Глава 11. КЛЯТВА
Пришла пора деревьям молодиться,
Уже под утро, в полной тишине
Вдруг стали ветки нежно серебриться
И застывали, заколдованные, в сне.
И нет уже привычного дрожанья,
Стенаний ветра над промокшею землей, —
Поднялись в празднике безлунного венчанья
Вершин короны под сказочной фатой.
Нигде не видно темных ржавых пятен,
Легли мазки на крыши и забор,
И только по двору на леденистой вате
Кошачьих лап стремительный узор.
На комсомольском собрании тогда, в октябре девятиклассники избрали Сашу в комитет комсомола, и началась напряженная общественная жизнь с подготовкой общешкольных вечеров, Зарницы, с рейдами в отряде дзержинцев, с выпусками праздничных газет.
А еще нужно было в субботу помыть полы и убраться у бабули и дома, сбегать в библиотеку, дважды в неделю — на хореографический кружок и секцию по волейболу, — и в этом кипящем круговороте школьной жизни не осталось времени ни на стихи, ни на воспоминания о летнем безрассудстве, ни о Жене.
В начале декабря легла настоящая вьюжная зима с сугробами и морозами.
Накануне у матери ломили суставы, бабушке пришлось вызвать «Скорую» — резко поднялось давление.
Рано утром Саша подошла к окну, раздвинула шторы и ахнула: — Зима.
На комитете комсомола решили не просто передать с учителями в соседнюю школу альбом районной эстафеты по военно-патриотическому воспитанию, а организовать поход на лыжах и подготовить небольшой концерт.
В среду после уроков собрались всем комитетом на стадионе. Весь реквизит растолкали по рюкзакам, учителю физкультуры достался нести толстенный альбом с многочисленными фотографиями, переданный по эстафете из приволжской школы.
Настроение было приподнято-дурашливое, подкалывали друг друга:
— Идем на задание, как диверсанты.
У Саши в рюкзаке лежали атрибуты украинского костюма, и она беспокоилась, чтобы не сильно помялся роскошный венок из искусственных цветов, который они с мамой мастерили два вечера.
Пять километров до Верхнего Еруслана планировали пройти за час, а, может быть, и меньше, потом — передача эстафеты и обратно.
— Чтобы в шесть часов вечера были дома! — директриса сама вышла на стадион, кутаясь в большой сизоватый пуховый платок.
Саша любила ходить на лыжах. Любила скорость и независимость, сосредоточенность и быстроту движений, когда все тело подчинено одной команде «Вперед и скорее!». Дыхание и ритмы сердца не дают сбоя, летишь по снегу, как сгусток неведомой энергии. И успеваешь увидеть розоватые в лучах негреющего солнца снежные шапочки на деревьях, колосящиеся изморозью ветки кустарников и засохшей травы, чудесный пейзаж застывшей реки и уснувшего леса.
Пошли через лес по новой, но уже наезженной машинами снежной дороге, срезая большой, почти двухкилометровый прямой угол оживленного движением зимнего шоссе.
Две девчонки-десятиклассницы впервые встали на лыжи. Они плелись в конце растянувшейся колонны, которую замыкал недовольный физрук.
Здесь, в излучине Еруслана деревья-великаны росли произвольными группами, бросая семена и ежегодно возрождаясь в юной поросли серебристых тополей, кленов, осин, кустарников. Они стояли здесь и сто, и двести лет назад, и видели первых переселенцев из Украины, Германии, Пензенской губернии.
И теперь с немым удивлением разглядывали бесшабашную молодежь на лыжах, полную сил, энергии и задора.
Село за деревьями было не видно, но, когда взобрались на шоссе, на горизонте возник шпиль башни, устремленный в небо.
Сашин дедушка, родившийся в Старой Полтавке еще до революции, рассказывал, что пока не поднялись сосны, высаженные после войны лесхозом на песках по берегам рек, шпиль немецкой кирхи был виден издалека за многие километры. А ночью, особенно в зимней темноте спутников на санях спасал, выводил к людскому жилью методичный, размеренный звук колокола на колокольне.
Дожидаясь отставших девчонок с физруком, остановились на железном мосту через реку Еруслан. С интересом и удивлением все стали рассматривать значительное по своим размерам и конструкции, с тремя шлюзами сооружение на высоких бетонных сваях. Внизу, под мостом бежала незамерзающая вода.
Подъемный механизм состоял из зубчатых колес и рукоятки. Вращением рукоятки приводилось в движение маленькое колесо, заставлявшее когда-то вращаться большое колесо. Сбоку был приделан шкив, через который была пропущена цепь. Наверное, с помощью цепей и проходил подъем створок шлюза.
Парни из комитета комсомола со знанием дела рассуждали о достоинствах построенного еще в 1928 году уникального сооружения, но Сашу поразило, что все конструкции имели такой современный неизношенный вид, и казалось, — все механизмы просто выключены на зимнее время. Слева от моста виднелся остов кирпичного здания без крыши
— Вот, махина! Из чугуна, что ли? — Колька погладил ладонью в серой перчатке перила.
Николая в классе избрали в комитет комсомола вместе с Сашей, посмеялись:
— Ваши окна друг на друга смотрят вечером и днем, будешь, Коленька, Сашку с комитета прямо к дому провожать!
Пока шли на лыжах, было жарко, но невольная остановка на мосту напомнила, что на дворе зимний сумрачный короткий день, торопящийся перейти в ночь.
— Смотрите, нас встречают! — закричали девчонки.
Впереди шедшей навстречу группе верхнеерусланских школьников шагал по дороге Женя.
Саше показалось, что он на голову выше всех, и, действительно при встрече она убедилась, что он вымахал вверх, изменился, что ли за те несколько месяцев, что они не виделись
Он был без шапки, в распахнутой куртке какой-то незнакомый, с густым чубом непокорных волос, упрямым подбородком, с внимательными, словно насмешливыми, серыми глазами.
— Привет! А у нас вся школа собралась, — ждем вас. Снимайте лыжи, а то по улице скользко идти, — и он, присев на корточки у ног Саши, стал расстегивать замерзшие крепления.
Ребята забрали у девчонок рюкзаки и лыжи. Сашины рюкзак и лыжи нес Женя.
Спустились с насыпи дороги, по просторной улице вышли на огромную пустынную площадь к кирхе.
Возле одноэтажных скромных домов села это диковинное здание с устремленными вверх башней со шпилем, высокими готическими окнами без стекол, освещенное лучами заходящего солнца, казалось совершенством, подаренным этому заволжскому селу, неизвестно, за какие заслуги.
Здание из красного кирпича было, словно иллюстрацией достопримечательности архитектурного изыска готического стиля какого-нибудь крупнейшего древнего города Германии, Испании или Голландии.
Снег тракторами чистили только по улицам возле домов, а кирха стояла, занесенная нетронутым снегом, такая одинокая, брошенная, что у Саши из глаз выбилась невольная слеза.
Шли длинной цепочкой по протоптанной тропинке, молча, точно боясь спугнуть вековой покой этого величественного здания, уснувшего в ожидании перемен.
К вечеру встречи в длинном теплом коридоре была наряжена раньше всех сроков высокая пушистая сосна, распространявшая неповторимый запах хвои, сверкали огоньки гирлянд, было тепло и уютно.
В небольшом классе для гостей был накрыт стол с домашними пирогами и сладостями, грелся электрический самовар.
Все выступавшие солисты двух школ пели под аккордеон, на котором играл Женя. Он тут же, без нот подбирал нужную мелодию. Зал взрывался долгими аплодисментами.
