Для тех, кто собирается это читать.
Разбираясь со старыми папиными бумагами, я нашел свое старинное творение.. Еще в рукописном варианте. Тогда я еще не печатал на компьютере.Это была копия из-под под копирки. А огригинал я отослал Федотову. Так это были письма ему.
Я с ним познакомился, в 1997 году когда ездил по программе «Сар-эль» в Израиль.. Мы с ним из одного города, потому и на экскурсиях, в разъездах по стране держались вместе, хотя он был намного старше меня. Юрий Федотов ь нетипичное для Израиля имя,. Он мне рассказал, что не просто так сюда приехал, что дочь, зять и внучка живут в Израиле. Его внучка заболела так, что русские врачи опуцстили руки. И тогда он вспомнил, что что он по маме еврей.
Мы с ним виделись и по возвращении из Израиля. Он уже собирал чемоданы. А через год-другой он с женой уехал на ПМЖ. Поначалу мы писали друг другу. Вот пару из писем я зарифмовал.. Но, в первом приближении все так, как он мне рассказывал о своей жизни. Через некоторое время переписка заглохла. Не знаю, жив ли он. Он по крайней мере уже не молод.
ЮРИЙ ФЕДОТОВ.
Темнеет. Город многолюдный.
Устав от толкотни дневной
От суеты сиюминутной.
Уходит тихо на покой.
Вот спальные микрорайоны
Зажгли вечерние огни.
Многооконною короной
Столицу обняли они.
В метро народу – не пробиться
В тела впрессованы тела.
Спешат физические лица
В уют домашнего тепла.
А центр параднозлатоглавый
Тысчедворцовый исполин.
Течет машин стальною лавой,
Горит мозаикой витрин.
На башни, шпили, капители,
И на овалы куполов,
И на шедевры Церетели
Глядят глаза прожекторов.
Тверская светится огнями
А в телевизорах небрит
Сванидзе в авторской программе
Опять за красных говорит.
Что де от них идет опасность,
Что де от них разит душком,
Что цвет у них отнюдь не красный,
Скорее, кофе с молоком.
Зюганов смотрит телевизор.
И вдруг в момент сошел с лица.
Нет, это просто наглый вызов,
Нет, вы видали подлеца!
Такое мелет – нет терпенья,
Ну, просто черная напасть.
На нашу фракцию гоненья,
Пора, пора идти во власть.
Враги кругом прогрызли норы!
И вверх и вниз у них ходы!
Кругом растлители и воры!
Спасенья нет от их орды!
Они в газетах, на экранах,
Куда бы ты ни бросил взгляд.
Их тьма и тьма, как тараканов.
Они в правительстве сидят!
Они пролезли даже в Думу,
И в президентский кабинет.
Они такие крутят суммы!
Бледнеет нищий госбюджет.
И постоянно, что ни вечер,
Звонят мне, и зловещий бас
Грозится страшно изувечить
Избранников народных масс.
А друга моего Альберта
До ручки довели вообще,
Являются ночами, черти.
Потом глядишь – шуруп в борще.
Он как-то не сдержавшись сдуру
В ответ им что-то произнес.
И вот уже прокуратура
Беднягу тянет на допрос.
Ну, сорвалось. С любым бывает.
Так нет, уже пошла возня.
И вновь настойчиво вставляют
Его вопрос в повестку дня.
Намедни он забеллютенил.
Я заглянул к нему и вот,
Смотрю зачах, бледнее тени,
В недавнем бравый патриот.
А ведь на днях был в полной силе.
И шепчет бедный генерал:
«Жиды, Андреич, обложили.
Вот отчего я захворал»
Бывало, он еще в постели,
Денщик записочку несет:
«Ты что за ахинею мелешь
С трибуны, старый идиот?
Ведь ты с погромною программой
Бездумно лезешь на рожон
И даже сам Борис Абрамыч
Тобою очень раздражен.
А с ним тягаться не игрушки.
Свернет тебя в бараний рог.
Живи и помни: ты на мушке.
Вот-вот и спустится курок»
Такие славные записки
Нам мудрецы Сиона шлют.
Боишься за себя и близких.
Обидно за российский люд.
А было время наш Альбертик
Едва Останкино не взял.
Для дерьмократов хуже смерти.
Он всех бы их повырезал.
Но те рванули всей оравой,
И русский мир слетел с орбит.
И Ельцин пьян и кровавый
Над вакханалией царит.
И вот уже в родной столице
Не сыщешь русского лица»
И бородатого Сванидзе
Зюганов выключил в сердцах.
Перелистал на сон грядущий
«Майн Кампф», и только первый сон
Он просмотрел, как дремы гущу
Пронзил тревожный телефон.
Звонил внедренный в дерьмократов
Наисекретнейший агент.
Он вызнавал, что эти гады
Готовят, чтоб в любой момент
Всему народу было ясно,
Какую сеть плетет Гайдар
Откуда главная опасность,
Где нанесут они удар.
«Шеф, под конец многоходовой
Двойной игры, - шептал сексот, -
Раскрыт циничнейший жидово-
Масонский заговор. Так вот,
На днях на почте наши люди
Перехватили письмецо,
И в нем один слуга иудин,
Вконец раскрыл свое лицо.
Писал, что русских презирает,
И держит их за дураков,
Что их дома сродни сараям…»
Спросил Зюганов: «Кто таков?»
«Федотов некий. Эта гнида
Подобно сотням беглецов
Пошел выплескивать обиды
За фунт еврейских леденцов.
Вот иудейская порода –
Во всю предательскую прыть
Пошел чернить страну исхода,
Россию- матушку чернить.
Про нашу фракцию, про Думу,
Инсинуации и бред.
« В расход, - сказал генсек угрюмо, -
И вот еще такой совет
Установите адресата,
Определите, что и как,
Возможно, он агент Моссада,
Законспирированный враг.
