухам не улетаю, только женщин люблю.
- И много их у тебя гостило, начальник?
- Это что, допрос? Меня, мента государева, допрашивать вздумала? Ха-ха-ха. Ладно, скажу - немного. В наших краях красивую бабу редко встретишь.
- Разве я красивая? Ты же совсем меня не знаешь, лачо.
- Ты сексапильная, Жасмин. Это даже лучше.
- Чудной ты человек, Евгений Палыч. Точно - философ, не от мира сего. А если обману я тебя? Заворожу, отведу глаза – и ищи ветра в поле.
- Попробуй, - неожиданно жёстко говорит вислогубый участковый. – Побегать от меня хочешь?
И цыганка вдруг замечает, что вислогубый сельский тюря вовсе не такой уж тюря, каким кажется. Под форменной рубашкой у Вихлянцева накачаны приличные бицепсы, на поясе в чехле висят наручники, а цепкая пятерня складывается во внушительный кулак. Похоже, штанга и боксёрская груша повешены в гараже не украшения ради. Если произойдёт прямой конфликт, старлей шутя накидает Жасмин по шее и скрутит. Недаром она ещё на остановке почуяла, что этот гаджо в погонах – человек опасный, с двойным дном.
Осознав всё это, Жасмин решает пока не переть на рожон.
- Ну? – кисло говорит она. – Показывай, где твоя баня?
Через задние двери гаража Вихлянцев уводит гостью в чуть тёплую баньку. Подогревает кипятильником ведро воды, выставляет на лавку шампунь, жидкое мыло и упаковку платиновой краски для волос. Цыганка с греческим профилем без ложного стыда снимает куртку, юбки, сапоги, кофту, лосины и трусики. Развешивает одежду на верёвке под потолком. На ней остаются лишь цепочка на шее, кольца и пудовые серьги.
Фигура у Жасмин приятная, крупная, с жирком, живот и зад плавно колышутся, на ягодицах пунктиром розовеют отпечатки трусов. Грудь богатая, налитая, хоть и помельче, чем была у Гири. От озноба соски цыганки торчат как две коричневых конфетки, так и просятся лизнуть. Участковый Вихлянцев словно часовой сидит на пороге, в окошко бани льётся полуденный свет.
- А ты, драго гожо, почему не раздеваешься? Кто мне будет спинку тереть? И ещё что-нибудь потрём… помочь?
- Мойся, Маргарита. И волосы покрась.
Жасмин тут же ощетинивается, подбирает богатый брюнетистый хвост, резко поворачивается к Вихлянцеву, прикрывая низ живота.
- Волосы красить не буду! Сдурел, дырлыно? Если блондинку надо - иди по деревне, доярку ищи!
В руках у Вихлянцева громко и отчётливо ломается какой-то поднятый с пола прутик. Крак! Звук сухой и противный, будто сломался человеческий палец. Или шейный позвонок. Жасмин против воли передёргивается, но не подаёт вида.
- В белую ворону краситься не буду, начальник. Моё слово – камень. Одна мыться тоже не буду. Марш ко мне, перепихнёмся на лавке - и мандэр хватит. Спасибо за хлеб-соль. Мэ кхранио (я устала). Загостилась я.
- На холясов (не злись). Уговорила, давай здесь.
***
Участковый снимает галстук, расстёгивает голубую рубашку, ремень брюк. С собой в баню Евгений Палыч принёс узел с какими-то тряпками (сказал - это в стирку). Распустив хвост, цыганка намыливает губку и не спеша моется, протирая себе подмышки, пах, расчёсанное мокрое подгрудье. Сегодня утром она ополоснулась в вонючем пруду Верхней Островки, где стирала вещи, но повторная ванна ей действительно не повредит.
В какой-то миг у Биктаевой мелькает шальная мысль – может, разыграть для смеха сердечный приступ или закосить под эпилептичку? Нет, участковый не поверит. Или плеснуть кипятком ему в морду, треснуть в темя ковшиком и сбежать? Но Вихлянцев и это предусмотрел: вода в ведре не сильно горячая, ковшик лёгкий, пластмассовый. Да и куда убежишь нагишом в чужой деревне? Никому ничего не докажешь. Местные поймают, свяжут и сдадут назад Вихлянцеву, раз он главный милиционер.
- Польёшь мне, лачо? – цыганка трёт лицо в мыльной пене, ощупью хватается за края таза. Тазик тоже пластмассовый, им и кошку не оглушишь.
Мужские руки обвивают голую женщину внезапно, хотя Жасмин и ждала этого. Ладони Вихлянцева сжимают её мокрую грудь, трогают соски-конфетки, опускаются вниз по животу, чертя полосы в стекающем мыле. Цыганка чувствует, что участковый внутренне напряжён как пружина, и даже не удивляется, ощутив ягодицами зверскую эрекцию губастого капитана – сразу было понятно, к чему всё идёт.
- Давай, драго гожо! – бормочет она. – Засади как следует, у меня там зубов нет!
- Стой задом, грудью ложись на полок, вот сюда, - шёпотом подталкивает Вихлянцев.
Сделав маленький шажок, Жасмин нагибается, уперевшись полными локтями в дощаной полок, елозит о мужской пах тяжёлыми бёдрами. Между ног у неё буйные кучерявые дебри, изнанки ляжек и икры тоже покрыты жёсткой порослью, зато ягодицы и коленки гладкие и блестящие, будто надувные латексные шары. Волосы Биктаевой обильно свисают на греческое лицо, глаза зажмурены от фруктовой пены.
Она не видит, как Вихлянцев подносит к её спине никелированные наручники. Распахнутые половинки браслетов, снабжённые зубцами, хищно звякают, готовясь принять в свои объятия пухлые женские запястья.
