VII
В доме Дэниэла Рисса гремел званый вечер. К парадному входу подъезжали неповоротливые лимузины и кокетливые кабриолеты. Выходящие из них богатые, беззаботные люди неторопливым шагом восходили по перевязанной атласными лентами лестнице мраморного крыльца, а затем скрывались внутри золотящегося иллюминацией холла. Из распахнутых полукруглых окон, окутанных флером белоснежных занавесей, доносились переливы рояля; томно ворковал саксофон. Несмотря на громкую музыку, птицы в саду не унимались даже с наступлением душных тропических сумерек. С оглушительным треском они перелетали с ветки на ветку, завывали, повизгивали — и вся эта кутерьма напоминала ожесточенный спор на базарной площади.
Дженри сидела на подоконнике в своей комнате и, откинув голову навстречу легкому знойному ветерку, вслушивалась в обволакивающий стрекот цикад, в таинственные звуки природы, часто заглушаемые какофонией человеческого торжества. Ах, ну зачем нужен этот пир, это бездушное гулянье, где флирт и вино дурманят рассудок? Не лучше ли было бы просто посидеть в тишине на берегу, полюбоваться закатом, насладиться гармонией мирной жизни, позабавиться пререканием суматошных птиц? Нет, порой Дженри не понимала господина Рисса. В такие минуты он казался ей бесконечно далеким и чужим.
Вдруг отворилась дверь. Девушка даже не успела соскочить с подоконника и оправить подол шелкового бального платья, как увидела перед собой мать. Надменная и сухая, она стояла, нервно теребя на шее колье, и на губах ее змеилась недобрая улыбка.
Дженри встала.
— Итак, ты захотела мне отомстить. Ты решила отобрать у меня то, к чему я стремилась все сознательные годы, — начала Сэнеми. — Здесь каждый борется за свое место под солнцем, не так ли?
Дженри поняла. Все дни после того странного разговора в галерее она жила тягостными предчувствиями. Но что теперь ответить? Ей оставалось лишь склонить голову и побагроветь до корней волос.
Между тем Сэнеми охотно пользовалась выпавшим ей шансом. Надменно прищурившись, она наступала на дочь, чья покорность сулила ей выигрыш.
— Должно быть, ты уже торжествуешь, моя наивная, глупенькая девочка. Молодость — единственный твой козырь, но с годами и она пройдет…
Дженри испуганно жалась к стене. Мать, которая несмотря ни на что никогда не внушала ей неприязни, теперь стала врагом.
— А Дэниэл, — продолжала Сэнеми с едким сарказмом, — Дэниэл строит свой парадиз. Деньги — его козырь. Больше у него ничего нет. С помощью своего состояния он правит балом, привязывая нужных и отшвыривая мешающих. О, как же все легко! Когда-то он привез меня сюда, но появилась ты…
Госпожа Рисс мучительно расхаживала по комнате, шурша подолом длинного платья, Дженри же с упавшим сердцем следила взглядом за кончиком газового шарфа, который беспомощно волочился по паркету, ниспадая с точеной женской руки. Казалось, Сэнеми все знала… Знала даже то, что самой Дженри представлялось нереальным. Словно в подтверждение этого женщина вдруг с неприятным истерическим смешком указала на прислоненную к стене картину.
— Дэниэл знает, чем прельщать таких, как ты! Готова побиться об заклад: уже сегодня ты уснешь в его объятьях… Что ж, мужчинам нужно разнообразие!
Дженри пошатнулась. От вихря невообразимо горьких, тошнотворных чувств у нее закружилась голова. О, неужели это и есть та самая любовь, о которой пишут в книгах? Неужели восторг смятенных встреч, первый поцелуй, первое признание — лишь путь к грязи обольщения?
—…но ты ведь не хочешь обмануться, — донесся до слуха Дженри голос матери. — Ты знаешь, что делать.
Сэнеми выразительно поглядела на дочь, и через секунду ее шаги уже затихали на лестнице.
* * *
Тем временем парадная зала на первом этаже дома огласилась вступительными аккордами тихой мелодии. Звуки легким шорохом прошелестели вдоль стен, воровато закрались в дальние углы, прокатились рокотом угасающего эха и на мгновение затихли вдали, словно ослабнув от переизбытка чувств. Гости увидели, что место у рояля занял сам господин Рисс. В мерцании свеч его широкоплечая фигура в белом костюме казалась высеченной из мрамора, а загорелое мужественное лицо в обрамлении черных волос — отлитым из бронзы. Полузакрыв глаза, он как будто вовсе утратил чувство реальности, в то время как пальцы его сильных рук уверенно перебирали гладкие до зеркального блеска клавиши. Хозяин виллы всецело посвятил себя музыке… или же той, к которой теперь неудержимо уносился мыслями. Дамы во главе с облаченной в старомодное платье графиней Лотаревской, были поражены. Переглядываясь, они с томными улыбками глядели на этого большого человека, и зрелище укрощения звериной силы искусством умиляло их.