Чаепитие и концерт затянулись до шести часов вечера. Физрук пытался дозвониться до директора школы райцентра, но связь куда-то пропала. Он махнул рукой и разрешил остаться на танцы, когда директор местной школы договорилась с директором совхоза, что гостей в восемь часов вечера отвезет совхозный автобус.
— Ты очень вырос, — шепнула Саша Женьке, когда в тесноте от множества танцующих пар, их в очередной раз прижали друг к другу.
— Представляешь, у нас нет спортзала, и все уроки физкультуры у нас — на улице, в любое время года. Качаемся на турнике в перчатках. И редко, кто болеет, — он покрепче прижал Сашу к себе, обняв ее за плечи.
— Отпусти, а то ваши девчонки меня отлупят, — Саша раскраснелась после гопака, который им пришлось исполнять дважды, от выпитого чая, от внимательных глаз Жени. — А почему ваше село называют «Собачье»?
Женя нахмурился:
— Верхний Еруслан — бывшая немецкая колония Гнадентау, что в переводе на русский язык означает Благодатная роса. Она была основана где-то в 1860 году. Видишь, какое красивое название было. Вся красота рухнула, когда осенью 1941 года все немцы были депортированы. Надрывно ревела скотина в стойлах без воды и корма, потом ее не стало. Лишь голодные, одичавшие собаки бегали стаями меж опустевших заброшенных домов. Из-за этого и прицепилась обидное название «Собачье». Пойдем, побродим по улице, — он потянул Сашу в крохотную учительскую.
Саша видела, что Женя расстроился, и ругала себя за глупое любопытство, понимая, что коснулась болезненной запретной темы.
Женя подождал за дверью, пока Саша переоделась в теплые свитер, брюки и ботинки. Смеясь, сам натянул косо на лоб вязаную шапочку, и. выключив свет в учительской, они очутились на заснеженном крыльце с посыпанными речным песком ступенями.
— Мне понравилась ваша школа. И учителя, и ученики — словно большая семья.
— А аккордеонист? — Женя схватил Сашу за руку. — Пойдем в кирху.
Небо широким темным абажуром с миллиардами сверкающих лампочек-звезд укрыло горизонт, заснеженные дома, ярко освещенное здание школы и по-зимнему холодное недоступное бесхозное здание кирхи.
— Она какая-то неземная. Возле нее чувствуешь себя пушинкой, — Саша подошла к забитой досками, когда-то, наверное, нарядной и широкой двери.
— А в кирху можно войти? — почему-то шепотом спросила она.
Женя легко сдвинул болтающуюся на согнутом гвозде доску, и они протиснулись внутрь.
Вокруг все было огромно и жутковато. Сквозь дырявую крышу и пустые оконные проемы бесстрастно смотрели звезды.
Женя зажег спичку. Под ногами не было пола, только груды мусора.
— Здесь было совхозное зернохранилище. Но зерно не может храниться без крыши. Вот теперь здесь только сквозняки гуляют, — и столько горечи было в голосе Жени, что Саша снова взяла его за руку, крепко сжала, стараясь в темноте увидеть его лицо:
— Женечка, я не пойму, почему в людях, вообще в человеке, заложено это стремление разрушить, уничтожить, снести? Почему такая нетерпимость, непримиримость к красоте? Почему такое варварство в просвещенное время? Может быть, это просто темная зависть, тщательно скрываемая до времени, к таланту, уму, совершенству? Нет. Такая красота, как эта кирха, должна быть восстановлена. Должна же быть справедливость в этом мире.
— Хорошо, хоть не взорвали, как другие церкви, — Женя прижал Сашины ладони к губам, пытаясь согреть.
— Возможно, мы скоро уедем в Германию, — осторожно сказал он, — ждем вызова.
— Но ваша семья только недавно вернулись сюда, на родину из Сибири. У вас здесь дом, работа, школа, — эта новость не укладывалась в голове.
Да, Германия, Европа — это звучало, но они были так далеки с их языками, чуждым укладом жизни, своими законами и традициями.
— Женечка, не уезжай! Уговори отца и маму остаться! Ну, пожалуйста, — она схватила его за плечи, поцеловала в щеку, а потом, испугавшись, прижалась к холодной куртке носом и расплакалась.
Женя начал целовать мокрые щеки, глаза, губы, прижал к себе сжавшуюся, такую хрупкую в его руках девочку.
Голос его охрип от волнения:
— Саша, вот здесь, в стенах этого храма, клянусь, что обязательно вернусь в Россию, к тебе, и мы будем вместе. Ты мне веришь?
— Да. Я тебя дождусь, — и они застыли в объятиях друг друга среди хаоса разрушения и опустошения, в свете лунного сияния, лившегося сквозь огромные разбитые окна, истово веруя, что их клятвы обязательно исполнятся, потому, что все в этом мире не случайно.
На улице раздались громкие голоса:
— Саша! Женя! Автобус пришел, — и вскоре огни школы остались позади.
Все нахохлились в промерзшем автобусе, а потом отогрелись и загорланили песни.
Поездка всем понравилась, хотя на следующий день молодому физруку директор школы объявила выговор «за несвоевременное возвращение группы из запланированной поездки».
Начинались школьные олимпиады, потом подготовка к новогоднему карнавалу, а Саша мечтала, если не увидеть Женю, так хотя бы поговорить, услышать его голос. Но в телефонной трубке звучали лишь монотонные пустые гудки порыва связи.
Женя несколько раз приезжал с командой на районные соревнования по хоккею, лыжам, баскетболу. Саша видела его издалека, но подойти постеснялась.
Так судьбой было уготовано, что они больше не встретились в том злополучном году. И не успели даже попрощаться перед разлукой.
Глава 12. ДЕНЬ УЧИТЕЛЯ
Три желанья заветных есть у меня:
Первое — быть любимой,
Свободной быть — вот второе,
Ну, а третье — мира всем нам и покоя.
(Из песни)
Женя появился в субботу, в канун дня учителя. Этот день традиционно отмечали в первое воскресение октября, и по всей стране учителей ждали букеты, открытки, безделушки, торты, а иногда и солидные подарки от более обеспеченных родителей.
Суматошная пятница с традиционными чаепитиями в каждом классе завершились общей дискотекой в вестибюле первого этажа. Сашиных семиклассников впервые пригласили на это мероприятие, и они сначала дичились по углам, а потом разбесились в общих быстрых танцах, в полумраке зала.
Трижды пришлось объявлять последний танец, пока дежурившие учителя не выпроводили всех из школы.
Саша танцевала весь вечер. Ноги на высоких каблучках гудели, как после многокилометрового пешего похода.
Было радостно от не проходящей молодости, внутренней уверенности, гибкости тела, от теплого сумрака продолжающегося лета. И снова, как весной, хотелось умчаться на вокзал, купить билет до любой точки на карте, куда хватит денег. И налегке, без лишних вещей, сесть в поезд, слушать перестук колес на рельсах и гудки встречных локомотивов, провожать глазами постоянно меняющийся пейзаж за окнами купе, рассеянно поддерживать разговор с случайными попутчиками.
С утра Саша собиралась мыть полы. И теперь, открыв дверь, стояла перед Женей в шортах, застиранной футболке, шлепках на босу ногу и с веником в руке: девочка-подросток с длинным хвостом схваченных на затылке простой заколкой волос. Пушистые завитки на лбу, возле ушей сияли золотом в свете лучей неяркого солнца, прорвавшегося сквозь тюль восточного окна.
— Сашенька, радость моя! — Женя нежно сжал щеки теплыми ладонями, жадно поцеловал в губы. — Как я соскучился по тебе!
Гладко выбритый, загоревший, весь отутюженный, лощеный — он был неотразим.