- Ну где ты, философ? – насмешничает Жасмин, отплёвываясь от пены. – Или позабыл как бабу драть, холостячок? Входи, открыто!
Вихлянцев не отвечает, а когда Жасмин вслепую поворачивается к нему – уже поздно. Туго, до треска в локтях вислогубый милиционер заламывает ей руки назад. От боли в суставах обнажённая скрюченная женщина выгибается кошкой, но болевой приём не даёт выпрямиться, ноги раздвинуты, спереди мешает банный полок. Запястья у неё белые и мягкие, словно сахарные булки, покрытые глазурью вчерашних ссадин. Холодное железо впивается в кисти повыше ладоней. Жасмин безнадёжно трепыхается и понимает, что выбора ей не оставляют: мент надевает ей наручники.
- Пусти! Отстань! Зачем заковывать, гаджо? И так все кости сбиты.
- Да, да! Кричи, Маргарита!
Большинство милиционеров надевает наручники жёстко и больно, ломает руки, не считаясь с ощущениями арестанток. Вихлянцев не исключение. Он с наслаждением заключает руки голой Жасмин в самозатягивающиеся браслеты, не оставив просвета ни на миллиметр. Через час-другой плотно застёгнутые наручники станут для пленницы настоящей пыткой.
Надев наручники на кисти, защёлкнув замки, участковый стаскивает пленницу на лавку, укладывает лицом вниз, пристёгивает ремнями за плечи и щиколотки.
- Попалась, Гиря? Приступим к водным процедурам. Моемся и красимся!
Цыганка в наручниках тщетно извивается на скамье, скалит зубы, пытается укусить участкового за ногу. Матовые ягодицы мотаются влево-вправо двумя неповоротливыми корзинами. От злости Жасмин грызёт край лавки, неловко оборачивается через плечо, пытаясь увидеть свои скованные запястья. Её губы перестали казаться смешливыми и дерзкими.
– Тэ скарин ман дэвэл! (чтоб тебя Бог покарал!)
Вихлянцев опрокидывает ей на голову ковш воды, деловито читает инструкцию на флаконе с краской для волос и наносит на иссиня-чёрные волосы Жасмин платиновый тоник. Эрекция у Женика давно прошла, но он знает, что возбуждение непременно вернётся, стоит ему увидеть перед собой связанную Маргаритку Булатову по прозвищу Гиря. Женщина-заготовка у него уже есть. Осталось немного видоизменить чернявую самку, которая неистовствует и бьётся в наручниках.
– Нелюдь! – выкрикивает Биктаева в пол. - Падаль! Чтоб твой стручок отсох навеки, чтоб его вороны склевали! Всех б…дей в блондинок красишь?
- Ты не задержанная, я тебя по-дружески пригласил. Помнишь уговор? Едим-пьём, идём в коечку, потом я везу тебя к областной трассе – и те авен бахтале, зурале, састевесте! (будь счастлива и здорова!)
- Врёшь! Про наручники и волосы уговора не было!
- А чем плохо бесплатно помыться? Извини, от твоих трусов несёт так, будто их весь Таджикистан носил.
- Почему я прямо на перроне тебе кадык не вырвала? Знала же, что ментам верить нельзя!
- Написано: ждать пятнадцать минут. Подождём.
Когда Вихлянцев снимает полотенце с головы связанной женщины, в бане словно становится светлее. Чёрные как смоль волосы Жасмин приняли краску неравномерно, сзади на прядях остались тёмные подпалины, но это даже придаёт причёске особый шик. Леопардово-платиновый цвет ей неожиданно идёт, особенно вкупе с чёрными соболиными бровями и яркими кирпичными губами. По мнению Вихлянцева, цыганка сразу помолодела на пять лет и теперь её точно не отличишь от Маргаритки Булатовой.
- Креативненько. Надо было мне в стилисты идти. Ну вот, а ты не хотела! Это просто нечто!
- Я убью тебя, гаджо! И дом сожгу! За мной приедут, наш народ отомстит!
- Помылись, Рита. Сейчас будем одеваться.
Вихлянцев развязывает принесённый из дома узелок. Внутри лежит вовсе не бельё, якобы предназначенное в стирку. Там лежит жёлтое короткое платье из стрейча, белые трусики, свёрнутые перламутровые колготки. И массивные спецназовские ботинки с высоким берцем. То, что впечаталось Женику в мозг с увиденной в детстве картинки.
- Вовсе рехнулся, гаджо? – Жасмин верещит, прыгая грудями по скамейке. - Со ту камэс? Убери это! Мне не надо чужие трусы, и платье не надо! Или пяль меня в чём есть или пошёл на хер!
- Отставить, гражданка Булатова.
- Чего-о-о? Какая я тебе…
- Лучше крикни: «П…ры гнойные! Вашу так-перетак! Всех убью, фраера коцаные! И тебя, Нинка, первой на перо посажу!»
- Пошёл ты, фраер ментовский!
В руках Вихлянцева появляется резиновая дубинка-«демократизатор». Он отстёгивает ремни, сбрасывает Жасмин в наручниках на пол, ловко бьёт дубинкой под колени, по голым плечам и между ног. Мокрая цыганка вскрикивает от взрыва боли в низу живота, из глаз выступают слёзы и текут по румяным от купания щекам. Отбеленные волосы липнут к губам и ко лбу. Жасмин с лютой ненавистью смотрит на свой новый платиновый цвет. Какой позор для честной румны! Её покрасили-таки под русскую шлюху.
- О-о-о! Мангэ нашука, дырлыно! (мне больно, дурак!)
