V
Дженри с нетерпением отворила дверь, ведущую в сумрачную галерею. Под ногами гулко скрипнул паркет; здесь пахло дорогим лаком и высохшими старыми красками. В настенных канделябрах таинственно мерцало пламя свеч, бросая на расписные стены скользящие тени. Персонажи картин, казалось, вот-вот начнут выпрыгивать из золоченых рам на середину комнаты. В глубине узкого прохода возвышалась фигура Дэниэла Рисса. В руках он держал нечто прямоугольное, завернутое в тонкую подарочную бумагу, напоминающее картину.
— Дженри! — увидев вошедшую девушку, хозяин виллы как-то странно стушевался. — Дженри… — Он повторил это чуть тише, но уже с более глубоким чувством.
Она замерла, будто сам звук его голоса вынудил ее на это томительное промедление.
— Я была с Шарко. Мы играли… Он такой забавный! Я не думала, что он может быть таким веселым. Раньше мне казалось, он удручен…
— Дженри! — перебил господин Рисс и вдруг крепко зажмурился.
Но она будто не слышала его. Она дрожала и судорожно перебирала руками оборки простенького платья.
— Я благодарна вам за то, что вы познакомили меня с ним. Он в самом деле хороший друг. Я никогда еще не была так просто счастлива… Я будто вернулась в детство, которого когда-то лишилась. Шарко сейчас на кухне. Керелла покормит его.
Почему-то качая головой, Дэниэл Рисс медленно разжал веки и посмотрел перед собой таинственно жаждущим взглядом. В его поведении было что-то и настораживающее, и зовущее, и внушающее оторопь. Так он еще никогда не вел себя раньше.
— Милая моя девочка…— промолвил Рисс в который раз и вдруг отложил в сторону сверток, чтобы приблизиться и крепко обнять ее.
На несколько секунд они оба застыли в упоительно нежных объятьях; и когда Дженри ощущала эти сильные загорелые руки на своих плечах, то будто чувствовала сознательно сдерживаемую звериную мощь, которая в них таилась. И этот необыкновенно чуткий человек, и его вспышка ласки, и мягкий голос, и редкая зовущая тоска в голубых глазах — все это пленило неискушенное сознание Дженри. Всякий раз, когда они были вместе, между ними, от сердца к сердцу проскальзывала вспышка, которая заставляла их балансировать на грани того, чего они сами еще не понимали, да и вряд ли хотели понять.
— Дженри, — господин Рисс неохотно отпустил ее и тут же, боясь смотреть в глаза, снова взялся за оставленный прямоугольный сверток. — Твой отец уехал. Без тебя.
— Уехал? — переспросила она, но он умышленно продолжал прятать от нее свой смятенный взор, вероятно досадуя на себя за свою несдержанность.
— Да. Он попросил у меня денег, я дал. Он уехал, — заикаясь, проговорил Дэниэл.
Дженри с удивлением заметила, что у него — всегда такого невозмутимого — теперь дрожат губы. Сейчас этот человек со всем своим внушительным ростом и несомненными достоинствами фигуры казался маленьким, беспомощным, молящим…
— Аггей поставил меня перед выбором. Его не устроила работа, которую я ему дал. Он захотел уехать и забрать тебя… Впрочем, буду говорить откровенно — прости меня за эту боль…
Дженри глядела на своего благодетеля тревожно мерцающими глазами на прелестно раскрасневшемся кукольно-милом лице.
— То был шантаж, — с натугой проговорил Рисс. — Твой отец, вероятно, за прошедший месяц понял, как я отношусь к тебе. Он разглядел то, как я к тебе привязался.
— Я не понимаю… — начала Дженри, но он приложил свою широкую, липкую от холодного пота ладонь к ее губам.
— И я в свою очередь поставил его перед другим ультиматумом, на который он и рассчитывал. Я предоставил в распоряжение Аггея требуемую сумму, а взамен он обязался уехать в одиночку. Я попросил его оставить тебя здесь насовсем…
— Но как же… — Дженри растерялась.
— Да-да, я знаю: ты не понимаешь, как так родной отец бросил тебя, — беззлобно раздражившись, вскрикнул господин Рисс, подскочив как ужаленный. — Но он продал тебя…— Тут девушка вздрогнула, непроизвольно отшатнувшись. — Продал тебя мне, как когда-то продал Сэнеми, и на прощанье заметил, что отныне я коллекционер не только картин, но и… женщин. О! Зачем я только тебе все это говорю?!