Он, может быть оттуда заслан,
И притаился, как змея
Узнать про этого шлимазла,
Все: как работа, как семья,
Чем дышит он, что он читает,
Что ест, что пьет, и с кем знаком
Каких он баб предпочитает …»
«Он был у нас под колпаком,
Ходили мы за ним, как тени,
Следя, чем дышит, чем живет,
Чье имя внес он в биллютени
На референдумах. И вот
Он, оказался патриотом.
Писал Федотову в ответ:
«Хоть весь Израйль намажьте медом,
Мне без России жизни нет»
И лидер фракции суровость
Сменил на благодушный тон.
«Вот это радостная новость!
Ну что ж, тогда достоин он
Идейно правильной награды
И чтоб он мудрое читал,
Послать ему мои трактаты,
И карломаксов «Капитал»
«Нет шеф, он явно недостоин
Таких значительных наград.
Он говорит, что вы с помоек
Набрали свой электорат
Что интеллектом вы – горилла.
Что не для вас российский трон,
Что вы…. - я вымовить не в силах, -
Вы хуже Ельцина, патрон»
«Ах вот как, - выдавил Зюганов, -
И он туда же клонит, тварь,
Тогда получит окаянный
Веревку с мылом и фонарь.
Ну а Федотов, с ним поддонком
Отдельный будет разговор.
Воображает, мы вдогонку
Ему не вышлем приговор.
Нет, ошибаешься, приятель.
Тебе анафема и суд.
Ты отщепенец и предатель.
Нет снисхожденья для иуд.
Пусть ваши сыщики пороют,
Поищут в ношеном белье,
Пусть покопаются в помоях,
Составят на него досье.
Даю три месяца. Пожалуй,
И это очень долгий срок.»
Он снова лег под одеяло
И мыслил, глядя в потолок.
« Не спишь. О Родине забота
Лежит на сердце, словно гнет.
А тут какой-нибудь Федотов
Свое изменческое гнет»
И сердце жутко защемило.
Ни сесть, ни встать и ни вздохнуть.
И … медицинское светило
Ему прослушивает грудь.
О если б выставить в музее
Нагую грудь большевика,
К тому ж секретаря ЦК.
Вокруг торчали б ротозеи.
Не правы древние индусы
Не на слонах лежит Земля
Она лежит огромным грузом
На геркулесах из Кремля.
Ум, честь и совесть всей эпохи,
Из них хоть гвозди отштампуй,
Все полулюди – полубоги,
Несли на собственном горбу.
А вражеская агентура
И зарубежные врачи
Гадали, как заполучить
Себе кремлевскую микстуру.
Но нет, недаром мудрый Сталин
Разоблачил врачей –убийц
Недаром предал их опале
Зюганов тоже, видя шприц.
Боялся, чтоб не отравили.
Пусть говорят, что в ЦКБ
Сидит светило на светиле.
Но как вверять себя судьбе
Когда предатели повсюду?
Кардиограмму смотрит врач.
«О, батенька, у вас сосуды,
У вас давление, хоть плачь.
Но ничего, на этот случай
Есть эффективный препарат
Его неделю, аккурат,
Пропьете, сразу станет лучше.
Вот вам рецепт. И не хворайте.
И мой совет о бедных нас
Так не терзайтесь, бога ради.
Мы перебьемся и без вас»
И врач откланялся. Уколот
Шприцом и резкостью больной.
Лежит, в груди и жар и холод.
И вся Россия за спиной.
К рецепту потянулся, что там?
Латынь не стал он изучать.
Увидел: круглая печать
С фамилией врача – Федотов.
Вот где собака то зарыта!
Вскочил Зюганов, весь дрожа.
Не родичь ли того бандита,
Что в Израиль перебежал?
………………………….
Генсек – он вам не фунт изюма.
Невольник чести, он раним.
И потому глядит угрюмо
На тех, кто не согласен с ним.
Он тянет к свету всю Россию,
Что тот бурлак, зовет на бой.
И вот в итоге ишемия,
И ишиас и геморрой.
А я не рвусь на трон генсеков
Мне их возня - одна тоска.
И, слава богу, на аптеку
Я не работаю пока.
Не знаю срывов, стрессов, кризов,
И дорожу спокойным сном.
Боюсь лишь банковских сюрпризов
И беспокоюсь об одном
Водоворот рублевой массы,
Не отстегнув мне ни гроша,
Заставил все мои запасы
Заначить долларами США.
Без исторических терзаний
И политических страстей
Как заурядный россиянин,
Я внемлю дикторам «Вестей»
Живу спокойно, мирно, тихо.
Работа –дом, работа – дом.
И мне несимпатичны психи,
Кто политическим трудом
Планируя озолотиться,
Стал на груди тельняшку драть.
Из партий, фракций, коалиций
Сколачивать шальную рать.
По мне живи себе – не кашляй
Гони лихие думы прочь.
Забудь, как ты готовил кашу
Из ямбов, дактилей и прочь.
Но словно черт из табакерки
Федотов тут как тут: «Лексей,
Ты что забыл былых друзей?
Повесь мне на уши как серьги
Своих куплетов нудных ряд.
Хоть ты, естественно, не Данте.
И, без обиды, слаб талантом.
Я за Россию слушать рад.
Поведай, как там россияне.
Как Рабиновичи живут?
Ну, как там Шварцбергов не тянет
Тянуть Израильский хомут?
А я, представь себе, Алеха,
Читаю Тору по складам.
И землю, данную мне богом,
Я палестинцам не отдам.
И хоть добра она камнями,
По мне – она полна добра.
Я в эти камни врос корнями
Покрепче местного сабра.
Я в жарком, душном Кирьят –Яме
От вас далекой стороне,
Кручу российские программы
И вижу всякий раз во сне
И гор гряду и моря скатерть,
Как ни крути, а милый край.
И так порой тоска накатит,
Что хоть обратно приезжай.
Бывало, выйдешь на веранду,
Кругом такая красота.