— Женечка! Женечка, приехал! — Саша, как маленькая, повисла у него на шее, поцеловала щеку, ухо, прижалась к такому родному, сильному, зовущему сердцу, отбросив мешавший веник.
— С праздником, любимая! С днем учителя! — желание обладать этим девичьим телом, сжать нежно грудь, исцеловать с головы до ног было таким до невозможности сильным, что потребовалось немалое усилие силы воли, чтобы внести свою девочку на руках в зал, поставить на пол и, сказав: — Подожди секунду, — стремглав вылететь обратно во двор и, стоя под крышей переплетенных виноградных лоз, выдохнуть стянувшее все тело напряжение.
Женя внес в комнату пластмассовое ведро с охапкой ярко красных голландских роз: — Это тебе. И это тоже тебе, — надел, примеряя на какой придется палец, золотое кольцо с большим зеленоватым камнем — под цвет глаз.
«Подарок любовнице», — мелькнула невольная мысль.
— Я сейчас переоденусь, — Саша повернулась к окну, — но Женя еще крепче сжал ладошку с кольцом. Это было просто невозможное счастье — чувствовать тепло его вздрагивающей ладони, глядеть глаза в глаза, осязать такой знакомый запах его туалетной воды, видеть реального, взволнованного, немного растерянного рядом с собой.
— Сашенька, я тут решил немного покомандовать. Примерно через час или раньше приедут ребята из нашего села и пробьют во дворе скважину, чтобы решить проблему с поливом на следующий год. Ты занимайся своими делами. Они свою работу знают. Я сейчас уеду, но прошу собраться до четырнадцати часов. Приглашаю в Саратовский театр оперы и балета имени Чернышевского на открытие сезона — балет «Лебединое озеро». Вчера вернулся в Саратов из Москвы. Там везде афиши. Купил билеты. Ты не против? — он притянул Сашу за плечи. — Отказ не принимается. Готовься к поездке. Переночуем в гостинице, побродим по городу, посидим в ресторане. Отметим твой праздник и нашу встречу. Я поехал. У меня дела. — Он ушел, а ей хотелось плакать от невозможности совместить столько радости в несколько мгновений жизни для одного человека — для нее.
Но она не заплакала. Плакала редко. Сжав кулаки, терпела боль, обиды, одиночество.
И не сдерживала слезы — ничего не могла с собой поделать, рыдала публично, — только на похоронах Кости, бабушки и дедушки.
Уход близких, эта невозвратимость, скорбные лица окружающих, их тихие голоса, замедленная скованная суета близких, непривычные ритуалы, неземная отрешенность на лицах ушедших, эти страшные ямы на кладбище — с этим невозможно было смириться. Но приходилось. Разум не хотел воспринимать происшедшее, протестовал, и реакцией на протест были слезы. После слез, успокоительных капель, двух рюмок на поминальном обеде вдруг становилось примирительно пусто, одиноко и неспокойно на душе от недоговоренности, недосказанности чего-то важного.
Хотелось закрыть глаза, заснуть, забыться, не веря в реальность происшедшего, и проснуться вновь с мыслью, что был просто жестокий сон.
Вскоре приехала бригада. Быстро и умело трое мужчин установили необходимую технику, набрали в большие пластиковые бочки воду из крана и начали работать. Через полтора часа установили привезенный мотор, подключили шланги, и вода с синевато-желтоватым отливом хлынула под яблони.
На вопрос: — А вода не закончится быстро? — рассмеялись. — Тут под нами пресное море воды.
С понятным интересом молодые мужчины разглядывали дом, цветники, сад, пока Саша, торопливо нарезала два пакета гроздьев давно созревшего винограда.
Деловито собрав все инструменты, мастера попрощались и уехали на двух «Опелях», оставив работающий мотор и приличную горку чистейшего, без примесей грязи и глины подземного песка.
Саша оделась не по-походному: в приличные узкие брюки от делового костюма, кружевную блузку с длинными рукавами, туфли-лодочки. Волосы заплела в тугую косу.
И снова застала Женю врасплох. Войдя в комнату, он увидел перед собой стройную шатенку с сумочкой через плечо — студентку последнего курса университета. Или спокойно-уверенную сотрудницу солидного офиса. И это превращение девчонки-подростка в деловую женщину, со строгим взглядом зеленых глаз, с ее чудесными ямочками на щечках, опять заставили сердце заколотиться бесшабашно, не слушая доводов рассудка, что близость невозможна сейчас. Что нужно ждать вечера, а пока держать себя в руках, стараясь даже не касаться Саши, чтобы не взорваться от непреодолимого желания.
А на заднем сидении, на плечиках, лежало, словно притомившаяся женщина, шикарное платье из вишневого бархата, которое Саша купила на юбилей школы, и висел темный Женин костюм с белоснежной рубашкой.
— Тебе розы понравились? Саша покраснела:
— Прости, Женя, даже не успела поблагодарить. Все так завертелось: скважина, сборы, поездка. Я просто закружилась от твоего внимания.
Саша понимала, что в отношениях с Женей, по всем понятиям, она была уже опытной женщиной, — десять лет замужества, пять лет после смерти мужа. А та легкость, с которой она позволила ему с первых минут встречи опекать, ласкать ее, отдавшись и душой и телом, ни о чем не спрашивая, ничего не требуя? Эта легкость могла быть истолкована, как доступность свободной женщины.
Когда час назад перед зеркалом сушила феном длинные волосы, впервые, словно со стороны, взглянула на происшедшее с начала сентября и ужаснулась:
— Да, в селе знают, что она живет монашкой, пропадала вместе с дочерью в школе, в своем кабинете до позднего вечера. Работает в саду, огороде. Но Женя ведь не пойдет по соседям и коллегам с анкетой «Моральная жизнь учительницы Александры Алексеевны».
— А эти ее походы с учениками по родному краю? Ради чего? А, может быть, ради кого-нибудь? А поездки по городам?
Саша видела его вопросительно-удивленные внимательные взгляды, словно Женя намеревался о чем-то спросить, но сам себя останавливал.
Саша ждала, что его нетерпение спросить о том, что волновало или тревожило, прорвется при очередной встрече — за столом, в машине, в спальне, — и тогда она скажет ему просто. Просто? Все не просто:
— Верь мне, я тебя люблю, — как-то театрально. Да ничего она ему не скажет.
Если Женя уйдет, уедет, а потом через несколько лет, встретив случайно, приклеит к своим губам любезную улыбочку:
— Ну, как дела? Ты превосходно выглядишь! — она, молча, повернется и уйдет на речку, будь то зимой, весной, летом или осенью. Уйдет далеко за село, от людей и машин, ускоряющих и без того безумно несущиеся дни, недели, месяцы, годы, уйдет, чтобы остаться снова одной со своим одиночеством.
Мост через Волгу проехали неожиданно быстро, без пробок, влетели на представительную площадь областного центра, долго кружили по узким старинным улочкам Саратова с односторонним движением, чтобы вернуться к зданию речного вокзала, где Женя заказал номер и столик в ресторане.
Необходимые формальности в фойе, и они остались, наконец, одни в шикарном, на взгляд Саши, номере с видом на Волгу.
И после месячной разлуки они вновь были полны близостью, страстью, возможностью говорить глупости, даже дремать в объятиях друг друга.
Собираясь в театр, Саша на глазах превратилась из студентки в прелестную незнакомку в узком облегающем бархатном платье с глубоким декольте, почти обнаженными загорелыми плечами и спиной, с умопомрачительным разрезом на полметра сзади. Черные бархатные шпильки удлинили фигурку. На шее сверкала только тоненькая золотая цепочка.
Распустив косу, Саша привычными движениями превратила пушистую после душа копну волос в элегантную прическу. Сборы заняли полчаса.