- Наденешь шмотки, Рита?
- Никогда! Мэ тут накамам! (я тебя ненавижу!)
Вихлянцев снова бьёт её дубинкой по бёдрам и ниже пояса. Вне себя беловолосая женщина в наручниках взвизгивает, глотает слёзы, материт участкового по-цыгански и по-таджикски.
- Прекрати! За что? Я же не сопротивляюсь! Ой! Только не между ног!.. Я не террористка, я беженка! А-а-а!.. Больно!... Не бей!
С верёвки, где висят цыганские вещи, Вихлянцев сдёргивает замурзанные чёрные трусики и лосины Жасмин. Пропотевшие на теле под многослойными юбками, трусы и лосины густо пахнут женскими чреслами. Со смаком понюхав нательные детали биктаевского туалета, участковый закупоривает ими разверстый мокрый рот орущей Жасмин. Приподнимает цыганке голову, оборачивает смуглое лицо ремнём с застёжкой на затылке. Ремень до упора вдавливает кляп, не позволяя цыганке выплюнуть свои лосины с трусами.
- Гмм-хмм-пллль… - Жасмин трясётся от злобы. Ей совсем не по вкусу держать в зубах и обсасывать собственное бельё.
Ноги у неё свободны и она пытается вскочить, но сверху снова обрушивается, пригвождает её к полу град резиновых ударов. Мускулистый и вислогубый Вихлянцев целится в самые уязвимые места Жасмин: ключицы, почки, груди, голени и между ног. С кляпом во рту цыганка не может даже кричать. Она ёрзает в наручниках беспомощной тушей, сучит белыми ляжками, из-под кляпа веером летят слюни.
Дубинка с глухим чмоканьем пляшет по телесным выпуклостям арестованной. Избиение пленницы - жестокий, но обязательный элемент в методике участкового. Отведав резиновой дубинки в унизительной позе на полу, арестованные шлюхи моментально утрачивают гонор. В наручниках, с кляпом, с отбитыми почками и промежностью много не навоюешь.
Наконец Вихлянцев находит, что на первый раз достаточно, и перестаёт колошматить вздрагивающую под ногами, мычащую в кляп горемыку Жасмин. Вроде бы она даже не обмочилась от боли. Это хорошо.
Наручники сняты, но далеко не убраны. Сидя на полу и шмыгая греческим носом, покорившаяся Жасмин натягивает на себя жёлтое облегающее платье, белые трусики. Во рту у неё по-прежнему эластичный кляп из лосин. Трусики цыганке слегка малы, а мужские ботинки чуть велики, зато платье из жёлтого стрейча облегает её телеса в самый раз, упруго обрисовывая соски, складки и выемки тела.
Таких платьиц в шкафу у Вихлянцева спрятано пять или шесть штук – с сорок восьмого по пятьдесят четвёртый размер. Все жёлтые. Иногда по ночам он надевает их сам.
После того, как Жасмин влезает в жёлтое платье, ботинки и перламутровые колготки, ей снова сцепляют руки за спиной и ведут в спартанский дом. Бежать некуда - Евгений Палыч шагает за ней с дубинкой и полотенцем под мышкой. В доме он валит цыганку на кровать, связывает ноги ремнём поверх спецназовских ботинок. Снимает с себя брюки, трётся яичками о перламутровые ляжки пленницы – и у него наконец всё получается. Член стоит как телеграфный столб, хоть гвозди забивай.
Спустив с псевдо-Гири маленькие белые трусики, Вихлянцев грубо насилует её, накрутив на кулак влажные платиновые волосы, а на пике наслаждения кончает Биктаевой на жёлтое платье, на скованные за спину руки. Это невероятно и восхитительно.
- Ритка! Ритуля! Наконец-то ты, оторва, явилась!
***
Когда после училища Вихлянцев только-только заступил уполномоченным в Паромное, у него не было недостатка в поклонницах. Мужики в деревне издавна в дефиците. Местные барышни наперебой рвались одарить молоденького лейтенанта своей благосклонностью. Пусть и страшен Евгений Палыч как смертный грех, губастый, нелепый, зато опять же непьющий, перспективный, в чине офицера милиции. Сельские красотки обхаживали участкового как могли.
В первое лето Вихлянцев гулял и спал с автобусной кондукторшей Иринкой Лаптевой. Белобрысая, мордастая, хамоватая Лаптева поразительно напомнила ему покойную Маргаритку Булатову. Бёдра, сиськи – всё при ней. Туповатая и малообразованная, она оказалась верной как собачонка. Для белобрысой кондукторши лейтенант Евгений Палыч был высшим божеством. В рот ему заглядывала, каждое слово ловила.
Позабыв про девичий стыд, Иринка сама прибегала к участковому под окно, ждала с работы у ворот, приносила с собой домашние пироги и борщ в бидоне – откармливала будущего жениха.
Но в плане воплощения сексуальных фантазий с Лаптевой был полный швах. Автобусная кондукторша не любила шёлкового белья, пыток и кляпов, а от наручников у неё начиналась истерика. Примитивный же секс по-деревенски Вихлянцева абсолютно не устраивал. Ночью с Иринкой у него часто случались досадные осечки и бурная любовь постепенно сошла на нет.
Позже он закрутил роман с Валерией Птушко. Эта богемная девушка заочно училась в городском культпросвете на режиссёра и работала худруком в деревенском клубе, воображая себя не меньше, чем звездой МХАТа. У творческой натуры Валерии, на взгляд Вихлянцева, были свои плюсы.