Развесил вечер бриллианты
Повдоль Маркхотского хребта.
Уснувшей бухты черный глянец
Прострочен светом фонарей.
Кто думал, что меня потянет,
За тыщу верст и сто морей?
Но в темноте под белым цветом
Апрельских яблонь - черный змей.
Пошел нашептывать советы:
«Судьбу держать в руках умей
Там где растет банан и финик,
Совсем иная благодать.
Там моря синь и небо сине
До тех краев рукой подать»
Казалось. Вот сейчас в холодной
И вдаль зовущей вышине.
Лучом засветит путеводным
Звезда приветная и мне.
И вот блаженной майской ночью,
Как изумрудинка, маня,
На небе загорелась точка,
Подумал - это для меня.
Сейчас, услышав что-то типа
Тополиный пух, тополиный пух,
С макушки скидываю кипу,
Тоска захватывает дух.
О что за наслажденье, Леха,
По-русски запросто болтать,
И просто так, для связки слога,
Произнести: едрена мать.
Я как-то раз сидел в кафешке,
Пережидая знойный час,
И под соленые орешки
Тянул прохладный русский квас.
Что здесь достаточная редкость,
Как многие из русских блюд.
Тут проще заказать креветки,
А кваса тут не подают.
Тягучей музыкой востока
Был воздух напоен, и вдруг
«Леха, Леха, мне без тебя так плохо»
Надсадно резануло слух.
И вспомнил я тебя, дружище.
И подкатил под горло ком,
И я, ивритом пересыщен,
Вдруг на дыхании одном,
На языке, который с детства
Привык считать своим родным,
Что в годы радостей и бедствий
Мы, как сокровище храним,
Без всякой цели, без претензий
Лишь чтобы камень с сердца снять
Легко и радостно, как песню,
Я произнес: едрена мать.
Но, ни один из иудеев,
Сосущих тьму различных кол
Не то, что ухом или шеей,
Но даже бровью не повел.
Глагол, что мне терзает душу –
Им непонятные слова.
Сидят себе, напитки глушат,
Была бы кола да жратва.
От их жратвы тоска накатит,
И ностальгия разберет.
И как лекарство сала шматик
Немедля нужно сунуть в рот.
Утешит сало и согреет
И камень с сердца снимет враз.
Национальной панацеей
Оно считалось там у нас
В России, где теперь, наверно,
Забывши запах многих блюд,
Не говоря уж о кошерных,
Живет простой советский люд.
Кто долго жил средь православных,
Тот любит вовсе не мацу,
Пусть он Давиду пра-пра-правнук,
Пристрастен к русскому сальцу.
Кусочки сала на газете
Краюха хлеба соль и лук
Стакан вина, петрушки пук
И задушевная беседа
В России это не вопрос,
Гараж, кругом лежат запчасти.
Вокруг собратья по несчастью
Рабы цилиндров и колес.
А шкварки с жареной картошкой!
И прямо со сковороды!
И самогоночки немножко.
На свете лучше нет еды.
А тут «Тойоты», «Мерседесы»»
У местных нет таких забот
И никакого интереса
Нырнуть по пояс под капот.
………………………………..
Тут что машин, что баб навалом.
Из всех краев как на заказ
Пособлазнительнее сала.
Изводят сердце, дразнят глаз.
Есть сумасшедшие красотки.
Но бабам с нашей стороны
Все остальные и в подметки
И на заплатки не годны.
Хоть измени фасон и шмотки,
И имя, но в любом краю,
Я бывших наших по походке
И по осанке узнаю.
И неспроста израильтяне
С российских баб не сводят глаз.
Такая дом с хозяйством тянет,
И на работе первый асс.
Она возводит, сеет, пашет
Хоть серп, хоть молот в руки дай.
Марины, Тани и Наташи
Преобразили этот край.
Идешь себе по Бен-Иегуде.
И вдруг доносит ветерок
Родной российский говорок.
Ба! Где-то рядом наши люди.
И снова воздух Русью дышит!
И так подкатит к горлу ком!
И так захочется поближе
Пролезть, взглянуть одним глазком.
И вот они! Какие все же
В России женщины! Отпад!
Голубоглазы, белокожи,
Несуетливы, сущий клад.
К блондинкам я неравнодушен.
И будь закон не так суров,
По меньшей мере пару дюжин
Блондинок в жены взять готов.
Но в странах, где блондинок валом,
Дают за многоженство срок.
А где закон не слишком строг,
Наоборот, блондинок мало.
Оно конечно, и в смуглянках
Есть шарм особый, это да.
И если высадишь полбанки.
И эта станет хоть куда.
Смуглянки грациозней лани.
Их темперамент, как вулкан.
Что те цунами в океане .
Как смерч, как вихрь, как ураган.
………………………………
Что я о бабах, да о бабах,
Других как будто нету тем?
Вот палестинские арабы,
Израйль, Россия, дядя Сэм,
Никак с друг дружкой не поладят,
Раввины, шейхи, короли.
Мы заявляем, что ни пяди
Ни одного клочка земли
Мы не уступим, хоть убейся.
Хоть плоть нам крайнюю пришей.
Хоть остриги нам напрочь пейсы.
Такой базар. Опять еврей
Пошел бросаться на еврея.
Того гляди прольется кровь.
А тут еще на нашу шею
В России кризис. Будут вновь
Искать, кто все это подстроил.
И снова в дальние края
Попрет толпа, и вновь волною
Израйль накроет алия.
А тут своей хватает склоки,
Тут то шантаж, то шпионаж.
Повсюду партии и блоки.
Глядишь, один олим хадаш,
Вообразив, что он политик,
Как Жириновский, круче нет,
Понес такое на иврите,
Как говорят, тушите свет.
То в самом центре Тель-Авива
Взорвет чего-то Хизбалла.
То с мирной инициативой
Пришлют российского посла.
