Из рук Кащея выпала стеклянная сфера, глухо стукнулась об пол и закатилась под кровать. Он не обратил внимания – слабость, прокатившаяся волной по всему телу, достигла глаз и выключила свет, оставив на периферии зрения остаточные сполохи красного и желтого света. Царь мертвых стремительно погружался в сон, навеянный прозрачным шаром, тускло светившимся в подкроватном сумраке. Внутри него слабо переливался всеми оттенками белого снег, моргала сквозь тучи полная луна и изредка качались ели, осыпая с ветвей клочки тяжелого, белого покрова. Смущаясь, осторожно, откуда-то из сугробов вышел мужик с ружьем на плече, закутанный в волчий полушубок, и поправил надвинутый на глаза малахай. Он явно устал от долгого перехода, что выразилось в вальяжно-растекшейся позе, которую принимает человек, опершийся на глубоко воткнутые лыжные палки. Облачка пара поднимались над его шапкой и уносились куда-то ввысь, растворяясь в мерзлом ночном воздухе. Лес дышал зимой, похрустывал снегом, где-то совсем далеко выли волки.
К стеклянной сфере подполз кот Баюн, пластаясь так, как только могут одни кошачьи, и заглянул внутрь. Любопытная усатая морда вплотную прижалась к стеклу, слегка потревожив равновесие сферы. Мужик в малахае поднял глаза и вздрогнул, чуть не потеряв равновесие. На небосводе сияло три луны – одна белая и две желтых с вертикальными внимательными зрачками. Охотник мрачно погрозил выси меховой варежкой с пришитыми разноцветными бусинами, сплюнул и сноровисто забурился в снежную целину. Баюн с сожалением проследил его трудный путь, прокладывавший новую лыжню со скоростью хорошего снегохода, и тронул шар лапой. Внутри все завертелось, и укутанный снегом ельник исчез вместе со всем наполнением. На его место пришла другая картина, в которой Кащей шел по проселочной дороге.
Как можно ходить по пыльной колее в погожий солнечный день? Спешной рысью городского пролетария умственного труда, легким аллюром серьезного управленца или, скажем, мягким шагом интеллигентствующего завхоза, обозревающего стратегический запас солений в личном подвале? Никак нет, это невозможно. По проселочной дороге любой человек идет уверенным подпрыгивающим шагом, поднимающим маленькие облачка пыли при каждом ударе стопы о поверхность. Вокруг него расстилается многокилометровое поле с загадочными (для мягкотелых горожан) злаками, на голове греется кепка, а в глазах его проявляется разве что бесконечное небо да холмы, уходящие в неведомый горизонт. Кто бы ни был, как бы ни оказался в этой сельской до идиллии местности, все равно шаг рано или поздно станет именно таким – надо просто пройти километр или два. То же самое происходит и с иными ощущениями. Кащей шел, жарился в полуденном зное, слушал стрекот насекомых и решительно ни о чем не думал. Ему было хорошо, точнее, ему снился сон живого человека, густо замешанный на воспоминании о дне, когда ему было вот так хорошо. Это важная оговорка – память людей ненадежная штука, а если мы говорим о снах, то там и вовсе обычно творится черт знает что. И даже он, когда спит, тоже ничего не знает, такая вот непрофессиональная рогатая бестия. У Кащея сны обычно обладают кристальной ясностью – он ведь не живой человек, так что ум его не отдыхает, а мозга и вовсе нет, как и остальных органов. Отдыхать биологии незачем, а значит и помех в восприятие не вносится. Строго говоря, и спать ему незачем – разве что для того, чтобы взглянуть на мир живых через их восприятие. Это же возможно только через предельное отождествление с наблюдаемым субъектом, когда грань между ним и тобой размывается до почти полной прозрачности. Тут нельзя сказать точно, где один и другой – разве что люди по своей вечной рассеяности в таких снах крайне редко могут ощутить иное присутствие и взглянуть на мир многомерно, а вот Кащей очень даже может. Благо у него навалом стеклянных сфер, кубов, тетраэдров и других геометрических фигур.