Во-первых, после студенческого аборта Птушко осталась бесплодной, в койке с нею можно было не предохраняться – ни презервативов тебе, ни «опасных дней». Во-вторых, Птушко была продвинутой садомазохисткой, в равной степени любила мучить партнёра и мучиться сама. Именно после неё в фильмотеке у Вихлянцева остались компакт-диски с говорящими названиями: «Подвешенные тёлки», «Порно в цепях», «Кожаные попки», «Дай мне кнута!» На обложках дисков сверкали женские ляжки, ноги на каблуках, перекошенные женские рты в стальных намордниках. Они смотрели фильмы вместе с Валерией и даже кое-что перенимали для себя.
По ночам с худруком Валерией было весело и круто. Но… беда пришла с другой стороны. Вихлянцев не зря учился в школе милиции, умел следить, анализировать и сопоставлять факты. Спустя некоторое время Евгений Палыч выведал, что в городе у горячей цыпочки Птушко есть «параллельный дружок», с того же режиссёрского факультета. Бондарчук зачуханный, блин! Слыть рогоносцем обидчивый Вихлянцев не собирался и без сожаления выставил за порог будущую звезду МХАТа.
Третьим номером на любовном фронте Евгения Палыча стала терапевт Инесса Груздева с ребёнком от первого брака. Инесса зацепила Вихлянцева глубже всех. Умная, заботливая, внимательная и в то же время с суровым характером. Последнее слово в споре всегда оставалось за Инессой. Привыкший в детстве во всём подчиняться сёстрам, Вихлянцев млел от этой строгой женщины.
У терапевта Инессы имелся белый врачебный халат и сексуальные белые колготки с орнаментом, совсем как у Машки. С Инессой можно было играть «в больницу» и прочее. Половой садизм Вихлянцева терапевт не поощряла, но снисходительно соглашалась на шлепки, капрон и наручники в постели. Влюблённый Женя даже свозил мадам Груздеву в Рудный Камень, представил там родителям. Дело клонилось к регистрации.
И опять не слава богу. Не срослось. В Инессе Евгения Палыча смущали два серьёзных момента. Она была хрупкой и миниатюрной – это раз, прямо китайская статуэтка, а не женщина. Ни складочки на талии, ни лишнего мяса на жопе. После рубенсовских объёмов Риты-Гири и двух толстеньких родных сестёр Вихлянцев исподволь тянулся к крупнотелым, пышным дамам, а тут один фарфоровый звон и несгибаемая воля.
Мелкую комплекцию Инессы ещё можно было пережить. Может, она и нагуляла бы со временем жировую прослойку. Добивало другое – негодный четырёхгодовалый углан Груздевой от первого брака. Очень быстро Женик понял, что с этим ушлёпком семейного счастья ему не видать.
Когда Инесса оставляла дитя на бабушек и ночевала у Вихлянцева одна, всё было нормально и хорошо. Но если Вихлянцев оставался на ночь у неё в присутствии сыночка - на брачных играх можно было ставить крест. Стоило украдкой сунуть в рот Инессе кляп и связать за спину руки, как над бортом кроватки в углу комнаты возникала сонная головёнка.
- Мама, мне страса (страшно). Мама, ты спис? Мама, хоцу к тебе-е-е…
В потёмках Вихлянцев разочарованно слезал с Инессы, вынимал кляп, зло распутывал ей руки. Виноватая, возбуждённая, она шла баюкать своего ублюдка, а тот долго не мог угомониться, и Вихлянцев страстно мечтал вышибить ему мозги о печку, пока не забывался беспокойным, неудовлетворённым сном.
Под конец Вихлянцеву это надоело и он ушёл от Груздевой насовсем. Соврал, что Инесса «с прицепом» не понравилась его маме. В общем-то так оно и было: пассию сына с чужим ребёнком мать Евгения Палыча не одобрила.
Выслушав Вихлянцева, Инесса затвердела лицом, опустила голову, кивнула – и больше они не встречались. Ну как не встречались? Деревня-то одна. Виделись и на улице, и в магазине, и в больничке, куда Вихлянцев прибегал оформлять бюллетень. Здоровались и расходились, а любовь прошла стороной.
***
Со временем женщины утратили интерес к вислогубому участковому, а он так и остался жить бобылём в служебной квартире, раскрывать колхозные кражонки да читать алкашам профилактические лекции о вреде зелёного змия. Единственной отрадой Вихлянцева были теперь эротические фильмы с полки и редкие дежурства в клубе на субботних танцах. Иногда там вспыхивали драки и безобразия, и даже появлялся повод запаять в наручники какую-нибудь перепившую деваху в мини-юбке.
Паромное – деревня большая, и сдобных тёлочек здесь хватает. Для себя Евгений Палыч особенно выделяет молодую Любку Курахову, которая учится в городе на бухгалтера. Натуральная природная блондинка с роскошной задницей и бюстом, скандальная и дерзкая, Любка в глазах участкового – практически близняшка незабвенной Ритки-Гири.
Суперсоблазнительная Курахова зимой и летом ходит в микроскопических юбочках, виртуозно матерится и даже на огороде возится в тесном, облегающем капроне, сквозь который высвечиваются трусы.
Один раз Вихлянцев уже брал Любку в оборот – за нарушение общественного порядка. Спать с несовершеннолетней, конечно, нельзя, да она и не дала бы, но помучил её Евгений Палыч на совесть, любо-дорого вспомнить.