То к нам приедет Клинтон в кипе,
То нас готов любить Египет,
То нам Иран грозит войной,
То шекель пляшет, как шальной.
Такие, братец, негативы.
Такие адовы круги.
Во всех предместьях Тель-Авива
От бывших русских хоть беги.
Они живут своим законом.
Раввин им не авторитет.
От Кирьят-Шмоны ло Димоны
Везде заметен русский след.
Те рот раскрыв, ждут с неба манны,
Те ждут, вот-вот отхватят шмат,
А те смогли набить карманы,
А те в правительстве сидят
Короче, нам тут не до скуки,
Бог с ней с политикой, Лексей,
В чем преуспел я тут – в науке
Я тут в Танахе корифей.
Я был деревнею деревня
Пока под старость вдруг не вник
В величье рукописей древних.
Читай же Библию, старик.
…………………………….
.
Бреду я раз вдоль шумных улиц.
Вдруг кто-то тихо за спиной
По-русски произносит: Юрик.
Я оглянулся - боже мой!
Гриценко, друг старинный, Колька!
С тех пор, как получил диплом,
Ведь я тебя не видел столько,
Что жутко вспомнить. Ну, шалом.
Ты как брат в наши палестны?
С экскурсией, как погляжу.
«Нет, - отвечает,- Я раввином
Неподалеку тут служу
Ведь я по маме чистокровный
В ста поколениях семит.
И мне с моею родословной
Сам бог раввином быть велит»
Мне стало несколько неловко.
Раввин Гриценко? Анекдот.
Он был при кипе, и в кроссовках,
И в майке с надписью Ашдод.
С той встречи я засел за Тору
И, Леха, как глаза раскрыл.
Она сильней «Трех мушкетеров»
Читал и набирался сил.
Ну, будь. Тебе, мишпухе нашей
Жена привет передает.
До скорых встреч, Лексей, не кашляй.
Не забывай, лехитраот.
……………………………
И видно, что конверт вскрывали.
Ну и пускай. Мне дела нет.
Ведь от спецслужб могу едва ли
Я утаить какой секрет.
Я свой ответ не запечатал
Раз я в чести у ФСБ
Пускай читает перлюстратор
И обо мне и о себе.
……………………………….
Зюганов снова у экрана
И вновь душа большевика
Кровоточащей ноет раной.
К нагану тянется рука.
Он полон злобы, полон мести.
Он рвет и мечет: « Черт возьми!
Да запретить бы эти «Вести»
И все останкинские СМИ.
Демократическая сволочь
Знай, норовит сильней куснуть»
Он встал, накапал валидола,
И демидрола, чтобы уснуть.
Уж сна почти что половину
Он просмотрел. На этот раз
Ему приснилось, что с повинной
Пришли Явлинский и Чубайс.
И Березовский, и Сванидзе,
Гайдар, Сысуев, Уринсон.
И Даже Ельцин из больницы
Был на каталке привезен.
Зюганов молвил: «На колени!
В Сибирь! На каторгу! В острог!
И с величайшим наслажденьем
Он им впаял предельный срок.
Сказал спокойно и сурово:
«Поди, заждался вас Гулаг.
Теперь зовите Макашова.
Пусть прочтет им модный,
Самый популярный в нашей партячейке отходняк.
Тут в самый миг апофеоза
Пошел трезвонить телефон.
Сухая жизненная проза
Оборвала прекрасный сон.
Посмел развеять сны генсека
Уже известный супершпик
«Шеф, я внедрился, я оббегал,
Я изловчился, я проник!
Теперь они у нас в кармане.
Есть обалденный компромат.
Кассета демократы в бане.
И файл в борделе демократ.
Они, считай, уже на нарах.
Мы их обуем, как котят
Пусть позабудут о Канарах,
Пускай баланды поедят.
И о Федотове подробней.
Вся жизнь его в досье легла.
От, так сказать, внутриутробной
И до вчерашнего числа.
Федотов жалким, голозадым
Рожден отнюдь не в Эльдорадо.
В провинциальном городке,
Сиротски жмущемся к реке.
Что зачастую по полгода,
Спокойно подо льдом спала.
Неспешно год сменялся годом,
Неторопливо жизнь текла.
И пацаном с лихой ватагой
Таких же местных пацанов
Федотов бегал по оврагам,
Играл в войну и в казаков-
Разбойников, в горелки, прятки.
И вместо скучной физзарядки
Любил он лыжи и коньки
И бегал наперегонки.
Да, жили впроголодь, но знали:
Руководит большой страной
Великий вождь, товарищ Сталин.
И тут залязгало войной.
На безымянном полустанке
Под гам и крик, под плач и мат,
Под марш «Прощание славянки»
Отец, совсем уже солдат,
Прощаясь с сыном и женою,
Сказал супруге: жди, вернусь.
А Юрку вырасти и героем.
А ты, пацан, расти, не трусь
Во всем, братишка, слушай маму.
Расти ей в помощь мужиком.
Бесстрашным, крепким и упрямым.
И не жиденком, руссаком.
Пришло пять писем, а потом
Мать получила похоронку.
А Юрку мучил, как фантом,
Приказ отца: «Ну будь жиденком»
Он кожей чувствовал: на нем
Какого быть не может горше,
Лежит клеймо. Как сглаз, как порча,
И жмет и жжет его огнем.
Старалась бедная вдова
И подняла - таки ребенка.
А тот не мог забыть слова:
«Смотри, не вырасти жиденком»
И только Юрка за порог
Тот час же вороном вдогонку
Слова отцовские: «Сынок,
Смотри не вырасти жиденком»
Ходил он в школу, точно в храм.
И не сказать, что прямо гений.
Но восторгал он классных дам
Своим усердием в ученьи.
И чуть ли даже не с медалью
Он в институт берет разгон.
Но вузы Родины не брали
Всех без разбора. Как закон,
Существовала разнарядка.
Кого принять, кого отшить.
Ее коварную загадку
Сложней, чем матрицу, решить.