И не было истеричной суеты перед большим зеркалом, как у его бывшей жены. Тогда было лучше уйти из комнаты, чтобы избавиться от картины нанесения слоев различных кремов, и, самое главное, не видеть рисования автопортрета с часовой подкраской ресниц, бровей, щек, губ, после чего обычное человеческое лицо превращалось в стандартную журнальную маску даже у юных девушек.
Оставив, машину на платной стоянке, быстро на такси добрались до театра.
Они медленно поднимались из раздевалки вверх по лестнице, встречая одобрительные взгляды мужчин и оценивающие взгляды женщин.
Бархат и позолота, отличный оркестр, полностью заполненные нарядной публикой партер, ложи и балконы, красота декораций, дивная пластика балета, а, самое главное, — бессмертная музыка Петра Ильича Чайковского, — Саша видела, что Женя потрясен.
Она училась в этом городе своей юности шесть лет и не упускала ни одной возможности, экономя на всем, вместе с подругами пойти послушать оперу или сходить на балет, а летом — на гастрольные спектакли известных московских театров.
Женя в Саратовском театре оперы и балета был впервые.
Во время антракта вышли на открытую террасу с широкими ступенями, помпезными колоннами величественного дореволюционного здания.
Женя накинул на обнаженные Сашины плечи свой пиджак, так как прохладный ветер с Волги напомнил, что уже давно на улице осень.
Они смотрели на ярко освещенную площадь с гигантской сохранившейся фигурой вождя пролетариата, вековыми деревьями небольшого сквера в ансамбле театра с музеем Радищева, с высотными домами по периметру. Здесь прошлое великолепно сочеталось с настоящим. Город, через который прошли революции, смены диктатур, остался городом с неповторимым, не похожим на других колоритом, индивидуальностью и шармом.
— Как ты в таком платье в школе? — спросил Женя, когда они после антракта пробирались на свои места в партере.
Саша рассмеялась:
— А булавки на что? Одну на груди застегнешь, две — на спине, одну — под коленками, и все — строгое английское платье, правда, длинное и без рукавов.
Поздней ночью ужинать не хотелось. В ресторане заказали легкие блюда и выпили целую бутылку отличного муската.
Навеселе, долго стояли, пока окончательно не продрогли от осенней свежести, на пустынной набережной, глядя на темную воду, отражающую зарево огней большого промышленного города.
Было удивительное чувство покоя, легкости и ясности во всем.
Глава 13. НАДЕЖДА
А все надежда в сердце тлеет,
Что, может быть, хоть невзначай,
Опять душа помолодеет,
Опять родной увидит край.
Где бури пролетают мимо,
Где дума страстная чиста, —
И посвященным только зримо
Цветет весна и красота.
А. Фет
Воскресный день с утра хмурился, срывался иногда мелкий противный дождик, но, переодевшись, в теплые куртки, кроссовки, брюки, пешком прошлись от цирка до памятника Чернышевскому, по местному Арбату с многочисленными уличными кафе, яркой рекламой на магазинах и лавочках.
— А вот здесь, на месте сельскохозяйственной академии напротив консерватории стояла кирха, как две капли, похожая на нашу кирху. Представляешь! В Саратове и у нас — в селе Верхний Еруслан! Но ее взорвали.
Отреставрированное здание консерватории с высокими готическими окнами, шпилями и башенками, стояло, как бы само по себе, не вписываясь в ансамбль старинных кирпичных дворянских и купеческих домов, и органично смотрелось бы, наверное, рядом с величественностью лютеранского собора.
На месте погибшей церкви бил летом причудливыми струями оригинальный музыкальный фонтан, сейчас застывший на зиму.
Прошлись по тенистым аллеям Липок, сжатых со всех сторон наступающими домами. Здесь ощутимо чувствовался неповторимый, сохранившийся аромат смеси доцветающих роз, кустарников и асфальта.
— Если бы мы не уехали тогда, 1991 году, в Германию, я бы учился здесь, с тобой, — Женя остановился перед памятником, вздохнул, — и не было бы столько потерянных лет!
Они присели на старинную лавочку под огромной лиственницей.
— Женя, ни о чем не жалей! Никто не знает, что найдешь, и, где потеряешь, как говорит моя мама. Ты обеспечен материально, независим, увидел мир, и впереди еще такая большая жизнь, — она взяла Женьку под руку, прижалась, чмокнула на глазах прогуливавшей публики смело в щеку, стерла пальцами след губной помады:
— А я жалею только об одном, что выскочила так рано замуж и не училась на очном факультете в этом замечательном городе, городе-мечте. Мне и сейчас иногда хочется сдать экзамены в университет и сидеть здесь, в аудиториях, ждать и готовиться к сессии рядом со своими юными выпускниками. Вот такая мечта.
— Хватит грустить. Пошли в кафе, закажем разных пирожных, кофе, чай, соки и порадуемся, что мы вместе! Вместе! — Женя вскочил с лавочки, обнял Сашу за талию и закружился с ней на месте под неодобрительными взглядами пожилой пары.
Выехали из города сразу после обеда, чтобы засветло добраться до дома, но «зависли» на мосту, ползли в пробке почти час. Подъезжая к райцентру, радовались, что долгожданный дождь, догонявший их всю дорогу, начал, сначала осторожно, потом все сильнее начал стучать по крышам и деревьям. Женя, успев загнать машину в пустой гараж, заскочил в освещенный коридор с уже намокшими волосами.
— Я останусь у тебя на несколько дней, ты не возражаешь? У моей тети полон дом гостей из Сибири. Пустишь в свой терем-теремок своего будущего мужа? — Женя поставил сумки, огляделся с интересом.
К этому нужно было привыкнуть, — видеть его рядом, такого большого, сильного в просторных комнатах своего дома, слушать его спокойный мягкий баритон, о чем-то спрашивать, отвечать, смеяться вместе с ним. И в то же время понимать, что все это — временно. Что его, как свободную птицу, не удержать возле своей юбки, и рано или поздно птица станет на крыло и поднимется высоко в небо навстречу своей судьбе.
— Сколько у тебя здесь книг! Целая библиотека, Женя взял сборник стихов Фета, лежащий на столе возле компьютера, раскрыл пожелтевшие листы:
Из тонких линий идеала
Из детских очерков чела
Ты ничего не потеряла,
Но все ты вдруг приобрела.
Твой взор открытей и бесстрашней,
Хотя душа твоя тиха;
Но в ней сияет рай вчерашний
И соучастница греха.
— Саша, а это ведь о тебе. А обо мне что-нибудь найдешь? Или о нас двоих?
— Так, значит, соучастница греха? Вот, что ты обо мне думаешь! — Саша легко толкнула ничего не ожидавшего Женю на диван, и тот, падая, успел схватить ее за руку, притянул к себе, сразу ощутив, как натренированное, сильное тело внезапно стало податливым, таким желанным, близким и родным, требующим и берущим, что ничего более важного для него в эти мгновения больше не существовало.
Позже, после ужина, сидя на диване, в комнате с книжными шкафами, с картинами на стенах, иконами на журнальном столике, со скромным ковром на полу, с минимумом старой мебели, Женя смотрел, как Саша привычно расчесывает копну своих длинных, до пояса вьющихся волос. Расчесывает так естественно, без всякого кокетства, как она это делала каждый вечер и до него, и будет заплетать свою косу на ночь и без него, склонив свою головку набок. Его словно озарило:
— Ведь я люблю эту женщину, — такую яркую, умную, чувственную, независимую, непредсказуемую, надежную, свободную и просто красивую.