В последний раз ударив по клавишам рояля с таким исступлением, что казалось, вот-вот лопнут струны, Дэниэл Рисс беспомощно поник к дрожащим рукам.
— Чего тебе не хватает? Признайся, ведь ты счастливейший из смертных!
Хозяин дома приподнял голову и увидел своего приятеля. Тэд Глетчер принадлежал к местной аристократии. В былые времена Дэниэл сходился с ним за игральным столом, однако теперь, будучи вырван его замечанием из пучины раздумий, посмотрел на этого человека так, будто бы видел впервые.
— Так чего же тебе не достает? Ты чем-то неудовлетворен — это видно невооруженным глазом, — лукаво повторил Глетчер свой вопрос.
Дэниэл застыл. Неясно было, что он сейчас сотворит: взорвется ли гневом (что никак раньше не входило в его правила), отшутится или просто молча уйдет. Но прошло немного времени, и он, взяв с подноса бокал шампанского, вдруг улыбнулся ребяческой улыбкой:
— Мне не хватает чуда, — и тут же вопросительно прислушался к самому себе. — Да. Именно. Она так сказала. Она не могла ошибиться… Мой случай безнадежен, — хохотнул Рисс уже своим прежним, светским смехом.
Решительно поднявшись, он шагнул куда-то в сторону, где Глетчер увидел девушку в голубом воздушном платье…
— Скоро, совсем скоро… Совсем скоро оно произойдет. Как скоро — зависит только от твоего согласия, — шептал он, щекоча жарким дыханием ее шею сквозь пелену мягких волос. Он кружил ее в танце на глазах у всех и вел себя так, словно они были одни в целом мире. Словно не существовало никаких преград… От волнения у Дженри все плыло перед глазами. Инстинктивно она еще пыталась в толпе гостей отыскать глазами свою мать, но Сэнеми здесь не было. Сильные, крепкие как камень руки сжимали ее тонкую талию, они казались ей неволящими оковами, они увлекали ее в плен или в… пропасть. Сквозь кислый запах шампанского и приторный аромат духов из окон повеяло вечерними сумерками, и Дженри нестерпимо захотелось туда — на вольный простор, на свежий воздух. Извинившись, она тихо выскользнула в сад, однако Дэниэл Рисс отправился следом.
— В ней с самого начала было что-то такое… Я не удивился, когда узнал, что она пять лет обманывала меня, скрывая твое существование. Я спрашиваю себя теперь: почему так вышло — нет — почему так выходит всегда: почему я женат на ней, а не на той, которой достоин? Право, избитая тема. Словно кто-то повелевает нами, словно кто-то все решает за нас, исходя из какой-то чудовищной прихоти…
Не оборачиваясь, Дженри всем своим существом, всеми фибрами своего тела чувствовала, видела, осознавала, как он возвышается где-то позади, на фоне сверкающих окон праздничной залы. Спереди их обступила темнота, напоенная стрекотом невидимых насекомых и запахами цветов. Дэниэл Рисс говорил долго и судорожно, ибо испытывал страх перед неловкостью. Да, он еще смущался, но то уже было вовсе не то свежее, невинное смущение влюбленности, а был нервный азарт игрока, поставившего на кон все и боявшегося проиграть. Это был азарт жокея, чья лошадь вот-вот коснется копытами финишной черты, оставив позади себя соперников. Дэниэл Рисс инстинктивно ощущал победу и оттого торопился — глаза его лихорадочно блестели; он был поверхностно, легко пьян.
Дженри не поворачивалась к нему. Она стояла лицом к черноте зарослей сада, она терялась и недоумевала. Ей чудилось, что он бросится на нее, сожмет так, что захрустят ее тонкие слабые косточки. Это была дикая мысль; Дженри сама не поняла, как она могла столь дурно подумать о чутком, добром, заботливом благодетеле. Между тем сейчас девушка впервые задумалась о власти, которой он располагал.
