Глава 14. Дорога, по которой я ухожу
В небрежно взбитой белоснежной постели Анюта выглядела Афродитой, выходящей из пены морской к людям. Её юная грудь скульптурно торчала над прибоем из белого хлопка, пока девушка зачитывала с коммуникатора, сопровождая декламацию драматичной жестикуляцией:
Одиноко стою на обочине
Убегающей вдаль дороги.
Почему-то идти не хочется,
Почему-то устали ноги.
Тормозить никого не стану,
И смотреть, далеко ли ушел?
И, пожалуй, я здесь останусь,
И, пожалуй, мне хорошо.
Посижу, отдышусь немного,
Ну, а спросят, я так скажу:
«Понимаете, это дорога,
По которой я ухожу...»
– Первые две строчки хороши и атмосферны, но простецкая рифма «дороги–ноги» сильно графоманит стихотворение, – увлечённо рассуждала Анюта. – Дальше опять две строчки так себе, слабенькие, но следующие две по-настоящему поэтичны, в них мелодия слышна. Зато последнее четверостишие идеально! И вот эти две последние строки – они оттуда, – Анюта указала пальцем вверх, – из Источника. В них чувствуется вибрация, которая заставляет человека замереть на цыпочках, не дыша. Они – дзынннь! – струну в сердце вечную задевают. Мурашки чувствуешь? «Понимаете, это дорога, по которой я ухожу...»
– Чувствую, – соглашался Вэй. Хотя ему эта последняя строфа представилась волной, которая просто слизнула его и не оставила даже следов на песке. Только потерянный плеск о пустынный и пасмурный берег. Разве сравнятся с этим банальные мурашки? – Кто это написал? – вежливо спрашивал Ли, покачивая вино в бокале. Он успел натянуть брюки и надеть, не застёгивая, рубашку. Босые ноги он закинул на стул, где раньше сидела Анюта.
– Дорожная Пыль.
– Ясно. Человеческие имена в русской сетературе начала XXI века были не в чести.
– Именно.
– Так зачем тебе это? Только не надо больше цитат! – Ли умоляюще выставил перед собой раскрытую ладонь. – Ни из Августа Мая, ни из Шелдона Ли, ни из Каринаны25…
Анюта глянула на него с укором и отложила коммуникатор. Отпихнула ногой одеяло, поискала глазами свою одежду.
– Это было уникальное время, – вещала она, свешиваясь с кровати, чтобы подтянуть к себе трусы и рубашку. То, что она торчала при этом своей розовой попой кверху, мало её волновало. Вела она себя по-пацански и женственность её форм нивелировать это не могла. Ли запретил себе веселиться, чтобы не нажить проблем – сидел с невозмутимым видом, пока Анюта возилась с одеждой. И он теперь понял, почему Анюта так сдержанно ведёт себя на людях. Да потому, что если она начнёт вести себя естественно, это будет катастрофой!
– Чем же оно было таким уникальным? – подсказал Ли, исподволь поглядывая из-под чёлки, как Анюта подпрыгивает, натягивая трусы, как будто пытается себя в них утрамбовать. Вообще, складывалось впечатление, что она борется с вещами, а не использует их. Как если бы она одевала неповоротливую игрушку, раздражаясь, что та ей не помогает.
– Чем? – Анюта, чертыхаясь, пропихивала руку в рукав, который был вывернут почти наизнанку, не догадываясь сначала расправить его перед тем, как надевать рубашку. – Тем, что на поверхность вылезло тщательно до сей поры скрытое. Практически одновременно множество людей записали то, чего не понимали, и тем самым сделали явной природу откровения, природу художественного и священного текста.
– А раньше… – осторожно начал Ли.
– Нет! – возмутилась Анюта. И спихнула ливэевы ноги со стула, чтобы плюхнуться туда самой. – Налей, – нетерпеливо приказала она. Теперь она была полностью одета, правда, немного потрёпана и помята, но в связи с её новым стилем это в глаза не бросалось.
Ли послушно наполнил Анютин бокал.
– Раньше у людей не было такой возможности. Раньше до печати добирались единицы. Раньше авторы тщательно работали над рукописью и часто оставляли в ней от первоначального озарения только фабулу и наиболее яркие моменты. А сто лет назад появилась возможность миновать множество фильтров и посредников и сразу выложить тексты непосредственно в сеть. Да ещё и частями по мере написания. То есть отражающими первоисточник практически в режиме онлайн.
– Чтобы заявлять такое, нужны точные карты этих авторов, – усомнился Ли. – Откуда данные?