Дженри поежилась как от озноба. По всему было видно, что грязь и корысть также чужды ей, как чужды людские разногласия чистому вешнему цветку. Она смотрела на все это без раздражения, без злости, но с недоумением, с тоской.
— И хорошо, что покупателем оказался я! — в запальчивости бросил Дэниэл Рисс.
— Вы не должны были так поступать, — с укоризной покачала головой девушка. — Мы должны были уйти с тем же, с чем и пришли — ни с чем.
Он впервые осмелился поднять на нее свой затуманенный любовью — да-да! — именно любовью взор, а затем просто вручил сверток.
— Это лучшая картина в моей коллекции. Она должна принадлежать тебе, как память о нашей дружбе.
Дженри сдернула обертку, и на несколько секунд ее курносый профиль, наполовину скрытый за прядями волос, склонился над изображением, где навеки застыла юная девушка. Рядом с ней на смятом коврике лежал белый лист бумаги, на котором было написано лишь несколько размашистых, тонких строк, бесспорно не раз перечитанных прекрасной обитательницей комнаты. На краю облупленного стола, перед растворенным настежь окном, возвышался букет бело-розовых пионов, чьи лепестки орошили собой весь пол; в руках девушка сжимала скрипку и смычок, вероятно, только кончив играть, — но выражение безграничного полета фантазии еще запечатлелось на ее лице. Она влюблена… Она полна светлых, полуосознанных желаний…
Дэниэл Рисс остановился возле самой двери, будто в надежде, что его окликнут. Но Дженри молчала, и было в ее молчании что-то равное неизвестности или приговору. Должно быть, она еще не понимает… Она отказывается верить… И только взгляд ее — вопросительный, удивленный, — медленно, словно тень, скользил по картине, изображавшей незнакомую, безымянную девушку.
— Она чем-то похожа на тебя, — глухо вымолвил Рисс и с ужасом заметил, каким сдавленным, испуганным стало выражение ее застывших от звука его голоса глаз.
— Я не отпущу тебя. Твое место здесь, в моем доме.
С тем он ушел. Ушел, но отныне сковал ее незримыми цепями… Цепями своей любви, своей заботы, своего участия. И слова, подобные пятнам несмываемой грязи, опутали сердце Дженри посильнее всяких пут: продал, купил, не отпущу.
Дэниэл Рисс не принадлежал к числу людей, которые во имя собственного авторитета говорят банальности. Однако иногда он любил поразмышлять о тайнах психологии. И все, что он говорил, Дженри находила правильным. Верно, что существуют два типа людского эгоизма: нахально оголенный и скрытый под личиной самоотверженной любви. Под первым случаем девушка всегда представляла своих родителей, а под вторым…
Впрочем, во втором случае и так все ясно: один человек порабощает другого ради собственного благополучия, ради полноты своих ощущений, но при том никогда, ни при каких обстоятельствах не признается самому себе в том, что привязан вовсе не к живому существу — будь то человек или животное, — а к собственным впечатлениям. Он привязан к кому-то, как к пище, которая питает его тело и ум. Он не готов на жертву. Он умеет лишь порабощать…
VI
Она никогда не была так счастлива, как теперь. Ни разу ее однообразная, серая жизнь не освещалась торжеством восторга до того, как волею судьбы она очутилась в этом городе. Когда Дэниэл думал об этом, он невольно смущался, как умеют смущаться только здравомыслящие, скромные люди, ведь в свершившихся переменах он не чувствовал своих прямых заслуг. Все это произошло только потому, что он был от рождения богат; оттого, что женился на подвернувшейся ему «под руку» миловидной женщине, даже как следует ее не разглядев. Женитьбой на Сэнеми он просто хотел чем-то заполнить холостяцкую пустоту своей насыщенной событиями жизни, но лишь после свадьбы понял, что вовсе не было, да и не могло быть никакой пустоты. Она ему только мерещилась со скуки.
Нет, не только страх одиночества толкнул господина Рисса на поспешный союз с Сэнеми. Та душевная простота, та открытость, та милая непосредственность, которые вначале так поразили его в этой женщине, а потом оказались притворством, по-настоящему воплотились и расцвели в Дженри. Она поразила его воображение с первой встречи. Дэниэл тверже убеждался в этом, когда украдкой смотрел на нее.