— Джени! — не вытерпев, вскричал Дэниэл Рисс. — Ведь ты чего-то хочешь? Скажи мне сейчас. Я исполню любое твое пожелание. Если будет нужно, достану звезду с неба… Фу, как пошло! — хохотнул он тем незнакомым Дженри смехом, от которого она вздрагивала. Сам тон его речи был каким-то скачущим: из вдохновенно-искреннего он делался легкомысленно-насмешливым, и тогда казалось, будто он вовсе не воспринимает происходящее всерьез. Но тут же снова откуда-то нахлынывала волна страдальческой меланхолии, и Дженри готова была поверить.
— Скажи мне сейчас! — повторил господин Рисс, делая вперед решительный выпад. — Скажи, чего ты хочешь. Я требую! Слышишь? Требую!
Она не ответила, и тогда Дэниэл властно обхватил обеими руками ее вздрагивающие, словно от озноба, плечи. Волей-неволей ей пришлось повернуться, и тогда эти горячие, нетерпеливые пальцы уже с ласкающей настойчивостью объяли ее шею, зажав в тиски мятущееся лицо. Крепко — так, что зубы стукнулись о зубы, — он прижался ртом к ее губам, однако тут же с испугом отпрянул назад, не в силах поверить, что сделал это. Секунду назад он не понимал, что этой девочке всего шестнадцать лет; ее трогательная беззащитность, ее манящая доверчивость, ее тихая доброта будили в нем давным-давно, еще в юности укрощенную звериную силу. Тот могучий ненасытный зверь долгие годы дремал где-то глубоко внутри, вытесненный фасадом интеллигентского индивидуализма, а теперь проснулся — непрошено, нежданно.
Дженри вовсе не испугалась: ее взгляд мерцал сиянием благодарственной покорности. Она не убежала, не оскорбилась, как Дэниэл того ожидал. Она молча благодарила его взглядом, ибо ответно любила его. И тогда растерянность на лице господина Рисса сменилась выражением покойного восторга.
— Я сделаю тебя своей женой, пусть это будет нашим чудом, — самоуверенно произнес наконец он. — Я буду безмерно рад подарить тебе его… Так сказать, преподнести на золоченом блюде.
Искренний порыв в который раз приобрел окраску шутки. Когда Дэниэл снова хотел поцеловать свою возлюбленную, она движением белеющей в сумраке руки остановила его.
— После того, как уйдут гости, ждите меня в той части парка, — сказала девушка.
— Хорошо, — охрипшим голосом вымолвил он, но едва она хотела, пройдя мимо него, скрыться внутри дома, остановил, крепко сжав за локоть. — Джени, ты — моя, пусть отныне и навсегда этот дом будет твоим домом. Я никуда тебя не отпущу.
Счастливо вздохнув, она молча кивнула.
— Скажи, — вглядываясь в ее лицо, потребовал Дэниэл Рисс, после чего услышал, еле уловимое, как дуновение ветерка, робкое «люблю»…
VIII
За остаток вечера хозяин выпил лишнего, что не преминула отметить старая графиня, когда он едва не вытолкал гостей за дверь, торопя их с уходом. Оставшись в опустевшей парадной зале, Дэниэл тотчас ринулся к двери, ведущей в сад, но вдруг приостановился. Красноречивый взгляд жены на миг будто поработил его, но тут же неведомым прежде отвращением подтолкнул к принятому решению. Если кто-то переставал нравиться этому в целом добродушному человеку, он спешил поскорее отгородиться от него стеной. Он был просто не в силах выносить неприятное общество, а сухая, недалекая, неискренняя Сэнеми внушала ему все меньше симпатии. Настал день, когда слово «развод» начало действовать на Рисса, как глоток свежего воздуха.
Расположившись на скамейке тихой, уютной, благоухающей цветами беседки в ожидании Дженри, хозяин виллы предательски уснул — шампанское ударило ему в голову. Он стоял на пороге новой, счастливой жизни… в который раз — совсем, как это было перед женитьбой на Сэнеми. Тогда он ошибся, но теперь…
Дэниэлу привиделся сон. По мягкому, словно шелк, песку цвета слоновой кости босиком бежала смеющаяся, цветущая своей ослепительной молодостью Дженри, и ее белокурые, коротко стриженые волосы развевались на горячем ветру. А он сам, превратившись в старика, смешно волочился следом в тщетных попытках догнать ее. Пока Дэниэл с трудом переставлял вязнущие в сыпучем песке ноги, девушка убегала все дальше, теряясь из виду за стеной воздуха, дрожащего жарой.
— Скажи… чего ты хочешь? — устало хрипел Рисс. — Ты хочешь быть моей женой? Ведь это все, что я могу тебе дать. Это и есть твое «чудо»!