Итак, вот они (он? Кащей? для удобства скажем так) идут, их печет солнце, и густой, пряный от трав и нагретой земли воздух мягким бальзамом окутывает легкие. Все движется в такт, убаюкивает, и вот тут происходит алхимическая реакция. У человека внутри просыпается память, улучившая момент потери сосредоточения на реальности, и он проваливается в свое прошлое. Обычно это выглядит так: где-то в области подреберья возникает легкое сосущее чувство, перерастающее в ностальгическую тоску от пейзажей, затем спазматически развивающееся гигантскими толчками в картины минувшего. Могут не проявиться детали, спутаться лица и имена, а вот эмоции нахлынут с поразительной четкостью, вызывая даже в самый жаркий день холодный до озноба пот. Не те слова, дурные (пусть даже социально приемлемые) дела, люди, ситуации, сюжеты – все вылезает наружу, шурша острыми лапками по нежным внутренностям. Человек превращается в ходячий манекен, почти натурального зомби. Перед его глазами нет уже пейзажей и красот, а вертится гигантский хоровод из осколков прошлого, рвущих его ум и сердце на сотню маленьких частей. Причем, что самое удивительное – даже если воспоминание приятное, светлое, хорошее – оно все равно вонзается внутрь раскаленным острым кончиком, проникая до самого дна. Нельзя вернуться назад, и все хорошее что было – растаяло во времени, его больше нет, как и тех людей, и тех ситуаций, и того тебя, который мог что-то такое чувствовать. Все обратилось в пыль, которой устлана эта бесконечная дорога в никуда, среди холмов и злаков, трагикомическая шутка и насмешка – существование разума, человека и вообще материального ми…
Кот Баюн с ожесточением шлепнул сферу лапой. Настройка трансляции сначала не сбилась, но после ряда последовательных экзекуций все-таки развеялась. Сфера приобрела неопределенный цвет слегка подкисающего молока и мелко завибрировала. Баюн резким взмахом вышвырнул её из-под кровати и пополз вслед за ней сам. По пути он про себя клялся и божился больше никогда и ни под каким предлогом не лезть в кащеевы сны, тем более в таком аспекте. Уже перед самым выходом неодолимая сила длинных и тонких пальцев добавила к этим мыслям паническое ощущение котенка, ухваченного за шкирку и вытянутого на свет.
- Это произвол! Я тебе не кот обычный! За что? – встопорщил усы Баюн, растопырив в воздухе лапы. Проклятый инстинкт парализовал все тело, оставив немного свободы только голосовым связкам – Ты не только мазохист, так еще и садист! Пусти!
Кащей с недобрым прищуром держал кота у своего лица, задумчиво хмуря брови. Недоброе обещание светилось в его черных глазах, подернутых сонной дымкой. Затем хищное выражение развеялось, Царь мертвых просветлел ликом и небрежно отбросил кота на кровать. Баюн с мявом подпрыгнул на пружинах, немного побегал по комнате и взял себя в лапы. Он сел, состроил рожу, и было открыл рот, но вместо этого широко зевнул, явив миру значительно большее, чем у обычного кота, количество зубов.
Кащей же вернулся в кресло, где спал все это время, и сплел пальцы под подбородком. Ему почему-то не хотелось говорить – отзвук человека из сна вытекал из него, очищая грани сознания от налипших за некоторое время осадков работы ума. Никогда не замолкающий монолог внутри головы довольно быстро порождает груз мертвых идей и представлений, которые можно удалить только непосредственным наблюдением за миром. Жизнь как континуум непрерывна, что отлично противопоставляется хаотическому безвременью бытия на другой стороне реальности. Но это так, лирика, а что можно сказать этому коту?
Он не так уже хорошо понимает людей – ему чужда реальность, на много-много частей состоящая из времени и его прямого переживания. Часы, минуты, секунды, восходы, закаты, тысячелетия и эоны – вся эта мишура причудливо сплетается, вертится, уходит и возвращается вновь, формируя в уме образ линии, по которой движется вереница людей. Ими в зависимости от внешних и внутренних обстоятельств становится каждый человек, качаясь от одного состояния в иное как сумасшедший маятник. Его движение хаотично, дергано и постоянно несется куда-то, увлекая за собой к неизбежному концу. Самое смешное, что внутри человека все эти подергивания кажутся до крайности линейными, ведь все минувшее невозможно к возвращению и исправлению. И вот тут его догоняет память, которая приносит с собой одну по сути, но разную по форме боль. Только стоит отвлечься, потеряться и вот они, люди, мечутся внутри головы между прошлым и будущим, дергаясь от одной химеры коллективного ума к другой, а их сознания всеми силами пытаются не допустить в себя мысль о конечности всего сущего. Время формирует человека в его уме, а значит и в целом, и вообще. Люди, люди - их бытие все-таки очень специфично по сравнению с остальной Вселенной. Даже мертвые во многом перестают быть людьми, ведь они вышли за пределы времени.
Во всем это легко потеряться, тем более что наш двуединый мир, тем временем, состоит из множества людей, по крайней мере, в той части, которая важна. Вопиющее несовершенство, наверное, со всех сторон. Кащей посмотрел на свои ногти, отметив про себя, что они никогда не росли. Затем легко дунул, и кот Баюн превратился в куст папоротника, растущий из неловко слепленного глиняного горшка. Пусть постоит немного, ему полезно. Человечность ему, видите ли, кажется чересчур обременительной, а кошачесть – идеальной. Слишком привязался к форме, так что пусть познает папоротниковость. Это успокаивает и настраивает на нужный лад.
Царь мертвых откинулся на кресле и закрыл глаза. Сон ему, понятное дело, был не нужен, но его почему-то неудержимо тянуло в эту линейность. Возможно, так он сможет понять, как превратиться из человека в путеводную звезду? Не все же время коротать в этом мире, состоящем из людей. Когда они станут звездами, Вселенная изменится, и колесо снова сделает оборот – в этот раз в нашу пользу, проговорил про себя Кащей, а сфера под кроватью мигнула багряными сполохами заката. Над полем садилось солнце, а ему вслед махало острыми пахучими кисточками засыпающее разнотравье.