Выходки наподобие «ареста» цыганки Биктаевой старший лейтенант позволяет себе нечасто. На слишком молодых или пожилых нарушительниц Евгений Палыч никогда не клюёт, для «внеклассной работы» он выбирает дам, не отягощённых моралью, и внушительной комплекции, желательно от двадцати до сорока лет. Далеко не всегда он пользует временных рабынь «естественным способом», иногда ему достаточно потереться о связанную пленницу, её грудь, зад, спину, ляжки. Отлично, если «ягодка» при этом будет во всём гладком, тугом, лакированном, блестящем. Если не в жёлтом платье, то хотя бы на шпильках, в колготках и модном кружевном бюстгальтере.
Арестованных девчат Вихлянцев обычно увозит в кабинет при сельсовете, составляет протокол и засаживает в клетку «до признаков протрезвления». Если же арестантка качает права и сопротивляется – это для него двойной праздник. Вихлянцев с удовольствием затыкает барышне рот, прессует, запугивает уголовной статьёй, морит в наручниках, пока в голос выть не начнёт. Какое-никакое развлечение и сексуальная разрядка.
После ночных смен он приходит домой в мокрых насквозь трусах, а если бикса попадается сговорчивая и ей уже есть восемнадцать, то вопрос наказания решается совсем замечательно. Я не составляю протокол, а ты … в общем, ты же взрослая девочка, сама всё понимаешь? Сделай это для меня. И кое-кто делает.
***
Жасмин Биктаева то ли затаилась, то ли спит. Участковый сам едва не задремал на ней сверху, ощущая обжигающее богатое тело сквозь жёлтое платье. Очнулся от того, что в окно кто-то стукнул.
- Евгений Палыч, отзовись? Выдь-ка на минутку, чего покажу!
Ага, начальник пожарного депо Пётр Трофимыч пожаловал. У него сынуля летом из колонии по УДО откинулся, состоит под административным надзором у Вихлянцева. Сынуля - тот ещё стервец, но папа Петя суетится, чтобы с Евгением Палычем всё у них было чики-чики: то бензину участковому подкинет, то сальца копчёного, то свежих щучек.
- Ау? Иду! – Евгений Палыч нехотя отлепляется от лежащей женщины, оправляет рубашку и выходит из избы.
Едва за тюремщиком затворяется дверь, Жасмин взметается на постели как подброшенная. Её лодыжки связаны, на руках наручники, во рту кляп, но она полна решимости вырваться из этого застенка. Надо бежать на волю! Надо что-то делать!
Плохо, что руки скованы железом, а не связаны. С верёвкой ещё можно было бы что-то придумать. Биктаева беспомощно дёргает локтями, цепочка наручников насмешливо хрустит, но не поддаётся. Ремень поверх спецназовских маскарадных ботинок тоже застёгнут слишком туго. Пленница яростно трёт нога об ногу, перламутровые колготки между ляжек шелестят, словно папиросная бумага, однако высвободить лодыжки не удаётся, хоть плачь.
За окном Вихлянцев треплется с пришедшим мужиком о погоде, карбюраторах и грибном урожае. Пётр Трофимович по-приятельски завёз участковому презент: огромную корзину груздей. Заручается очередной поблажкой для сына-удошника. Таких удошников на участке у Вихлянцева одиннадцать человек, мзды он с них не берёт, но от услуг и мелких знаков внимания не отказывается.
Сколько они ещё простоят? Вряд ли долго. Собрав все силы, Жасмин в жёлтом платьице встаёт с постели и прыгает по комнате на связанных ногах. Огромные груди скачут вместе с нею, словно пытаются помочь хозяйке оторваться от земли. Сдвоенно топают массивные башмаки, жалобно скрипят половицы. Не дай бог, услышат на улице.
В простенке между окнами висит зеркало. Жасмин видит в нём себя: спелая грушеподобная фигура, обезображенные белизной волосы, стянутое ремнём лицо, в золотых зубах – кляп из чёрных лосин. Жёлтое платье сбилось выше пояса, обнажая тяжёлые ляжки в перламутровом капроне. Соблазнительные колготки в точности повторяют каждое сокращение бедренных мышц и игру мощных ягодиц. Весомо колышется купольный зад, на нём отчётливо прорезается контур белых трусиков – из промежности в стороны взмывают две дуги, пробороздив сладкую женскую плоть.
Балансируя на связанных ногах, арестантка лихорадочно озирается в поисках спасения. Может, выбить раму головой, чтобы гость участкового увидел женщину в наручниках? Но Вихлянцев тут же скажет, будто Жасмин - его новая подружка, они играют в сексуальные пытки, ничего страшного. Или скажет, мол, поймал у себя в огороде воровку, скрутил, связал, сейчас свезу в отдел. Милиционеру сразу поверят, а крашеной цыганке - нет.
Что же предпринять? Минуты тикают. Жасмин делает два неуверенных прыжка к холодильнику, где оставила на зарядке свою «Моторолу». Наверное, батарея уже в порядке, с «Моторолы» можно звонить. Но как набрать номер, если руки скованы за спину? Как сообщить о себе на тот конец, если в рот Биктаевой плотно забили ремень с лосиновым кляпом? Женщина в жёлтом платье корчит невероятные гримасы, пробует освободить стянутые челюсти, но ничего не выходит.
Задыхаясь от бешенства и беспомощности, цыганка видит на столе у Вихлянцева обшарпанный стационарный телефон – такой же белый, как её сырые трусики. Всё верно, участковому наверняка положен служебный аппарат. У телефона кнопочная панель, набрать на ней номер будет гораздо проще, даже если руки заключены в наручники. Осталось сообразить, кому звонить и что сказать, если говорить Жасмин не может? Она не помнит наизусть ничьих номеров – ни Золтана, ни Анешки, ни Хохана. Все номера – в «Мотороле», а «Моторола» лежит у холодильника, и Вихлянцев вот-вот вернётся проверить, чем без него занимается пленница.