– Все эти древние сервера адаптированы к современным читающим устройствам и хранятся в электронном архиве. Там много любопытного, поверь мне, помимо личных данных, – хмыкнула Анюта. И опрокинула в себя полный бокал вина.
– Верю, – безмятежно откликнулся Ли, игнорируя вызывающее анютино поведение. И доброжелательно уточнил, – Значит, ты утверждаешь, что домохозяйки, студенты, фрилансеры и ещё Бог знает кто, сами того не подозревая, видят свою натальную карту в виде неких сюжетов и образов и, не в силах противиться этому навязчивому воздействию на своё сознание, записывают их как историю и выставляют в виде художественного текста на всеобщее обозрение?
– Ага. – Анюта подозрительно принюхалась к подсохшему и замаслившемуся лепестку пармезана, но почему-то сочла его вполне съедобным и смело принялась жевать. – Мы не принимаем в расчёт эпигонов, графоманов и прочих создателей «пустых» текстов, которых в то время тоже было немало. Мы берём только очевидно астрологичные тексты.
– Есть критерии, чтобы определить степень астрологичности текста?
– Есть, – солнечно улыбнулась Анюта. – Но в первую очередь их показывает встроенный радар. – Она приставила указательный палец к своему лбу. – Гениальность, знаешь ли, по-прежнему никто не отменял.
Ли смерил её осторожным взглядом – шутит или всерьёз? Анюта расхохоталась.
– Не бойся, – пообещала она с лёгкой издёвкой. – Об этом в моей работе не будет ни слова. Методология определения астрологичности текстов будет выглядеть серьёзно и нудновато, как и полагается в научном труде. Возможно, кто-то даже сумеет её применить.
– Не любишь ты людей, – одобрительно усмехнулся Ли, сползая на сидении ниже и опираясь лопатками и затылком о стену. Волосы упали назад, открывая его узкое лицо с острым подбородком и его внимательные, живые глаза, блеском и чернотой напоминающие маслины.
– Люблю. Но по-своему, – снисходительно обронила Анюта, обрывая последние ягоды с виноградной грозди. – И очень надеюсь, что когда-нибудь каждый сумеет увидеть то, что я хочу показать. Потому что далее изо всех этих примеров следует вывод, что существует некий универсальный язык символов, который описывает этот мир и его устройство. И на определённом этапе каждый человек начинает получать сообщения на этом языке.
– От кого?
– От своего Солнца. Но мы замаскируем это расплывчатым термином «подсознание». Что позволит нам обойти следующий щекотливый момент: кто-то слышит своё Солнце, а кто-то – Солнце этого мира. Люди очень болезненно реагируют на упоминание такого понятия, как «духовный уровень». Это воспринимается ими как намёк на их ущербность и неполноценность и даже как некоторый расизм – мол, есть избранные, и есть все остальные. Чем ниже этот самый духовный уровень, тем острее реакция.
– Люблю тебя. – Ли чувственно чмокнул воздух и развалился на стуле ещё больше. Чем тут же воспользовалась Анюта – скользнула со своего места, оседлала ливэевы бёдра и распласталась по его телу ковриком. Ли от такого напора слегка ошалел, но видно было, что анютина активность ему нравится.
– Как с тобой легко, – блаженно вздохнула Анюта.
– А с Киреевым трудно? – Ли поощрительно погладил девушку по спине.
– Не напоминай! – недовольно вскинулась она. Села, зачем-то потрогала ливэев пупок. – Он моя вечная зубная боль в любой жизни.
– А я твой геморрой?
– Ты мой резидент. – Анюта любовно огладила ливэево тело.
– Тот, кому всегда вручают орден посмертно? – с иронией уточнил Ли.
– Что за претензии? – обиделась Анюта. – Мне вообще никогда ничего не вручают. Если только папа похвалит и конфетку даст.
– Бедная девочка! – цокнул языком Вэй. – Никто не ценит, Киреев, сука, не любит. А она – гений! Что там дальше-то, кстати? С откровениями?
– Дальше всё просто, – нахмурилась Анюта. – Интерпретируя текст через натальную карту, мы убеждаемся, что символический язык художественного текста это язык астрологии. Тогда мы берём другие символические тексты, из других эпох – суфийские, оккультные, теософские – и обнаруживаем, что этим ключом вскрываются и они. А потом мы берём священные тексты и…
– Стоп! – взмолился Ли. Он даже отдышался сначала. – Ты хочешь сказать, что сейчас домохозяйки и студенты, а тогда пастухи и рыбаки?..