В его жизни были разные женщины, кроме бывшей жены: немки, русские, итальянка. Но воспоминания о русской подружке из далекого заволжского села, –заводной, похожей немножко на него самого, отчаянной, красивой, заставившей его полюбить походы в библиотеку и слушать стихи, — иногда всплывали в памяти.
Мысль о встрече с ней жила подспудно, где-то в глубине сознания постоянно, даже, когда был счастлив после женитьбы на рыжеволосой еврейке, дочери скромного парикмахера с соседней улицы. А ведь женился по настоятельному требованию отца узаконить отношения с понравившейся девчонкой после двух поездок с ночевками на ближайшее озеро.
Он думал о Саше, даже, когда через год родилась дочь.
Женя знал, был совершенно уверен, что вернется в Россию, когда закончит обучение в коммерческом колледже и станет хорошо зарабатывать. Тогда отец все чаще заговаривал, словно случайно, что ему нужно обязательно побывать на Алтае, посетить могилы родителей и бабушки с дедушкой. Проведать в Волгоградской области среднюю сестру, которая вышла замуж за русского, и из-за мужа, категорически отказавшегося менять свою фамилию в документах на немецкую девичью жены, они остались в России — стране с непрекращающимися войнами, резкими скачками цен, инфляциями, с терактами в крупных городах и с разоренными селами.
Муж тети был простым крестьянином, который не вылезал сутками круглый год из старенького ДДТ на необъятных полях целинного совхоза, а когда совхоз развалился, стал фермером с вечными проблемами нехватки кормов, денег, изношенной техники, кредитами, ссудами.
— Женя, посмотри, что мне ученики подарили, — Саша стояла на пороге спальни босиком в тонкой ночной рубашке до колен, под которой было только загоревшее тело. Его недотрога и пылкая любовница одновременно, скромная учительница, за мгновения превращающаяся в элегантную особу, аскет в быту и восторженная любительница поэзии, сельчанка, посещающая города из-за любви к путешествиям или лишь по необходимости, мечтательница и великая труженица, — это была его Саша.
Она, погасив свет в спальне, включила картину, где причудливая игра света и теней создавала иллюзию набегающих волн у далекого тропического острова на фоне заходящего солнца. И они, после такого насыщенного впечатлениями дня, заснули под несмолкающий шум прибоя.
И только глубокой ночью, проснувшись, Женя выдернул шнур из розетки, в полной темноте и тишине слушая ровное дыхание своей любимой женщины.
Утро было свежим и чистым после прошедшего ночью дождя. Капли застыли на все еще зеленых листьях деревьев, падая на волосы, плечи при неосторожном прикосновении холодными пульками приближающейся осени.
— Не желаешь ли, милая Сашенька, после уроков совершить со мной еще одну поездку по историческим местам района? — Женя принес из машины спортивную сумку, достал пачку своего кофе, за неимением турки сварил кофе в литровой эмалированной кружке. Саша заварила себе чай из пакетика:
— А грязь на дорогах? — школа была далековато, но она спокойно за двадцать минут успевала до начала первого урока.
— Я тебя подвезу, — начал Женя, но Саша, схватив сумку, помахала рукой уже в дверях:
— Я поеду с тобой, хоть на край света. Жди в четырнадцать часов, — и убежала.
Дождавшись девяти часов, Женя взялся звонить сначала в Москву, потом — в Волгоград, потом — снова в Москву по разным номерам. Все это заняло уйму времени.
— Нужно заплатить за переговоры, — машинально подумал Женя, набирая очередной столичный номер, но представил, как это может оценить Саша, и, сказав про себя: «Проспишь все на свете», — решил, не откладывая, во время совместной поездки, рассказать ей о своих планах.
Иногда, особенно во время длительных летних утомительных переездов по разбомбленным, неустроенным сотням километров дорог приходила подспудно мысль: « А не поторопился ли ты сюда, на свою бывшую Родину, поддавшись меланхолии детских и юношеских воспоминаний, настрою тех незабываемых лет, понимая, что вырос на русских народных сказках, поэзии и прозе великих русских писателей и поэтов? Ведь стремительный двадцать первый век успел перекроить сознание многих, что мы все — дети мира! А та волна переселения, которая подхватила, сорвала с насиженных мест, выплеснула в города и поселки далекой Германии тысячи всколыхнувшихся, взметнувшихся семей, откликнувшихся на призыв зова крови предков? Смогла ли она заставить заглушить все восстающие в душе сомнения и переживания надеждой на безоблачную жизнь?»
«Буду мемуары на старости лет писать — вот тогда и отвечу на все эти вопросы, а пока буду просто жить, как решил, и любить, пока могу», — решительно захлопнул записную книжку, поднимаясь из-за стола.
Глава 14. ЗАВОЛЖЬЕ
Опавший лист дрожит от нашего движенья,
Но зелени еще свежа над нами тень,
А что-то говорит средь радости сближенья,
Что этот желтый лист — наш следующий день.
Как ненасытны мы и как несправедливы:
Всю радость явную неверный гонит страх!
Еще так ласковы волос твоих извивы!
Какой живет восторг на блекнущих устах!
Идем. Надолго ли еще не разлучаться,
Надолго ли дышать отрадою? Как знать!
Пора за будущность заране не пугаться,
Пора о счастии учиться вспоминать.
А. Фет
— Женя, ты дома? У меня новость! — Саша влетела в комнату, сбросив туфли у порога, схватила Женю за руку, потом, увидев удивление в его глазах, отпустила, присела на диван напротив стола.
Щеки от быстрой ходьбы, свежего воздуха разрумянились, она была взволнована.
Женя убрал ежедневник. Телефонная линия была занята:
— Что случилось? За тобой кто-нибудь гнался?
— Женя, помнишь, мы тогда летом убедились, что ход подземный существует, а нам ведь не верили! Представляешь, сегодня трактор копал канаву под водопровод в парке. Да, у нас в парке начато строительство церкви, Она будет кирпичной, за зданием кинотеатра «Еруслан», в самом центре села. Там земля освящена. И вот, трактор чуть не провалился в подземелье. Значит, действительно, от дома священника до старой церкви был прорыт ход!
Саша снова схватила Женину руку:
— У нас полшколы с уроков сбежало, а у меня завуч на уроке сидела.
— Сашенька, давай обедать. — Женя встал из-за стола, — Я тут у тебя немножко похозяйничал — налепил пельменей по-сибирски. Надеюсь, ты не откажешься попробовать мою стряпню?
Саша, стремительно войдя в комнату, не обратила внимания, что стол в зале сервирован на двоих, а из кухни доносятся аппетитные запахи свежей зелени, лука и вареного мяса.
— Ты готовить умеешь? Прости меня. Я из-за этой новости даже за хлебом не зашла, А тут пельмени. Да здравствуют пельмени!
Она была взволнована, и Женя увидел снова ту девчонку- атаманшу, которую когда-то в начале апреля встретил после рыбалки на Чернышевском пруду в двух километрах от села. Она накачивала спущенное колесо велосипеда, но безрезультатно, оно было проколото. Рядом на дороге лежали связанные удочки и стояло ведерко с рыбой.
В классе это была строгая примерная отличница на первой парте, которая целую неделю добровольно носила ему учебники в феврале. А здесь, в степи, он как бы вновь познакомился с ней, когда Саша в лоб спросила, сверкнув своими кошачьими глазами:
— А ты любишь стихи? А книги читаешь? Я обожаю Евтушенко, Вознесенского, Смелякова! Знаешь, когда я в третьем классе прочитала книгу Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна», мы с мальчишками угнали у деда на Еруслане лодку и втроем доплыли до Песчанки. Хотели до Волги, но нас нашли на третий день. Ты знаешь, сколько Еруслан делает поворотов? До Песчанки по прямой — пять километров, а мы три дня через камыши пробивались.