От полной безысходности Жасмин вспоминает только ненавистный телефон милиции 02. Вдруг ей повезёт и в дежурной части сидят более адекватные менты, чем участковый деревни Паромное? Только как Биктаева объяснится с ними, если у неё во рту сидит неподвижный кляп? Она способна лишь промычать «му-му-му-му». В дежурке её и слушать не станут - подумают, что пьяные где-то чудят.
Жасмин нервно вытирает мокрый подбородок с потёками слюны о вывихнутое круглое плечо, щёки и губы у неё уже занемели от жёсткого ремня, язык затёк, прижатый эластичной затычкой. Другого выхода нет, остаётся уповать на случай. Если набрать 02 и мычать, мычать, хрипеть в трубку – может, менты что-нибудь и заподозрят? Пробьют на телефонной станции, откуда поступил странный звонок? Пришлют кого-нибудь проверить?
Надежда слабая, но лучше, чем вообще никакой. Подскочив к столу, грузная цыганка в колготках поворачивается спиной, нащупывает пальцами трубку телефонного аппарата и сталкивает её с рычагов на столешницу. Нагибается, подносит ухо к дырчатому пластмассовому микрофону. Там слышен непрерывный тональный гудок. Есть связь!
Жасмин опять поворачивается задом, глядит через плечо, тычет в клавиши непослушными пальцами. Ей надо нажать всего две цифры – «0» и «2», - но и это чертовски трудная задача. «Ноль» находится внизу панели и Жасмин попадает в него почти сразу, а вот «двойка» стоит очень неудобно, между тройкой и единицей. Изнывая от боли в вывернутых руках, от зуда в трусиках и пота в колготках, пленница целую вечность тянется к проклятой «двойке», едва не свернув себе шею от усилий. Вихлянцев за окном, кажется, уже прощается с грибником. Ну задержись с ним ещё минут на пять, козёл вислогубый! Или на десять!
Сработало, клавиши нажаты. Значит, должен пойти вызов. Будем надеяться, трубку в местной дежурке возьмут быстро. Не переводя духа, Жасмин падает на колени, приникает лицом к белому телефону и принимается надрывно мычать.
- Ы-ыу! Ыу!... Ммыыу-у-у!
Не сразу она понимает, что с телефоном что-то не так. В эфире слышен статический шелест и потрескивание, будто там тоже кто-то самозабвенно трётся ляжками в перламутровых капроновых колготках, но ни сброса, ни гудка, ни «Алло, дежурная часть слушает».
Продолжая мычать, Жасмин елозит лицом о край стола, пытаясь сдёрнуть со рта ремень, вытолкнуть лосины языком, и у неё уже начинает получаться, однако ответа в трубке так и нет. Неужели придётся набирать ещё раз?
Потом сзади появляется рука и водружает коварную трубку на место. Другая рука крепко берёт Жасмин за платиновые волосы и оттаскивает от стола.
- Не дозвонилась? Здесь набор через «девятку», Рита, - сочувственно поясняет вернувшийся Вихлянцев. – Особенность местной АТС. Пойдём-ка снова в коечку…
***
Евгений Палыч совсем не такой супермен, каким кажется. За восемь лет спокойной и сытой службишки в Паромном, за годы единовластия он слегка забронзовел, накачал в гараже мышцы и перещупал кучу колхозных девок, но где-то внутри него до сих пор сидит маленький боязливый Женик, с которым родные сёстры играли «в больницу» - привязывали колготками к кроватной спинке, насильно поили невкусной микстурой и щекотали между ног.
Сказать по правде, Вихлянцев малость струхнул, увидев румну возле телефона и почти освободившейся от кляпа. Принесли же черти Трофимыча с груздями в неурочный час. Повезло, что в Паромном такая дурацкая допотопная связь – через «девятку», он и сам в первые годы с ней путался.
Никуда пленница не дозвонилась, зато у Евгения Палыча на радостях получилось с нею в постели ещё целых два раза. В этом жёлтом платье Ритка-Жасмин просто цимес, и если приподнять ей подол, то в полутьме, стиснутой с двух сторон пластами ляжек, там, где шов колготок убегает вверх по животу, блестят белые трусы – беззащитная капелька в капроновой обёртке. Сдавленные сверху животом, а с боков - складками массивных бёдер, трусики пленницы кажутся не больше тыквенного семечка. Это жутко возбуждает участкового.
Изнасиловав и наказав Жасмин дубинкой за попытку саботажа, Евгений Палыч снимает с пленницы гремящие наручники, вытаскивает кляп, подтаскивает охающую жертву к стене-переборке. Из специальной коробки он достаёт горсть стальных саморезов и строительный шуруповёрт «Хаммер», словно собрался вдруг заняться ремонтом. Из другой коробки появляется пучок пластиковых лент, настриженных из обычных бутылок-полторашек.
- Руки в стороны! Встать на носочки, прижаться к стене, не двигаться.
Биктаева пытается сопротивляться, но Вихлянцев ударяет её шуруповёртом по лицу и запускает мотор. Прибор жужжит омерзительной осой, острие биты направлено точно в левый глаз цыганки. Всё ясно без слов. Хнычущая, подавленная Жасмин поспешно утирает рукавом кровь с кирпичных наглых губ, приподнимается на цыпочки в своих облегающих перламутровых колготках и тугом жёлтом платье, раскидывает по стене руки, будто раскрывает объятия мучителю в казённой форме.
- Так?
Не отвечая, Вихлянцев обматывает её левое запястье пластиковой лентой. Измученная цыганка ещё не понимает, что хотят с нею сделать, но участковый и не позволяет ей задуматься. Он включает шуруповёрт и берёт в рот несколько саморезов.