– Именно это я и хочу сказать, – снисходительно подтвердила Анюта. – Только тогда люди из всего делали религию и над каждым текстом выстраивали культ и окружали ритуалом, а теперь…
– Подожди, – смиренно попросил Вэй, аккуратно взяв её за плечи. – Вот сейчас вот остановись и скажи мне, для чего ты, безумная, всё это ворошишь?
Анюта торжествующе и немного зловеще улыбнулась.
– Мы же хотели разобраться. Найти философский камень. Ветров пытался. Но запутался сам и других запутал. А я заканчиваю. Это дорога, по которой мы собираемся уходить…
***
– Ты не спишь? – Анюта недоверчиво заглянула в столовую, по которой тоскливо слонялся Розанов-старший, иногда останавливаясь и разглядывая похожее на зелёное матовое стекло покрытие стен, сквозь которое будто бы виднелось густое переплетение ветвей. – Надеюсь не из-за меня?
– А? – Розанов дрогнул, но сразу выдохнул, увидев на пороге дочь. – Нет, ты ни при чём. Не волнуйся. Это… Киреев. Признался мне в любви. Почти. И вот что мне теперь делать?!
– Ах, признался! – зло прищурилась Анюта. – Ну, совет вам, да любовь. – Она босиком прошлась по ковру и с ногами забралась в кресло. – На колено становился? Руку целовал? Он же у нас романтик.
– Что ты… – Розанов сощурился близоруко и поводил рукой вокруг лица. – Что ты с собой сделала?
– Новый имидж, – отмахнулась Анюта. – Не отвлекайся от темы.
Но Розанов подошёл поближе, вгляделся попристальней…
– Я вижу, кое-кого можно поздравить с прибытием, – пропел он уже совсем другим тоном, в котором не было ни интеллигентской беспомощности, ни тоски. Зато были вкрадчивость и лёгкая ирония. – Очень кстати, дорогая. Надеюсь, теперь ты сможешь мне объяснить, что происходит.
– Смогу, – согласилась Анюта. – Присаживайся. – Она подождала, пока Розанов-старший устроится в соседнем кресле, и доверительно сообщила. – Ты же понимаешь, что любой сердечный импульс в этом мире должен либо развиться, либо умереть без энергии, которая его питает. Беспечно пропущенные изъяны прорастают в следующей жизни. Григорий Алексеевич не смог в нашей прошлой с ним жизни ни признаться себе до конца, ни разобраться с тем сильнейшим чувством, которое возникло у него при встрече с тобой. Поэтому он разбирается с этим теперь. И пока не разберётся, между нами ничего быть не может. Так достаточно доходчиво?
– Суровая ты девушка, Анна Владимировна, – поджал губы Розанов. – Значит, Гриша твоей милостью ничего не помнит, и надежды вспомнить не имеет?
– Моей… частично… Но больше своей. Отстань!
Розанов кусал губы, стараясь удержаться от смеха.
– И что же мне теперь – принимать его ухаживания, на свидания с ним ходить?
– Можешь даже с ним пожениться, я не ревнива, – царственно кивнула Анюта. – Он ведь тебе нравится?
– Нравится, конечно. Очень милый мальчик. – Розанов прижал руку к сердцу. – Вы все мне нравитесь. Что же мне – со всеми романы заводить?
– А кто-то ещё претендует? – оживилась Анюта.
– К счастью, нет. Пока.
– Ну, так и нечего фантазировать! – обиделась Аня. – Пойми, я не делаю сюжеты из ничего, не сочиняю карты по своему произволу. И мне было очень грустно, когда я заметила вот этот росток искреннего сердечного чувства. И я не могу – не имею права! – не поместить его в новой карте в питательную среду, чтобы оно либо реализовалось, либо выросло до размеров катастрофы, и вынудило человека шевелиться. Теперь Киреев не сможет, трогательно моргая честными глазами, утверждать, что он любит только меня и больше никого ему не надо. Вот пусть теперь разбирается, кого он на самом деле любит и кого хочет. Всё. Спать.
Анюта встала и гордо удалилась, а Розанов-старший облокотился о столик и, подперев подбородок рукой, погрузился в скорбные мысли о том, что он слишком стар для того, чтобы играть в такие игры. А ещё – как бы так извернуться, чтобы и не оттолкнуть и в то же время грамотно продинамить. Обижать молодого человека не хотелось. Вообще хотелось… дать ему шанс. Влюбиться. Уж очень Киреев был славный. А у Анюты есть её вечный, верный Ли. Не показалось ведь? Не показалось…