Его приятель уйму правил,
Законов помнил назубок.
Но он, увы, слегка картавил.
И поступить в МИФИ не смог.
И от несчастия такого
Бедняга очень сильно сдал.
Стал заикаться через слово.
Зато картавить перестал.
Федотов, по его успехам,
Вполне мог справиться с Физтехом.
Он не картавил, как-никак
Он был Федотов, а не Кугель.
Но те кто бдит, те без натуги
Найдут зацепку средь бумаг.
Сказала мать: «Что делать, Юра.
Для них евреи хуже всех.
Для них- так лучше б ты был турок.
А вот в наш местный Политех
Тебя возьмут. Страна богата
На институты. И в иных
Так зачисляют и порхатых
Без недомолвок и интриг.
И вот Федотов в Политехе
Ему общага словно мать.
На ТММ, на теормехе
Недолго зубы обломать.
Во глубине читальных залов
Он Маркса, Энгельса зубрит.
И технологию металлов.
В наук естественных гранит
Въедаясь, словно бормашина
Он за свою пятерку мог
Какую хочешь дисциплину
Легко свернуть в бараний рог.
Он весь в проектах и в конспектах
Считает балку, словно Гук.
Туда- сюда выводит вектор.
И даже пукнуть недосуг.
Он чертит схемы и эпюры
Он интеграл берет тройной.
А стрелы острые Амура
Его обходят стороной.
Бывало, он сидит в читалке
Весь погружен в свои дела.
А рядышком, нежней фиалки
Из-за соседнего стола –
Студентка, умница, красотка,
Голодным взглядом Юру ест.
А Юре что? Ему б в зачетку
Очередной забить семестр.
И непорочен, словно голубь.
И к постулатам Фрейда глух.
Одною истиною голой
Он будоражил плоть и дух.
Воспитанный в спартанском духе,
Эрота дух считая злом,
Он жестче не видал порнухи,
Чем в парке девушка с веслом.
Блажен, кто смолоду был молод
В ком есть природный шарм и такт
Кто с противоположным полом
Имел действительный контакт.
Кто не глядел на женщин букой
Кто, проходя любви науку,
Был и естественен и прост,
И знал: здоровью вреден пост.
И вот, негаданно –нежданно.
Любовь к Федотову пришла.
И с той минуты, словно пьяный,
Забыв учебные дела
И консультации, и пары,
И про зачетный марафон,
Про лекции, про семинары,
За нею тенью бродит он.
Она, с соседнего потока,
Околдовала всех парней.
И Юру прошибало током,
Едва подумает о ней.
Его любовь звалась Ларисой
Легка, как чайка. Неспроста ж
Обычно стойкий, вдруг раскис он
Ходил за ней, как верный страж
И в ясный день, и в день ненастный
Но неприступна, как скала,
К его страданьям безучастна,
Она и бровью не вела.
Не реферат по «Капиталу»
Бедняга рифмы плел. В уме
Он повредился. И три балла
Он отхватил по ТММ.
И эта тройка, слава богу,
Была для Юры, как ушат,
Он понял, что еще немного.
Так и стипендии лишат.
Тут или-или. Ближе к делу.
И коль иного не дано.
Он, как традиция велела,
Позвал красавицу в кино.
Сперва она его отшила,
Не так, чтоб полный отворот,
Не кардинально, в четверть силы,
Пусть только знает наперед
Что кавалеров ей хватает,
И коль она пойдет с ним, то
Пускай себе не воображает,
Что он крутой, как Бельмондо.
Он ожидал ее у входа
И теребил в руке билет.
В кино валила тьма народа
Ну а Ларисы нет и нет.
Но осчастливила под третий
Звонок. Когда, как дикий зверь,
Федотов проклял все на свете.
Поди им, женщинам, поверь.
Наш современный россиянин -
Дитя прогресса. Всякий раз,
Как зомби у телеэкрана
Мостится он в вечерний час.
А там чего теперь не кажут.
Скандал, убийство, мордобой,
Совокупления и кражи,
Певец какой-то голубой.
Тогда же не во всяком доме
Был телевизор. И народ
Валил в высокие хоромы
Кинотеатров круглый год.
Там фотографии актеров,
И фотографии актрис.
Там строги бабки-контролеры.
Известный ленинский девиз
«Кино принадлежит народу»
Там выбит над центральным сводом
Ильич сказал: «Кино важнее
Балетов, опер или пьес»
Ну а Федотов интерес
В том видел, что в кино темнее.
Вот свет погас. Как в лихорадке
Сидит Федотов, чуть дыша,
Косясь на девушку украдкой.
А та и вправду хороша.
Он словно невзначай, соседки
Слегка коснется локотком
И сердце рвется тигром в клетке
По ребрам лупит молотком.
Ему теперь не до экрана.
В его мозгу роятся планы:
Переть нахально напролом?
Обнять ее? А вдруг облом?
А может быть, пора настала
На поцелуй пойти рывком?
Вдруг обзовет его нахалом?
И даже хуже – дураком.
Он локтем локоть ощущал
Пора решаться! Вдруг с экрана
Чугунный голос Левитана
Наехал на притихший зал.
Киножурнал про то, про это
Какие есть в ЦК умы
Каким большим авторитетом
В Луанде пользуемся мы
Как в закрома течет пшеница,
Как перекрыли Ангару,
Про разложенье заграницы,
И про коварство ЦРУ.
Воспитанный под барабаном
Дитя больших передовиц
Наш зритель видел на экранах
Не легкомысленных девиц.
Не сексуальных извращенцев,
Не оголенные тела.
А только страсти конференций
О положении села.
А что за фильм они смотрели?
Одна из лучших лент тех дней.
Прошла аншлагом. О постели
Ни слова не услышишь в ней.
Тот фильм был премией отмечен
Поведал зрителям экран,
Как хитроумно наш разведчик
Расстроил гитлеровский план.