Они с Сашей вели велосипеды рядом и беседовали, будто были знакомы с детства.
Как она отличалась от Жениных сестер, которых: во-первых, никогда бы не отпустили без взрослых рано утром на речку, во-вторых, они любили поспать и целый день сидели возле матери, в-третьих, никто не хотел учиться езде на велосипеде. Женя был в семье средним, Старшая сестра Эмма перешла в десятый класс, у нее остался парень в Сибири, с которым она переписывалась. А младшая, Вика, была маменькиной дочкой, шила куклам платья и часто болела.
Саша была выдумщицей и заводилой во всех делах.
В апреле грязь быстро подсохла. Саша уговорила отца дать два тонких сосновых бревна от будущего забора и сделать волейбольную площадку на пустыре за их двором. Мальчишки под руководством Саши вкопали эти столбы, натянули сетку из ДОСАФа, сделали разметку мелом, сложились на мяч, и уже с первого мая бились по волейболу улица против улицы.
Учителей не было. Сетку на ночь не снимали, никто ее не трогал. Это была их территория.
Потом летом сделали на реке шалаш, ловили рыбу, варили уху, пробовали запеченную в глине рыбу, даже вареные ракушки, жарили на прутиках соленое сало.
Эта девчонка стала сниться по ночам. Когда играли поздно вечером в ремня, ему отбивали кожу на ладонях, — до пятидесяти ударов за вечер ремнем за отказ отдать Сашку.
Ей нравилось получать записки, и он придумывал причины, чтобы, кроме рыбалки, речки и волейбола, встретиться с ней.
Это она притащила его в библиотеку.
Сейчас, с высоты своих тридцать пять лет, он понимал, что это было временем прощания с детством, когда все просто, беззаботно и очень серьезно одновременно.
Эта сохранившаяся искренность, открытость в женщине, стоящей на пороге своего расцвета в тридцать пять лет, волновали его. Саша была или исключением из природных правил, или, наоборот, природа пыталась подсказать ему, что можно сохранить молодость тела, сохранив молодость души, свежесть восприятия, детскую непосредственность, доброту, увлеченность, только, не ведая злобы и зависти, живя в согласии с собой и миром, насколько это возможно.
Как все это сохранилось в Саше, он не знал. Он был далеко от нее не только в измерении расстоянием, — далек и в мыслях, потому, что не разглядел ее сущности тогда, будучи молодым, глупым, самовлюбленным мальчишкой, хотя чувствовал инстинктивно, что она не такая, как все: чистая, доверчивая, с завидной силой воли, целеустремленности.
Она и учительницей стала, подчиняясь подсказке свыше: иди и учи.
— Женя, ты меня не слушаешь. Когда я вышла замуж и перевелась на заочное отделение университета, меня, студентку второго курса мехмата, взяли по знакомству библиотекарем. И осенью, когда заведующая была в отпуске, я уговорила девчонок-библиотекарш залезть в подвал.
Он всегда был закрыт на такую огромную щеколду и замок, сохранившиеся, наверное, с дореволюционных времен. Зимой печки топили углем и дровами, но, когда мы открыли крышку, в подвале было пусто, валялся разный хлам: списанные книги, старые журналы. Но, что интересно, в полу была заколоченная дверь. Как мы не пытались подцепить толстые доски, у нас ничего не получилось, а потом привезли уголь и дрова, и подвал завалили. Через год ушла в декретный отпуск, родила дочку Аннушку, и мне, честное слово, стало не до подвалов.
— Женечка, давай представим, что если там есть дверь, то за ней может быть и потайной ход. Предлагаю: давай залезем и посмотрим.
— Нет, нет, Сашенька. Хватит с меня и того случая, — на голове шрам остался, где зашивали.
— Дай, я посмотрю, — он склонил голову, и Саша, почти касаясь его грудью, стала раздвигать пальцами непокорный чуб.
Женя замер от этой пронзительной ласки и, схватив на руки: «Ты что, с ума сошел! Вдруг кто-нибудь придет!» — крепко обхватившую его за шею Сашу, отнес на раздвинутый в спальной диван.
Каждое прикосновение было колдовством, било током до невозможности устоять.
— Женька, пусти! Пользуешься преимуществом, что сильнее меня! Женя, спустимся в подвал и все там осмотрим завтра, хорошо? — он ослабил свои объятия, и она вынырнула из-под него, поправляя взлохмаченные волосы.
Женя встал:
— Саша, нам нужно совершить одну деловую поездку, пока не стемнело. И в дороге поговорим, — Женя вышел на улицу выгонять машину из гаража, а Саша, взглянув в зеркало на свои покрасневшие щеки, вздохнула: — Обиделся.
Они выехали из села по трассе на север.
— Неужели в Верхний Еруслан? Зачем? К тете знакомиться, — так сказал бы заранее, чтобы оделась приличнее. Отпадает.
Когда машина промчалась по новому мосту через Еруслан и резко свернула на песчаную грунтовую дорогу среди почти барханов до самой реки, оставив село позади, Саша не выдержала:
— Женя, там впереди — только брошенные села. У тебя там друзья?
Слева темной стеной среди песков и степи высились уходившие вдаль на несколько километров ровные ряды уже взрослых сосен.
— Провезу тебя, Сашенька, на своем «Баварце» по старинному чумацкому тракту. Историю учила? Знаешь своих предков? Помню, когда-то ты говорила, что у тебя все родственники по линии отца — украинцы.
— А бабушка — донская казачка со станции Себряково, мама — из Московской области, — добавила Саша.
Женя рассмеялся:
— Тут, в нашем заволжском краю все давно живут в дружбе и согласии: русские, украинцы, немцы, казахи, татары. Саша, я тебе сказал на Эльтоне, что вернулся в Россию, чтобы заняться восстановлением кирхи. Я — представитель одной очень солидной фирмы. Когда окончательно решил вернуться в Россию, меня порекомендовали в эту фирму, как хорошо знающего русский язык. Мне нужно изучить экономическую ситуацию в этом перспективном в будущем районе Заволжья.
— Знаешь, откуда у меня деньги, независимость? Нет, не думай, я — не миллионер и не шпион. Когда после окончания колледжа поступил на работу в приличный банк, повезло удачно вложить сбережения отца в перспективные акции французской нефтяной компании, начавшей разведку нефти и газа на территории нашего района. Нефть нашли, и начали разработку возле села Черебаево. Ты об этом знаешь. Нашли огромные запасы нефти в районе села Харьковка, но разработку пока прикрыли.
— Нефть ищут и добывают в Сибири, на Дальнем Востоке — это очень большие затраты, а здесь — в пяти километрах железная дорога, практически рядом — нефтеперерабатывающие заводы Саратова и Волгограда, ветка — Астрахань — Москва.
— А потом — наша поездка на Эльтон. Возникла дерзкая идея — построить рядом с существующим с 1945 года санаторием, где мы были, причем, в кратчайшие сроки, новый санаторий с современным оборудованием на уровне израильских санаториев на Мертвом море. Сейчас я этим занимаюсь. Много организационных вопросов, но необходимые работы уже начались.
— Сашенька, моя идея понравилась. Предварительные расчеты положительные. Мы будем строить санаторий на Эльтоне.
Машина мягко шла по проселочной дороге, заросшей травой, ныряла в небольшие балки. Кустарники хлестали по стеклам ветками с теряющимися на дороге листьями, а в хороводе встречающихся деревьев все чаще вспыхивали золотом независимые осинки.
— Сашенька, ты что-то побледнела? Тебе плохо? — Женя остановил машину на высоком берегу реки. Сашу просто укачало на бесконечных подъемах и поворотах.