- Фтоять, не дфигафтфа. А то глаф фыткну.
Из-за саморезов во рту старший лейтенант шепелявит. Он наживляет первый саморез в отверстие на ленте повыше кисти Жасмин, тут же вворачивает второй – ниже кисти. На стене вырастает пластиковая скобка, в которую заключено запястье арестованной. Визжит электромотор, из-под резьбы сыплется мелкая древесная пыль. Шурупы термитами внедряются в массив стены, полоска плотно приковывает к стене женскую руку.
Вихлянцев туже затягивает саморезы по самые шляпки, проделывает ту же операцию с другой стороны: оборачивает лентой свободное запястье Жасмин, засверливает шурупы в хомут. Шуруповёрт дважды коротко взлаивает – руки цыганки остаются висеть в прозрачных кольцах, присверленных к стене. Саморезы небольшие, 40-миллиметровые, но попытавшись дёрнуться, Жасмин убеждается, что вырвать руки из пластиковых скобок будет сложно.
Когда запястья женщины оказываются распяты, Вихлянцев не торопясь подхватывает ей локти такими же лентами, приворачивает их саморезами, затем накидывает ещё пару хомутов возле женских подмышек. Округлившимися глазами Жасмин смотрит на свои растянутые, прикованные руки. На пробу шевелит локтями, и внезапно понимает: если из двух хомутов вырваться было бы трудно, то из шести – практически невозможно.
- Не надо, начальник! Не сверли больше! Я в уборную хочу!
Вихлянцев работает размеренно и чётко, словно подвешивает не живую задержанную женщину, а полочку где-нибудь в ванной. Крестообразно распятая Жасмин слабо трепыхается, пачкаясь лопатками о старую извёстку. Руки прижаты крепко, болты прочно держат пластиковые кандалы.
- Товарищ начальник, это же ненадолго? Я правда в туалет гулять хочу.
- Кому звонила? Точнее, кому хотела позвонить?
- Никому, наугад цифры тыкала. Руки за спиной были, ничего не видела совсем.
- Ноги шире. Ещё шире!
По той же схеме педантичный Вихлянцев оборачивает лентами расставленные лодыжки цыганки, пригвождает их шурупами, затем кидает длинную ленту поперёк паха Жасмин, обтянутого перламутровым капроном. Четыре шурупа ввинчиваются в концы ленты около бёдер, один втыкается в стену посередине, прямо под намокшей промежностью пленницы. Затем участковый снова опускается ниже, присверливает жирные ноги Биктаевой хомутами повыше колен. Колени женщины круглые и толстые как фаянсовые тарелки. Натянутый на них полиамид поблёскивает и звенит как стеклянный.
Жасмин Биктаева ощущает себя залитой в бетон. Её таз, бёдра, плечи, руки плотно приросли к деревянной обшивке, две ленты обхватывают жирные подмышки наискосок. На пыточное распятие у Вихлянцева ушло одиннадцать лент и двадцать три сорокамиллиметровых самореза.
Участковый отходит полюбоваться творением своих рук. Несчастная Жасмин болтается на стене словно огромная лимонно-жёлтая бабочка, пришпиленная булавками. Чтобы не выломить растянутые руки из суставов, пленница вынужденно стоит на цыпочках. Пластиковые ленты вонзаются ей в запястья и лодыжки. Пышные ноги Жасмин зазывно расставлены на полметра, бюст четвёртого номера распирает платье из жёлтого стрейча. Бёдра, обтянутые колготками, поддеты лентой у самого паха, откормленный зад Жасмин волнами вдавился стену. Лента поперёк бёдер, прикреплённая шурупом между ног, в натяг воткнулась краями в ляжки, рассекая надвое интимное место и задницу цыганки.
В этом кустарном распятии Жасмин не может ни переступить на носочках, ни пошевелиться, ни повернуться. Стоит ей расслабить мышцы, чтобы встать на полную ступню, как пластиковые петли больно впиваются в руки и под мышки. Её крупные молочные железы с напряжёнными от пытки сосками раздирают жёлтое платье, а твёрдая петля в паху до звона впивается во взмокшее, перевозбуждённое женское лоно сквозь тонкие синтетические колготки. Цыганка чувствует, как горячо и неприятно у неё в плавках, там всё невероятно болит и чешется.
***
- … А ещё у нас был случай, когда я только на участок заступил. Угнали пацаны из Матвеевки трактор с фермы… Ты меня слушаешь, Гиря?
- Я прокляла тебя, гаджо! – уныло отвечают со стены. - Мой народ отомстит тебе!
Голый Вихлянцев блаженствует на кровати с чашкой чая. На экране ноутбука идёт эротический фильм: две американских блондинки-полисменки допрашивают толстую пуэрториканскую наркодилершу. На полисменках чёрные чулки, латексные мундиры, высокие сапоги и фуражки. Они беспрестанно жуют жвачку, показывая в камеру идеальные белые зубки.
На жирной пуэрториканке из одежды лишь татуировки, наручники и кожаные мини-трусики. Толстуху допрашивают без протокола, зато с половыми извращениями, широко применяя плётки, вибраторы, щипцы и кусачки. Висящая на распятии наркодилерша визжит от удовольствия и боли, упрямо идёт в несознанку и орёт мучительницам «fuck!»
- Видела, как девки с мулаткой забавляются? Хочешь, тоже кусачки из гаража принесу?
- Нет!