Наш зритель любит про шпионов.
Он знает: наши победят
И с замираньем миллионы
За приключеньями следят.
Федотов к фильму ноль вниманья
Одною мыслью поглощен
К соседки легкому дыханью,
Как врач, прислушивался он...
Ильич зрел в корень: от киношек
В душе такое бланманже.
Кино поможет приумножить
Все лучшее, что есть в душе.
И после фильма про шпионов
Красотка стала с ним нежней.
И выделяла меж парней.
Он звать решил Ларису в жены.
Она его свозила к маме
Там за борщом и пирогом
Он был разложен с потрохами.
И признан дельным мужиком.
По всем студенческим канонам
Сыграли свадьбу. Сам декан
Поддав, желал молодоженам
Любви и счастья океан.
О сладость первой брачной ночи!
Как молодые хороши.
Как поцелуй их свеж и сочен!
Теперь лобзайся от души.
И не беда, что за стеною
Всю ночь до самого утра
Безостановочно, запоем
Идет картежная игра.
Едва рассвет окрасил веки
Продувший в карты, как петух
Кричит в окошко «Кукареку!»
Во весь свой молодецкий дух.
Ведь у студентов Политеха
На карты правила просты
И если кошельки пусты,
Идет игра на «кукареку»
Встает заря во тьме холодной.
И вновь студенческий народ,
Перехвативши в бутербродной,
Гурьбой на лекции идет.
И только наши молодые,
Не утруждая котелок,
В послевенчальной эйфории
Глядят лениво в потолок.
Лариса, русская душою,
Войдя в семейные дела,
Свое хозяйство небольшое
По-русски чисто повела.
Да и Федотов самогонку
Предпочитал «Вдове Клико»
Чтоб к заливному поросенку,
И плюс прохладное пивко.
Фаршмак и прочие затеи
Он много лет как не едал
И правоверных иудеев
Он много лет как не видал.
И вот дипломом наградила
Его за труд Отчизна-мать.
И стал он золотую жилу
С ожесточением искать.
Упрям, напорист и навязчив
Ломился в дверь к кадровикам.
Но хоть один почтовый ящик
Сказал «ну что же, по рукам»?
Куда там! Лишь свою анкету
Он передаст кадровику
Так ставит жесткие запреты
Отдел особый и ку-ку.
У них все тайны мирозданья
Как на ладони: ху из ху.
Пусть у тебя диплом в кармане,
Пусть можешь подковать блоху
Пусть в институте оборонном
Принес бы уйму пользы, но
Уж ты труби на макаронном,
Когда в анкете есть пятно.
И вот Федотов на заводе
Глядит на суппорт и люнет,
Угрюмо он по цеху бродит
И произносит: «Ну уж нет!
Нужны мне больно железяки!
Моя душа весьма тонка.
Нет, не под тем рожден я знаком,
Чтоб ковыряться у станка.
Да мне ли мазаться в моторе?
Зачем мне мрачный грязный цех?
Мне б тишину аудиторий
Мне б тихий сон библиотек»
Определение карьеры -
Прекротполивейший процесс.
А он нашел такую сферу,
Где можно обойтись и без
Недосыпаний, перегрузок
Неблагодарного труда.
Пусть дисциплины этой в ВУЗе
Не проходил он никогда.
Во дни засилья ширпотреба
Одежда нашего совка
Была – ни дать ни взять, тоска.
Пошита грубо и нелепо.
А тут услужливый Федотов
Совку на выручку спешит.
Его костюмы – это что-то.
Возьми любой, отлично сшит.
В эпоху Аллы Пугачевой
И Леонида Ильича
Он шил обнову за обновой
Для инженера и врача.
Для адвокатов и военных.
Обшил местком, райком, горком.
И понемногу, постепенно
Построил и обставил дом.
Тут Горбачев о престройке
Запел, как майский соловей,
Интеллигентская прослойка
Особенно не тех кровей
Расправив перышки, смелеет.
Для них нигде преграды нет.
И выясняется: евреям
Повсюду дан зеленый свет.
И даже в городе, где с виду
Одни кацапы да хохлы,
Остались все-таки семиты,
Забившись в темные углы.
Теперь у них своя община
С определенной частотой
Им из столицы шлют раввина.
На пару суток, на постой.
На Йом-Кипур, на Пейсах, Пурим,
На Хануку, Рош-ха Шана
Они названивают Юре,
Зовут на рюмочку вина.
Он знать не знал, что их так много.
Они же через одного
Засобирались в путь-дорогу.
И агитируют его.
А им фильтруют на таможне,
Из бебихов их каждый грамм:
«Вот это можно, то не можно»
А что не можно, то друзьям.
Так у Федотова сложился
Забавный маленький музей.
Дары знакомых и друзей,
Кто из страны успешно смылся.
От Абрамовичей – посуда,
И воз зачитанных до дыр
Журналов. «Юности» три пуда
И старый добрый «Новый мир»
От Рабиновичей котенок
Простой с персидским пополам,
Что совершенно беспардонно,
Поддонок, гадит по углам.
От Шнеерсона, очень кстати,
Набор отверток и ключей.
И образок в простом окладе
В придачу к дюжине свечей.
От Иванова (в скобках Каца)
Три сковородки, табурет
Два поролоновых матраца
И старый, но приличный плед.
И вот попав в сию лавину,
И верно, двинувшись умом,
Он со своею половиной
Пакует узел за узлом.
Он смылся. Из предместья Хайфы
Друзьям в Россию пишет, что
Он жизнь свою считает кайфом,
Как будто выиграл в лото.
Да тут, конечно, очень жарко.
Но он в России не мечтал
Иметь такую иномарку.
Короче, рад, что умотал.
Вот это все, что нам известно»
Закончил, наконец сексот.
«Ну что же, небезинтересно,
Евреям, как всегда везет»
Подвел генсек итог доклада.
И не архангел Гавриил,
А черный гений Торквемады
Над головой его парил.