Она спустилась по влажной глине к самой воде. Слегка подташнивало, но стало легче, когда, заглянув в сумрачный полумрак еле-еле движущегося течения и увидев свою бледную физиономию, умылась и постояла несколько минут на легком ветерке, не вытирая лица.
Женя стоял наверху, возле машины и ждал. Протянув руку, помог взобраться на бугор:
— Тебе лучше? Может быть, вернемся?
Все услышанное от Жени вдруг сложилось неожиданно для Саши в обидные до боли слова: — Совместить полезное с приятным.
Полезное — это работа, очень ответственная работа серьезного умного предпринимателя, возможно, даже громко — бизнесмена. Да, да, это вам не кафе или магазин модной одежды открыть. Газ, нефть — это серьезное поле деятельности для серьезных мужчин.
— Ну, а приятное, — встретиться неожиданно на дороге с бывшей одноклассницей и провести с ней несколько свободных, в напряженном графике переговоров, совещаний, поездок, вечеров.
— А сегодня ты куда собрался? — ей захотелось пройтись без машины, пешком, по дороге, вдыхая свежий после ночного дождя грибной запах преющей листвы, каких-то запоздалых полевых цветов, шуршащего камыша, и слушая переговоры ветра с верхушками огромных тополей.
— Сашенька, как здесь хорошо! — он притянул ее к себе и стал целовать страстно в шею, щеки, губы. — Я тебя люблю! Все мои проблемы сразу куда-то уходят, я просто перестаю о них думать рядом с тобой. Тебя невозможно не любить. Выходи за меня замуж.
Саша вздохнула:
— Ты хочешь видеть рядом с собой постоянно постепенно стареющую женщину?
Женя отрицательно покачал головой:
— Не забывай, Сашенька, мы с тобой — почти ровесники, Я старше тебя почти на два месяца, Мы будем стареть вместе, но это будет потом, не скоро. Мы должны объехать весь мир. Успеть воспитать наших детей, Ты должна родить мне сына, или двух. Или трех, как получится, — добавил он.
— Говори «Да», а то, как в сказке, сейчас бросимся оба в омут с высокого бережка вниз головой…
— Кто-то в омут, а я — вон на ту гору, — и она потянула Женю за руку на высокий, уходящий вдаль рукотворный вал — плотину, с которой открылась и панорама реки, и огромный луг, заросший кустарником
— Ты не ответила! — северный ветер здесь был задиристым, пытаясь пробраться через куртку до разгоряченного тела.
— Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в краю далеком я буду тебе чужой, — пропела Саша, дурачась. — Свобода и независимость — вот лозунг мой и солнца! Я тебя тоже очень люблю, Женька! Слышите все — люблю! — тошнота прошла, голос звенел.
Женя схватил ее за плечи:
— Саша, я серьезно все сказал!
— Да, Женечка, да, да, да! Но все будет потом. А сейчас, представляешь, вот на этом самом месте начался мой самый первый трехдневный поход с ребятами по нашему району, за который руководителю похода, то есть мне, объявили строгий выговор за опоздание на десять минут на письменный экзамен по математике. Женя, это был незабываемый поход. Все помню, хотя прошло столько лет, — она улыбнулась. — Понятно, Женя, тебя интересует Валуйская система искусственного орошения, построенная в 1881 году. Поехали, посмотрим, что от нее осталось. Господи! Прошла целая вечность, как мы тут на жаре плавились.
— Любимая хулиганка, — подумал Женя, плавно трогая машину с места, — но с ней не соскучишься.
Перед поездкой Женя просмотрел архивные документы по истории орошения в Заволжье.
В далеком 1879 году в район Самарского Заволжья была направлена водная экспедиция министерства земледелия и государственных имуществ под началом генерал-майора И. И. Жилинского. После изысканий в бассейне реки Еруслан было определено место будущего орошаемого участка в долине рек Соленой и Белой Кубы близ села Валуйка. В 1881 году работы были завершены. Протяженность плотин составила четырнадцать верст, оросительных валов — двадцать шесть верст, магистральных каналов и их ветвей — сорок пять верст, а всей сети — сто шестьдесят две версты.
Это была грандиозная стройка. И, учитывая, что все земляные работы были произведены практически вручную за такой короткий срок, сегодня, в век развития высоких технологий, невольно удивляешься искусству инженеров конца девятнадцатого века, от которых требовались большие знании при устройстве правильного орошения с необходимыми при этом сооружениями, плотинами, прудами, водоспусками, шлюзами, дамбами. Все эти тонкости ирригационных сооружений Женя видел на фотографиях в архиве.
Выйдя из машины, они прошлись по широкой и высокой плотине самого главного некогда сооружения. По обеим сторонам росли вековые, кое-где не выдержавшие гнета времени вербы.
Выглядела плотина так, как будто ее построили вчера, а не сто с лишним лет назад.
Подошли к строению из красного кирпича, напоминавшему часовенку с фигурными башенками по карнизам, без крыши и сгнивших полов, с непонятным знаком на фигурном фронтоне. Знак был из металла грубой кузнечной ковки, чем-то напоминавший букву S.
Саша вспомнила, как они поставили в первую ночевку, неподалеку от этого шлюза, на берегу журчащего канала свои палатки. И она категорически запретила подходить и заглядывать в глубину бетонного колодца, покрытого темной зеленью, а тем более подходить по оставшимся гнилым бревнам пола к стенам, исписанным снизу доверху именами, фамилиями побывавших здесь ранее туристов.
Наловили рыбы, и пока закипала уха, все долго спорили, кто строил: русские, немцы или американцы, ведь знак, по их мнению, был знаком доллара.
Вокруг было безлюдно. На местах некогда процветавшего Посевного остались только развалины, заросшие бурьяном, и всего несколько уцелевших домиков, в которых доживали старики.
Такое же запустение встретило их на месте первой сельскохозяйственной опытной станции в стране имени П.П.Костычева.. так называемом ВОМСе.
С деятельностью некогда знаменитой на всю Россию и Европу Валуевской опытно-мелиоративной станции были когда-то связаны имена таких известных ученых, как почвовед Павел Андреевич Костычев и Василий Васильевич Докучаев, генетик Николай Иванович Вавилов и многие другие.
Здесь проводились научные опыты по выведению новых сортов кормовых и зерновых культур, выявлению наиболее благоприятных способов орошения в засушливой степной зоне по вопросам осушения и рассоления почв. Когда-то здесь были оранжерея, разбит великолепный виноградник.
Все это они знали и просто, молча, созерцали.
— Знаешь, — после долгого молчания заговорил, наконец, Женя, — в конце пятидесятых годов, когда с российских немцев были частично сняты ограничения на переселение, на Волгу стали возвращаться депортированные в 1941 году немецкие семья. В свои родные села немцам было запрещены возвращаться, им там отказывали в прописке, поэтому приходилось искать села, где можно было поселиться хотя бы поближе к родным местам.
Одним из таких пристанищ стали поселки Посевной, Шпаки, Старый Хутор, Директор совхоза «Посевной», невзирая ни на какие указания сверху, лично ездил по районным инстанциям и добивался для немцев, возвращающихся на Волгу, разрешения на прописку. Среди первых немцев, прибывших в 1956 году, были и мои дальние родственники Вебер.
Когда подрастут наши сыновья и дочери, я посажу их в машину и покажу весь район, его достопримечательности, чтобы знали историю своей малой родины, а не только места купания и пикников с шашлыком, — Женя посмотрел на Сашу. Согласна?
— Нет, Женечка, не согласна. Твои чада, пристегнутые в креслах безопасности, или позже, подпрыгивающие на больших кочках, будут сиротливо смотреть на мелькающие за окном деревья и думать, когда же их больным на голову родителям надоест пылиться по разбитым дорогам и они соизволят вернуться в цивилизацию, к телевизору и компьютеру от этих осколков прошлого.