Она не останавливалась ни на секунду. Словно некая неудержимая сила влекла ее вперед, в неизвестность. Дженри на бегу поворачивалась к своему благодетелю лицом, но отбрасываемые ветром пряди волос не позволяли Дэниэлу разглядеть его выражения.
— Чего ты хочешь?
— Большего! — задиристо откликалась она.
— Чего?! — задыхаясь от спешки, беспомощно твердил он и едва узнавал в этом жалком человеке самого себя.
— Большего! Намного большего!
Она убегала, убегала, убегала… А в сердце Дэниэла закипала зудящая, липкая ярость. Давящая со всех сторон неприязнь к — подумать только! — Дженри. Там, в глупом, фантастическом сне, он не терпел ее почти так же, как и Сэнеми, ее мать. Оскорбление душило его, но между тем господин Рисс продолжал плестись, пока не упал, ткнувшись лицом в раскаленный песок…
…Когда он очнулся, над парком уже вздымался рассвет, позолотив резные верхушки деревьев. Очертания громадного дома, возвышающегося над мутной голубизной неба, сделались еще темнее. Со всех сторон оглушительно трещали птицы.
Пробуждение Дэниэла Рисса началось с неприятного осадка на душе. Словно в его груди билось не сердце, а тяжелый камень.
— Большего, — машинально повторил мужчина и почему-то вздрогнул. Выйти замуж за любимого человека, стать хозяйкой громадной виллы, заодно проучить нерадивую мать — разве может быть что-то «большее»?! О чем, о каком таком невиданном чуде еще можно мечтать?! Право, Дэниэл не понимал ничего из своего странного сна.
— Дженри уехала с утренним поездом.
Прозвучавшие над ухом слова тоже, должно быть, относились к ночному кошмару.
Опершись о перила беседки, Сэнеми стояла рядом. На ее бледном, заострившемся лице застыло спокойствие удовлетворенного тщеславия.
— Да-да, милый. Она уехала восвояси, я проводила ее на вокзал. Это было ее собственное решение. Думаю, так всем нам будет лучше. Второй молодости тебе, увы, не видать, — с иронией сказала женщина.
Он вскинулся, отпрянул, запротестовал. Со страшным криком он бросился к дому через зеленый газон, топча ногами цветы и ломая резкими движениями локтей ветки кустарников. Нет, этого не может быть на самом деле! Ведь она обещала прийти, она не способна столь жестоко обмануть!
— Лин, пакуй мои вещи! — на бегу крикнул господин Рисс дворецкому. — Я выезжаю немедленно. Я еду за ней!
И все же Дэниэл еще не до конца верил в нелепый отъезд Дженри. Вспоминая свой последний разговор с ней; ее чувственные губы, ее тихое, искреннее «люблю», он пуще негодовал на Сэнеми, на подлое стечение обстоятельств. Ему хотелось осмотреть каждый закуток большого дома, чтобы твердо убедиться в отсутствии любимой. Охваченный горячкой неожиданно постигшего известия, Рисс бегал по коридору, одну за другой распахивал двери, пинал ногами стулья, что-то разбивал на своем пути… Слуги в растерянности и ужасе отскакивали в сторону, дабы не быть сметенными этим безумным «ураганом».
Забежав в любимую галерею, Дэниэл скользнул горящим взглядом по ряду картин, которые некогда заменяли ему все прочие человеческие привязанности, и вспомнил свою давно позабытую холостяцкую жизнь, когда он был так свободен, так спокойно счастлив. Настолько спокойно, что временами даже не замечал этого самого счастья… А с женитьбой старый мир безвозвратно канул в небытие; с приходом Сэнеми словно навсегда отмерла значимая частица его жизни.
На диване Дэниэл Рисс заметил картину с девушкой и скрипкой — Дженри оставила ее здесь, словно в знак своего трудного решения, в знак отречения от милостиво протянутой руки…
По виднеющемуся из окна куску золотисто-песочного пляжа бродила черная точка: сильная, гордая собака то скрывалась из виду, то появлялась вновь, бросаясь могучей грудью в прохладные волны. Шарко отказался быть живой игрушкой. Пусть голодный, пусть грязный, пусть неухоженный и порой никому ненужный, он не потерял главного — самого себя.
Подул ветер, и тяжелая портьера, непрочно закрепленная шелковым бантом, высвободившись из пут, закрыла своим темным крылом окно, словно занавес — опустевшую сцену театра. Вспомнив свой недавний сон, Дэниэл Рисс крепко задумался…
17 апреля 2009 г.