Пробравшись утром на пляж, он словно какой-то влюбленный юнец часами издали глядел на то, как Дженри резвится в воде вместе со своим новым другом. Неподкупное чутье Шарко сразу же распознало в этой девушке чистую, порядочную натуру. Должно быть, он тоже полюбил ее…
Кто бы мог подумать: немолодой, состоятельный, порядком вкусивший плоды наслаждений мужчина превращался в мальчишку. Более того, он чувствовал себя вором, который осмелился похищать чудо у природы. Уже успевшее покрыться легким кофейным загаром стройное молодое тело, облаченное в белую сорочку, то и дело мелькало среди зеленовато-лазоревой воды; звучал смех, подобный переливам звонких колокольчиков; ему вторил басовитый лай собаки. Вытянувшись во весь свой рост, Дженри выбрасывала мяч в воздух, а этот большой, но вместе с тем умудряющийся сохранять щенячью проворность пес бросался наперерез быстрой маленькой точке, и мяч нередко попадал в его пасть прежде, чем успевал коснуться воды.
Верный своему образу жизни, Шарко иногда не приходил, а порой вовсе пропадал по нескольку дней. Но рано или поздно парк перед домом господина Рисса оглашался его громоподобным лаем, и тогда Дженри, побросав все «важные» дела, выбегала на крыльцо — растрепанная, счастливая… И тогда Дэниэл с предательской грустью думал, что с собакой ей лучше и интересней, нежели с ним. В его душе пробуждалось чувство, похожее на маленькую ревность. В самом деле, с ним она не могла позволить себе быть самой собой. Девичья стыдливость удерживала ее от бурных проявлений радости. Господин Рисс тоже сдерживал себя. Может, он просто боялся.
Но сегодня что-то произошло. О, как же ему захотелось вдруг взять и подойти к ней, просто подойти и просто взять за руку… Но он не должен этого делать. Почему? Одним неосторожным движением он может все испортить, и то малое, что еще есть, исчезнет без следа, без надежды на возвращение. Слыша ее смех, он не мог отделаться от конвульсивной дрожи, объявшей все тело. Еще один шаг, еще один вдох — и он уже не найдет в себе сил остановиться. Прижав руку к груди, Дэниэл Рисс быстро пошел по обсаженной пальмами аллее к дому, торопливо миновал прохладный холл, вбежал по зеркальной лестнице на второй этаж и оказался в спальне. С женой они давно уже жили в разных комнатах, и теперь Дэниэл был даже рад этому одиночеству, ибо видеть Сэнеми с недавних пор стало в тягость.
Но образ Дженри — веселой, смеющейся, облаченной в свое простенькое ситцевое платье, — не отпускал его ни на секунду. Даже когда он закрывал глаза и тыкался разгоряченным лицом в подушку, лицо, обрамленное короткими светлыми волосами, возникало из темноты. Оно то приближалось, то делалось не больше точки, маня и завораживая. Как, когда он успел ее полюбить? Как он допустил такую дикость?! Крик, подобный реву раненного тигра, разнесся в пустоте огромного, сверкающего роскошью особняка. В отчаянии Дэниэл принялся остервенело молотить кулаками подушку до тех пор, пока из нее не посыпались перья, он неистовствовал и свирепствовал до хрипоты, до хмельного беспамятства — он не узнавал себя… И наконец, измучавшись раскаянием, глухо разрыдался — впервые с детских лет. Горячие слезы текли по его щекам, он не спешил утереть их. Это наваждение так просто не оставит его! Оно потребует большего; зрелище мужских слез вряд ли удовлетворит эту дурманящую грезу.
Стук в дверь вернул Рисса к реальности.
— Дэниэл! Там человек… Он предлагает картину… Скорее спускайся! Ты же знаешь, я ничего не смыслю в этой мазне! — донесся из коридора, словно из другого мира, звенящий раздражением голос Сэнеми.
Хозяин виллы отер ладонями опухшие глаза, пнул ногой подушку, шатающимися, пьяными шагами подошел к двери и резко распахнул ее.
— Дэниэл! — Лицо Сэнеми посерело от испуга и отвращения, став на удивление неприятным. — Ты нездоров?
Несколько секунд он не мигая смотрел на жену, словно желая удостовериться, что перед ним действительно она, а не посторонняя женщина.
— Ты пьян?
— Я подаю на развод.