Это кино Евгений Палыч любил смотреть с худруком Валерией Птушко. Цыганка Жасмин стоит напротив него, распятая на дощаной переборке между комнатой и кухней. После неудачного «звонка в милицию» участковый снова её изнасиловал, а затем приконопатил к стене. Крупная женщина в жёлтом платье напоминает музейный экспонат, разведённые руки и ноги прикованы к доскам гибкими пластиковыми лентами.
- Ой-ой-ой, прокляла она меня… Что же ты, такая горячая, не отомстила ментам в Верхней Островке? А? Я-то хоть помыл и накормил, а они просто трахнули тебя как сучку и выкинули. Что ж ты мстить им не осталась? Подтёрла жопу - и бежать?
На это Жасмин нечего ответить.
- Почему же ты, Рита, не отомстила погранцам на пункте «Жойсан», или через какой ты там добиралась? Там же тебя тоже трахали. И таможенникам за домогательства почему не отплатила? Где же были твои хвалёные земляки и магические проклятия?
- Я тебе не Рита, бэнк паршивый! Я Жасмин!
- Насрать мне, кто ты. Вы, ромалы, орлы только бабкам у метро головы морочить и наркоту торчкам продавать. А поодиночке вы – пыль. Трусы и приспособленцы. Давай, веди своих землячков, а я посмотрю. Не забывай, мой «макаров» боевыми заряжен. Завалю пару гавриков – остальные сами штаны обдрищут.
И опять Жасмин нечего ответить. Она на земле участкового, тут он сам себе барон, сам себе хозяин. Уж на что Жасмин считала себя оборотистой бабой, но и на неё нашлась управа. Этот вислогубый старший лейтенант хитрый как сто цыган. Заговорил зубы, заманил, связал, унизил. Даже переодеться заставил по-своему и волосы в блондинку перекрасить, теперь ещё и жизни учит, философ деревенский! И попробуй возразить – опять побьёт и трахнет.
Выберется ли она отсюда живой? Или ночью мент тайком подбросит её под проходящий поезд, инсценирует несчастный случай и сам же его расследует? Ох, нашука-нашука… совсем плохи её дела.
- Дай водки, начальник.
Вихлянцев подносит висящей пленнице рюмку, она жадно пьёт. Красота! И зачем переводить божественный напиток на какие-то растирки? Славная водочка, холодная. Цыган без вина – что конь без ноги.
- Ну так что, Ритуля? – Вихлянцев волочёт из сеней плетёную корзину. - Мне тут Трофимыч груздочков подогнал, молодец мужик, жалко сын у него – баклан в натуре. Будем грибы жарить или поедем?
- Куда… поедем?... – откуда-то издалека спрашивает румна, словно со дна глубокого ущелья. Неужели в водку было что-то подсыпано?
- На трассу, куда ещё? За пределы района. Я же обещал отвезти, моё слово – камень.
- Не верю я тебе. Обманешь опять… - бормочет Жасмин, чувствуя, что засыпает, стоя в пластиковых кандалах. Её окутывает тёплый призрачный туман, вдалеке мерцают таборные костры и слышится в голове перестук сердца или копыт, словно гонят по степи её предки табун драгоценных золотистых ахалтекинцев.
В вечерних сумерках Жасмин приходит в себя. Где-то рядом по асфальтовой дороге проносятся невидимые машины. Женщина поворачивается с боку на бок, ощупывает затёкшие бока, колени, локти. Колготки, ботинки и жёлтое платье бесследно исчезли, о недавнем кошмаре напоминают лишь лиловые оттиски наручников… или это от наручников, в которых её вытаскивали с электрички на Верхней Островке?
Жасмин ничего не может сообразить, мысли её путаются. Оглядевшись, она понимает, что лежит в ольховом лесочке, укрытая собственной курткой и шалью. Под нею – оборчатая красно-зелёно-рыжая юбка и сапоги. На Жасмин снова надеты её кофточка, чёрные трусики, антрацитовые лосины и лифчик. В головах возвышается клетчатый баул.
- Что со мной было? – тупо спрашивает себя Биктаева. – Паромное, баня, жёлтое платье?... Мент Евгений Палыч… «Сделай это для меня». Ай, а мои крашеные волосы?!
Цыганка хватается за свой роскошный хвост – он иссиня-чёрный, каким и был все тридцать шесть лет, которые помнит себя Жасмин Манджар. Никакого намёка на платиновый оттенок, лишь вьётся лёгкий запах фруктового шампуня. Действительно, какая-то чертовщина.
- Хитрый дьявол вислогубый, умный. И бьёт больно, и любит сладко. Точно, генералом станет.
Одеваясь и кутаясь в юбки, Жасмин обнаруживает в кармане куртки несколько денежных купюр, а в клетчатом бауле, кроме рубашек и курточек, находит бутылку чистой воды, бутылку водки, буханку хлеба, кулёк жареных груздей, мясо и сыр. В том же пакете лежит заряженная «Моторола» с зарядным устройством, но сигнал приёма здесь очень слабый, светится всего одна антенна. Значит, деревень поблизости нет. Вряд ли куда-то дозвонишься.
Жасмин распечатывает бутылку с водой, полощет горло, плещет себе в лицо. Похоже, вода родниковая, не магазинного розлива. Вкусная, пахнущая лесом и холодными ключами.
- Ой, всё на свете я проспала, курица. Как будто и не было ничего, только руки-ноги болят и между ног натёрто…
Пересчитав деньги, цыганка взваливает баул на плечо и бредёт к оживлённой трассе. С деньгами всё равно кто-нибудь подбросит такую... как назвал её Вихлянцев? О, сек-са-пиль-ную женщину.
В тот же миг, словно убедившись, что с Биктаевой всё в порядке, неподалёку из кустов выезжает тёмно-синяя «лада» и смешивается с транспортным потоком.