— Нет, нужно еще в юности, пораньше, пройти пешком, проехать на велосипеде или на лошади по нашему Заволжью. Чтобы с рюкзаком за плечами, с фляжкой воды, с ночевками у костра, с ранним подъемом и купанием в росе, днем под палящим солнцем на выжженной степи, душой понять тех, кто пришли сюда в давние годы. Построили села и церкви, голодали от неурожая в засуху, выстояли все войны, не озлобились, а только окрепли в своей вере.
— Вот таким я вижу будущее для своих детей и учеников, которых водила и буду водить в походы. Согласен?
— Согласен, — Женя понял, что он до конца уверен в Саше, как в себе.
Он молчал всю дорогу, молчала и Саша, в темноте салона машины, освещенной лишь таинственным свечением приборной доски, глядя на убегающие под фары километры дорог.
— Прорвемся, — сказал Женя, когда проехали на обратной дороге мост через Еруслан, — мы — оптимисты! Правда, Сашенька? Нам нужно многое успеть в этой жизни. И я уверен, через годы, в ближайшем будущем люди из-за нехватки продуктов питания — хлеба, молока, мяса — обратят поневоле внимание на наши бескрайние просторы. Будет разработана и осуществлена специальная программа обводнения засушливых земель Заволжья. И одним из брендов на товарных марках зерна станет силуэт нашей вознесшейся к небесам кирхи, не как церковный символ, а символ новой целины, символ возрождения Заволжья, символ возвращения к историческим истокам.
Рано утром, складывая вещи в сумку, Женя был собран, подтянут, готов к дальней дороге. Отказался от завтрака, выпил только чашку кофе:
— Не обижайся, Сашенька. Сегодня я не зову тебя с собой. На машине до Москвы — тяжело без привычки. И запомни: ты для меня — гавань, куда все моряки из дальних походов обязательно возвращаются. Люблю тебя и верю тебе. До встречи, любимая!
Глава 15. ОЖИДАНИЕ
День проснется — и речи людские
Закипят раздраженной волной,
И помчит, разливаясь, стихия,
Все, что вызвано алчной нуждой.
А. Фет
Через неделю после отъезда Жени Саша собралась в свой методический день, в Саратов. Автобус был наполовину пуст. Попутчики кутались в шарфы, сидели в куртках с надвинутыми капюшонами.
Пришедший с севера циклон завалил рыхлыми влажными клоками снега вовсю еще зеленеющие деревья и кусты, и пригнутые к земле тяжестью, цветы на клумбах выглядывали обиженно и недовольно.
Оделась потеплее: одно дело — мчаться в сверхсовременной машине по разбитой дороге, другое — прыгать на колесе, на жестком сидении устаревшего «ПАЗа» под грохот всех раскрученных гаек, болтов, не закрывающихся окон.
В рабочий день в Саратове после девять часов было немноголюдно, все бежали по своим делам, не глядя по сторонам.
В хозрасчетной поликлинике возле Крытого рынка тоже не было очередей одиноко сидели возле кабинетов по одному человеку.
Саша собралась пойти на прием к терапевту, но медсестра регистратуры, услышав жалобу на появляющуюся тошноту после еды, посоветовала провериться, прежде всего, у гинеколога.
Раздеваться и лезть на кресло не хотела, но возле кабинета никого не было, и она решилась.
Приговор был однозначный — шесть или семь недель беременности, предварительно — мальчик.
Эта новость заставила густо покраснеть, когда после расспросов пожилая располневшая врач улыбнулась:
— тридцать пять лет — отличное время для рождения второго ребенка. Позвоните скорее, порадуйте папочку. Вам необходимо быстренько встать на учет по месту жительства.
Вот этот фактор — стать на учет по месту жительства да побыстрее — был одним из неприятнейших. Не станешь — не получишь декретного отпуска. А появление в больнице в известном кабинете — бомба немедленного действия с разлетом осколков-вопросов «А кто отец ребенка?» по всему селу.
Потом располневшая фигура, торчащий живот и кривлянье учеников на уроках и переменах за спиной, комично изображающих изменившуюся походку учительницы математики.
Все это смутило Сашу лишь на секунды раздумий, — она все переживет, перетерпит. Для нее даже не стоял вопрос — рожать или нет? Она уже думала о нем, о своем будущем малыше, хотя до его рождения нужно было прожить еще почти год.
— А вот Женя? Как быть с ним?
Новый сотовый телефон, подарок Жени, лежал в сумочке и словно дразнил: «Позвони. Все равно придется». — Подумав, Саша решила пока Жене ничего не сообщать.
Она решительно направилась к модному кафе напротив здания цирка, осторожно, то ли позавтракала, то ли пообедала, — ведь впереди предстояла двухсоткилометровая дорога. И никто не мог подсказать, как малыш отреагирует на долгую тряску по избитому машинами старому асфальту.
Добралась благополучно и сразу растворилась в крепком сне, осознав, наконец, что вся жизнь теперь будет наполнена не только беспокойством за здоровье и благополучие дочери в далеком областном центре, ожиданием возвращения Жени.
Самое главное волнение сейчас — за нормальное развитие малыша и чудо его появления.
На другой день после уроков Саша отправилась в поликлинику, решив ничего не откладывать на потом.
Слух распространился по больнице немедленно.
Не успела Саша поставить чайник на плиту и помыть руки, как прибежала, видимо, не заходя домой, мама. На ней под плащом был виден белый халат:
— Саша! Ты действительно беременная? Она налила в бокал из чайника не успевшей даже нагреться воды, выпила, села на стул.
— Да! А что? — Саша поставила на стол банку с медом, конфеты, какие-то фигурные печенья.
— Ты не можешь рожать! Тебе уже поздно! А вдруг осложнения? Аннушка осталась без отца, а если с тобой что-нибудь случится? — мама била точной наводкой по самой больной точке.
Когда тряслась в автобусе, эта мысль тоже мелькнула.
— Не нужно думать о плохом. Буду думать о Женечке, — Саша налила чай в бокалы, присела к столу.
— Сашенька, ты разумная девочка! Не делай глупостей, доченька! Поживи для себя. Ты же любишь путешествовать, а здесь свяжешь себя на всю оставшуюся жизнь. Тридцать шесть плюс двадцать, — тебе будет пятьдесят шесть лет, когда ребенок вырастет. И кто ты будешь? Старушка-пенсионерка с минимальной копеечной пенсией. Хотя зачем я все это говорю? Ты, все равно, решишь по-своему. Пойду домой, — отца порадую, — и она ушла, забыв свою сумку на стуле в прихожей.
— Мамочка, самый близкий и родной человек, заменившая ей всех подруг, — даже тебе я ничего не сказала о Жене, — Саша вздохнула, — все, что было с ним — их недолгие встречи, разговоры — были настолько личными, сокровенными, что остались в самом надежном тайнике — в ее памяти.
Саша никогда не понимала своих ровесниц, которые на другой день посвящали своих подруг в обсуждения подробностей свиданий, объяснений в любви и даже постельных сцен.
— Пусть говорят, что хотят, — это их личное дело, но без моего участия, — так она объясняла отказ слушать последние новости села.
С мамой они говорили обо всем, сидя на диване перед телевизором, за столом на кухне, вызывая откровенную ревность отца, демонстративно уходившего от разговоров с газетой в другую комнату.
— Привыкнут к моему положению, — Саша опять посмотрела на два молчащих телефона, стоящий и лежащий сотовый, на столе.
— Ничего не скажу, — решительно села за компьютер готовиться к урокам.