Фамилия Курганов уже ничего не говорит современным любителям российской словесности. А между тем для рассказчика «Истории села Горюхина» он был «величайшим человеком». Упоминанием его важнейшего сочинения, собственно, и открывается эта пушкинская повесть:
«Родители мои, люди почтенные, но простые и воспитанные по-старинному, никогда ничего не читывали, и во всем доме, кроме Азбуки, купленной для меня, календарей и Новейшего письмовника, никаких книг не находилось. Чтение письмовника долго было любимым моим упражнением. Я знал его наизусть и, несмотря на то, каждый день находил в нем новые незамеченные красоты. После генерала ***, у которого батюшка был некогда адъютантом, Курганов казался мне величайшим человеком. Я расспрашивал о нем у всех, и, к сожалению, никто не мог удовлетворить моему любопытству, никто не знал его лично, на все мои вопросы отвечали только, что Курганов сочинил Новейший письмовник, что твердо знал я и прежде. Мрак неизвестности окружал его, как некоего древнего полубога, иногда я сомневался в истине его существования. Имя его казалось мне вымышленным, и предание о нем — пустою мифою... Однако же он все преследовал мое воображение, я старался предать какой-нибудь образ сему таинственному лицу и наконец решил, что должен он был походить на земского заседателя Корючкина, маленького старичка, с красным носом и сверкающими глазами…»
Вполне вероятно, что Пушкин иронически обыгрывает здесь свои собственные детские впечатления от прочтения кургановского «Письмовника». Во всяком случае, он был хорошо знаком с этим сочинением, как и тысячи его современников. Имеет смысл заново открыть его и нам, людям XXI века.
Надо сказать, что хотя сей великий таинственный муж и предстал воображению автора горюхинской истории маленьким старичком с красным носом, в действительности он был довольно дородной персоной. По имени-отчеству его звали Николаем Гаврилычем, чин он имел подполковничий и состоял в должности профессора математики и навигации в петербургской Морской академии (впоследствии Морском корпусе). Курганов ненадолго пережил срок, отмеренный людям Данте, и умер в 1796 году, чуть больше 70-ти лет от роду. Пушкин хотел написать биографию Курганова, но отказался от своего намерения из-за скудости собранных о нем сведений.
Имея большую охоту и до российской грамматики, Курганов издал несколько сочинений, из которых наибольшую известность приобрела. «Российская универсальная грамматика, или Всеобщее письмословие, предлагающее легчайший способ основательного учения русскому языку с седмью присовокуплениями разных учебных и полезно-забавных вещей» (1769), или — «всеобщий чертеж наук и художеств, ключ писцу, любящему российскую пропись, сбор разных русских пословиц, краткие замысловатые повести, различные шутки, достопамятные речи, хорошие мнения, опись качеств знатнейших европейских народов, загадки, древние апофегмы, правила Епиктетова нравоучения, рассуждение Сенеково, разные поучительные разговоры о любомудрии, о навигации или кораблеплавании, о геральдике, о мифологии» и прочая. Во 2-м издании (1777) книга получила название «Письмовник, содержащий в себе науку российского языка со многим присовокуплением разного учебного и полезнозабавного вещесловия».
Затеян был «Письмовник» для домашней пользы: автор «вздумал детей своих поучить правилам нашего языка по преждеизданной Русской Грамматике, но она показалась ему для них многотрудною, то принужден он ее преобразить», — сказано в предисловии.
«Письмовник» быстро стал настольной книгой в домах русских образованных людей, и до 1837 года выдержал 11 (по др. сведениям, 18) изданий. А это между прочим 800-страничный том! По словам одного писателя, «книга Курганова — чудесная кунсткамера всякой всячины, любопытнейшая настольная энциклопедия россиянина пудреного века и прелестные сокровища речи российской…».
Однажды Пушкин сказал: «Я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую откровенность». И еще в этом роде: «Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали…»
Вот эта первобытная мощь (а также природное изящество) русской речи и зачаровывает в сочинении Николая Гаврилыча Курганова. Перед нами — тонкий знаток родного языка. Вот как он объясняет разницу между родиной и отечеством:
«Отечественные имена суть, кои происходят от отечества: как россиянин, пруссак».
«Родину значащия имена суть: сибиряк, камчадал, остяк, якут…»
Или его пример на «виват» — торжественный клич побед и славы империи: «Виват требует именительного. Виват вся Российская палата и воинство…»
А вот довод — эстетический — в пользу того, что послереволюционная реформа правописания испоганила и обезобразила русскую словесность — «противно зрению»:
«Буква «i» произносится так же, как «и», а употребляется для того, чтобы стечение подобных букв не мешало правильному и скорому чтению: например: Россiи, скинiи и проч., вместо России, скинии, ибо сие противно зрению».