…………………………….
Пегас, любитель трав столичных
Пасется у Кремлевских стен.
Там он услышит про импичмент,
Про приближенье перемен.
Кому премьера место светит,
Кому – бобы да сухари..
Пегас, как Штирлиц, все подметит
И бросит мне на стол – твори.
Но как-то раз, решив в ночное,
Махнуть на старый свой газон
Паря над спящею Москвою
В одном окошке видит он.
Торшер, хоть за полночь, не гасят
Но не роман, не манифест,
Не свод законов, не указы .
Хозяин кресла взглядом ест
Стихов божественные строки
Забыл про сон. И лишь когда
Зарозовело на востоке,
Погасла первая звезда,
Зевнул владелец кабинета,
И произнес: «Вот это класс!
Такого сильного поэта,
Теперь конечно нет у нас..
Как написал!– любовь быть может.
Угасла не наверняка –
И так пробил меня! До дрожи!
Ну, как нюхнуть аммиака»
За тыщу верст от Спасской башни
Оставив все свои дела,
В очках и тапочках домашних
Сидит Федотов у стола.
Легла на Хайфу тьма ночная
А он, склонившись над столом,
Листки письма перебирая,
Читает: «Юрочка, шалом».
Да, из России письма редки,
И потому- то в эту ночь,
Он капал капли, пил таблетки
И был наклюкаться непрочь.
С утра, смахнув стакан рассолу
Он вышел в сад под сень маслин,
И рек, спокойный и веселый:
«Ай Леха, Ай да сукин сын!»
Юрий Федотов (письмо первое)
Я бросил в самый дальний ящик
Свой паркер. Но лукавый без
Хоть удавись, к бумаге тащит,
Твердя: Пиши, пиши, балбес»
«О чем? Я пуст, и свежей нотой
Не позабавлю мир честной
Однообразен, как болото,
Раскисший, хилый и больной»
А слово – та еще зараза.
И нынче всяк, кому не лень
Глагол равняя к унитазу
Хитами брызжет что ни день.
Ты сыпься к ним, как с неба манна.
Но нет, упрям настырный черт.
« Я для тебя, мой графоманный
Имею тему – первый сорт.
Ну, принимайся за работу.
Ну, открывай свой ноутбук.
Пиши: «Приятель мой Федотов
Податься вдруг решил на юг.
Поковыряв, как нынче модно,
В генеалогии своей,
Он вычислил, что не природный,
Он славянин, что он скорей,
Продукт смешенья рас. Хоть ныне
Не ново. Но проблема есть.
Лишь только глянешь на свинину,
Так резь и неохота есть.
Так вот что это все такое
А вовсе не холицестит!
Теперь корейка и жаркое –
Прочь со стола! Довольно! Сыт!
А тут Россию замутило
И даже карточки ввели,
И стало вовсе жить немило,
И черт нашептывал: вали.
Ведь за буграми, за долами
Там и спокойно и легко.
Есть и кошерная салями,
И некошерное пивко.
И если ихней пропаганды,
Навесить на уши лапшу,
Есть то и се и сбоку бантик.
С оборочкой для куражу.
И думал он, чем я их хуже?
Я нехилей, и нетупей
И божий дар заложен в душу.
А результаты –хоть убей.
Разброд, дефолт, и что осталось?
Поддавшись правилам игры,
Среди шатанья и развала
Лететь гурьбой в тартарары
Ну, нет уж, выкуси, синицу
Сжимать в ладонях западло,
Когда у них там и жар-птицу
Дают по шекелю кило.
Он стал землей далекой бредить,
И прятать доллары в матрас.
И вот решительное – едем,
Изрек Федотов как-то раз.
Он не предвидел возражений.
Российский опыт трудных лет
Лишив их всяких сбережений,
Оставил только на билет.
Что нам терять
в родной голимой?
Остатьтья тут — тогда каюк.
Но может быть в Иерусалиме
Мы обживемся, как в раю.
А бес: «Нет в ваши Палестины
Таким, как я, заказан путь,
У входа в рай я должен сгинуть
Там сам пробьешься как-нибудь.
Мой стих немного подшаманишь,
Добавишь перцу и огня,
Глядишь, на гонорар потянешь,
И, может быть меж строк помянешь
Своим соавтором меня.
Мне лишний шекель, как валюта,
Совсем не лишний, видит бог,
А тем, кто вышел из галута.
Тем более, помочь бы мог.
Глядишь, состряпаем поэму
Учти, Федотов писем ждет.
Федотов – вот тебе и тема.
Так ручку в руки и вперед»
И сгинул черт. А я же сирый
Переварить старался ком
Того, что он наплел мне, ирод.
Федотов! Вам он не знаком?
А мы с ним по Иерусалиму
Потопали туда-сюда.
По Тель-Авиву вместе шли мы
Да и другие города
Мы осчастливили визитом.
Мы обозрели полстраны.
Мы прикасались к древним плитам.
Мы покачались у Стены.
Плыла у нас над головами
Шестиконечная звезда.
И есть в сар-эльевской программе
Частица нашего труда.
В те дни, когда в Тель-аль-Шомере
Я с ним делил и кров, и сто.
Его заклинило на вере
Мол, саваофовский глагол
Пророс в душе. Хоть он отсилы
Знал на иврите десять слов
С каким неукротимым пылом
За изучение основ
Иудаизма вдруг засел он!
Главу читая за главой,
Зарывшись в Тору с головой,
Отдался ей душой и телом.
В простом солдатском караване
Когда в вечерний поздний час
Иссяк запас вина в стакане
Он к вере приобщал и нас
Он наставлял: его примеру
И нам бы следовать пора
А атеисткие химеры
Пропагандистская мура
Святой премудростью в преданьях
Прошита каждая строка…
А дождь по крыше барабанил
И поддавали храпака
Неверующие волонтеры
Вдали от заморочек Торы.
Его сосед по «каравану»
В библейских тонкостях не спец.
«Мне, - говорил,- по барабану,
Что натворил господь-отец,
В какие уложился сроки,
Как был затейлив и умел,
Что напророчили пророки,
И кто кого, когда имел.
Огромен воз писаний древних,
Загадочен его глагол.
А мне, ведь я совсем не евнух,
Куда важней прекрасный пол.
Пока я тут, жена в Казани
Есть шанс. Шанс есть, а бабы нет.
А вместо баб, как наказанье
Федотов свой вкрапляет бред.
Вокруг забор военный лагерь.
Куда потенцию девать»
От воздержанья у бедняги
Нервишки начали сдавать.
Он беспокойно спал и снилось.
С ним рядом женщина легла
И извела и истомила
Волною страсти и тепла.
Очнулся – сон бредовый сгинул
Храпит соседей дружный хор.
Когда нет сна, кровать как льдина
На ум приходит всякий вздор.
Вздор, безобиднейшая шутка,
Времен студенческих прикол
Пора проверить, так ли чутко
Федотов слышит свой глагол.
И вот подкрался полуночник,
К кровати где вовсю сопел
Федотов наш и осторожно
Ему такую песнь запел.
«приди ко мне, о раб мой Юрий
Избранник мой из всех людей
Я повелитель твой в натуре,
Ты – проводник моих идей.
Мой властный зов тебя пробудит
И осенит тебя мой свет.
Воспрянь, очнись, ты нужен людям,
Неси народам мой завет.
Служи, как праведник примером,
За это, верного слугу,
Я одарю тебя без меры»
Но Юра спит и ни гу-гу.
Сосед и так и сяк колдует.
Но бесполезно! Наш герой
Спокойно спит и в ус не дует,
Забывшись, как безбожный гой.
Я не скажу, в какие дали
Во сне Федотов воспарил,
А Фирсов, так соседа звали,
В сердцах его обматерил.
«Ну, черт с тобой», - сказал в досаде
Зевнул, и пять минут спустя,
Устав от дел, в своей кровати
Спал безмятежно, как дитя.
Моя сарэльевская койка
Была как раз промежду их.
Вот почему, друзья, так бойко
Я излагаю этот стих.
Я беспристрастным очевидцем
Все описал по мере сил.
Пусть мне по мере сил простится.
Когда я что-то исказил.
И я по авторскому праву
Хотел бы вставить пару слов.
Ну чем не иудеи, право,
Федотов, Фирсов, Иванов?
По всей державе окопались
Пролезли в Думу, в Кремль и МИД
И если глубже покопаешь
Так Ельцин – Ельцер, то бишь жид.
Вот потому-то коммунисты
А их врагам не провести
Чтоб в государстве было чисто
Так жаждут чистку провести.
Предвидя это, добровольно,
Федотов заявил: «Пардон
Я этим сыт, с меня довольно»
И тихо съехал за кордон.
Как он живет там,я не в курсе
Быть может, нажил капитал,
Аможет, все свои ресурсы
До огорота промотал.
Завил ли пейсы, носит талес
И стал ли в Библии силен
Ведь мы с Федотовым расстались
С еще докризисных времен.
Встает заря над Тель-Авивом
И хоть жестка его кровать
Федотов морщится лениво.
Как ни крутись – пора вставать
А Фирсов как бы между прочим,
«Ну, с бокер товом, как спалось?
Ну, что расскажешь? Снова ночью
Давал концерт небесный гость?»
«Нет, в этот раз, - сказал Федотов,
Помехи шли как из ведра,
Над головой шквочало что-то
Наверно, черная дыра»
Осталось Фирсову в догадках
Теряться, в чем его прокол.
И позапутавшись порядком,
Он позабыл про женский пол.
Он размышлял: а вдруг от правды
Федотов вовсе недалек.
И ночью вроде астронавта
К нему с небес порхает бог.
А вдруг на это стоит ставить?
А он, дурында, не просек
Что тот, кто нынче Яхве славит,
Тот оторвет себе кусок.
Он стал прислушиваться к фразам,
Что вечерами гнал сосед,
И весь былой его сакрказм
За два-три дня сошел на нет.
Дотошно вчитываясь в Тору
На свой вопрос ища ответ
Он, словно кто раздвинул шторы,
Увидел непонятный свет.
И чувствовал, в груди теплеет.
Станицы освещает свет
И строки Торы, как аллеи,
Ему указывают след.
И там вдали у точки схода
Благожелателен, но строг,
Спокойно ждет его прихода
Прокладчик всех мирских дорог.
Вот-вот в обратную дорогу
А Фирсов начал вдруг чудить
То, понимаешь, в синагогу
Ему приспичило сходить.
То принялся он чтить субботу
Копал писания тома
Раввину не давал проходу,
Мол, у него вопросов тьма.
Он сам своим метаморфозам
Был бесконечно поражен
И наворачивались слезы,
Когда про Тору слышал он.
Блюдя старинный свод традиций
Как будто праведный Иов,
Вот-вот, он начал бы светиться
Из-под рубахи и штанов.
Но вот окончен срок работы.
Пришла экскурсиям пора.
Мы все, и Фирсов, и Федотов,
Сложились с самого утра
И по Земле Обетованной
Туда-сюда мотали нас.
И с нами наши чемоданы
И весь консервный наш запас.
И вот когда в Бен-Гурионе
Мы ждали рейс, Федотов вдруг
Мне говорит: «Послушай, Леня,
Ты мне, блин, друг или не друг?
А если друг, то за тобою
Один малюсенький должок.
Тряхни ка братец стариною
И посвяти-ка мне стишок.
Для друга как не похлопочешь
Перерывая сотни слов
Я рифмовал и днем и ночью
О вот стишок, считай, готов.
И если вдруг придет охота
Оставив свитки хоть на час
Возьмет да и прочтет Федотов
Мой непричесанный рассказ.