Послушайте, какой живой прелестью дышат любовно собранные Кургановым примеры на «умалительные имена собственные»: «Ванька, Ивашко, Ванюшка, Ваня, Ванюша, Иваша, Ванюшко, Ванюшичка, Иванушка, Ивушка, Ивашичка, Ванюшутачка, Ванютачка, Иванишка».
В кургановском «соборе пословиц» русский язык играет всеми огнями, хотя, может быть, именно этой части «Письмовника» пристали больше всего пушкинские слова о грубости и простоте: «брюзжит, как худое пиво у афендрона; где бес не сможет, туда бабу пошлет; даром и чирей не сядет; за свой грош везде хорош; испужан зверь далече бежит; кто ветром служит, тому дымом платят; плохого князя и телята лижут; слушай, дуброва, что лес говорит; смолоду прорешка, под старость дыра; та не овца, что с волком пошла; у гордого вельможи и туфли чин имеют; аминем беса не избыть» и др.
«Замысловатые повести» Курганова переиздаются до сих пор. Вспомним некоторые из них:
«Два ученых, один русак, другой пруссак, спорились о старом и новом штиле. Пруссак многими доводами доказывал, что григорианское счисление вернее старого, говоря, что в 1592 году от искусных математиков найдено 10 дней излишка в старом календаре, считая от Иулия Кесаря по сие время.
— Тем лучше, — отвечал русак, — что когда новое исчисление верно, то последний суд будет у вас ранее нежели у нас, и когда дойдет до нас, то уже ад будет полон».
«Школьник, принеся чинить сапоги, у коих пробились запятки, говорил сапожнику:
— О, ты, куриозный транслатер, не малым трудом и потом в науке и искусстве такого явного совершенства в починке обветшалых калькументов достигший, приставь мне два семи-циркуля к моим суппедиторам».
(Не напоминает речь многих сегодняшних молодых людей?)
С удивлением именно здесь, в «Письмовнике» читаем «якобинский» анекдот: «Италианец, будучи вопрошен французом, у кого бы он лучше хотел быть в подданстве, у короля ли французского или у ишпанского: «Я бы желал видеть одного, повешена на кишках другого».
Эту антимонархическую формулу мы найдем позднее среди подцензурных стихотворений, приписываемых Пушкину, в более резкой редакции:
Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
Почитать еще
А что за чудо «Разномысленные предложения»! Полюбуйтесь:
«Ученое: планеты суть твердые и темные шары, кои по принятии на себя солнечных лучей становятся светлыми.
Учено-забавное: планеты суть небесные зеркала, кои хоть и мрачны, но когда солнце в них заглядывает, то они кажутся солнцами нощными.
Забавно-важное: звезды суть священные вечного храма Божия лампады.
Красивое: звезды суть убранный драгоценными каменьями света шатер.
Веселое: звезды суть блистательные в саду блаженных цветы.
Свирепое: звезды суть небесные мегеры, имеющие свои косы сияющими змеями извиты, для недопускания злых людей до неба.
Печальное: звезды суть плачевные горящего храма светила при погребении солнца.
Смешное: звезды суть летающие по синим небесным лугам ракеты.
Баснословное: звезды суть фонари богов, при которых они ночью шествуют».
После такого языкового шедевра понятна благородная гордость кургановских слов, что «российский язык кратче и словами изобильнее всех прочих европейских диалектов», понятны и заключительные «Вопросы и ответы» письмовника:
«Вопрос: Какой диалект есть самолучший?
Ответ: Карл V, римский император, говаривал, что испанским языком говорят с Богом, французским — с друзьями, немецким — с неприятелем, италианским — с женским полом, но русским языком, по мнению г. Ломоносова, со всеми оными беседовать пристойно: ибо, ежели кто прострет в него разум и с прилежанием вникнет, тот найдет в нем великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того богатства и сильную во изображениях краткость греческого и латинского языка. Славное красноречие Цицероново, великолепная Виргилиева важность, Овидиево приятное витийство не теряют своего достоинства на русском языке. Тончайшие философические рассуждения, многоразличные естественные свойства и перемены, бывающие в сем видимом строении мира и в человеческих обращениях, имеют у нас достойные и вещь выражающие речи. И ежели чего точно изобразить не можем, то не языку нашему, но недовольному в нем искусству приписывать долженствуем…»
Использованы материалы:
"Письмовник, содержащий в себе науку российского языка со многим присовокуплением разного учебного и полезнозабавного вещесловия. Седьмое издание, вновь выправленное, приумноженное и разделенное на две части профессором и кавалером Николаем Кургановым". Ч. 1, 2. СПб., 1802, 1803.
И.С. Лукаш. Российский словотолк.