***
Нам с сестрой не довелось увидеть ни одного из двух своих дедов. Оба они: и отец отца, и отец мамы умерли еще до нашего рождения. Каким-то неведомым детским чутьем в младые годы часто ощущалось их отсутствие, и в повседневной жизни нам их, видимо, недоставало. Помню, как завидовал тем, у кого был хотя бы один дед. Позднее, уже став дедом, на себе почувствовал необходимость и важность живого взаимного влечения: к внукам и со стороны внуков. И понял, что для человека внуки – это особое поколение.
В садик нас не водили, и в детстве нашим воспитанием занимались бабушки. Точнее, бабушка и прабабушка по материнской линии. Обе именовались одинаково: Марии (они и родились в одном месяце, в июле, по старому стилю). Прабабушка Мария, 1885 года рождения, приходилась родной тетей бабушке Маше, появившейся на свет Божий в последний год девятнадцатого столетия. К описываемым событиям она осталась, в сущности, одинокой, потерявшей в войну и другие лихолетья «всех и вся»: всех близких родных, за исключением малолетней внучки и племянницы Марии, все нажитое годами имущество и жилье. Ее близкие либо погибли на войне, либо умерли от болезней, а изба в Русаках, в которой проживала перед войной, сгорела зимой сорок четвертого во время зимнего наступления Красной Армии. Мужа прабабушки звали Василием Тимофеевым. Из всех рожденных в их браке детей выжили дочь, Александра Васильевна, 1913-го года рождения, и ее старший брат Иван Васильевич, 1913-го года рождения. Привезенную на лето к бабушке накануне войны, да так и оставшуюся с ней на все годы военного лихолетья совсем еще крохотную внучку Нину, 1940 года рождения, после войны удалось устроить в детский дом в Плюссе, а затем, после окончания семилетки, Нину перевели доучиваться в Печерский детдом. Из Книги Памяти известно, что родители Нины, мама Александра Васильевна, и отец Федор Петрович Самолетовы, погибли под Ленинградом. Они оба работали на Ижорском военном заводе в городе Колпино. Александра Васильевна погибла во время одного из многочисленных артобстрелов города фашистами в феврале 1942-го: передовая проходила буквально по окраине города. Ее фамилия высечена на гранитной плите на воинском захоронении ижорцев, погибших при обороне Колпина. Такая же печальная участь постигла ее мужа Федора, бойца 72-го Ижорского батальона, только произошло это еще в первую военную осень, 11 октября.
Судьба сына тоже оказалась трагической. До войны он работал на железной дороге путевым рабочим с окладом 200 рублей в месяц. В первые недели войны железная дорога была разрушена и немцами не восстанавливалась. Оставшиеся на станции работники занимались сельским хозяйством, что бы как-то выжить. В 1943-м он добровольцем ушел к партизанам Германа, в 3-ю партизанскую бригаду, в которой провоевал до февраля сорок четвертого. В армию его призвали только в июле того же года. Он прошел проверку в запасном полку, после чего был направлен для дальнейшего прохождения службы в 229 стрелковый полк. Дома у него оставались маленький сын, жена и старенькая мать. Впрочем, дома к тому времени никакого уже не было: все постройки на станции Русаки, где они проживали, сгорели или были разрушены во время артобстрелов. Вернувшиеся с выселок жители вынуждены были выкапывать землянки и жить в них. В похоронке, которую получили осенью сорок четвертого, говорилось, что Васильев Иван Васильевич пал смертью храбрых 29 сентября 1944 года и похоронен с воинскими почестями в Цесисском районе Латвии. Но некоторое время спустя жена Ивана получила от него письмо, в котором Иван сообщал, что он был ранен и находится в госпитале. Точное содержание письма неизвестно. Документы архива МО говорят о том, что после излечения Васильев Иван Васильевич 1913 года рождения, уроженец д. Гороховая гора и проживавший на станции Русаки вместе с пополнением влился в состав 53-й Гвардейской стрелковой краснознаменной Тартуской дивизии. Там он был зачислен в четвертую роту 2-го батальона рядовым бойцом-стрелком. Говорят, от судьбы не уйдешь... И 24 января при штурме немецких укреплений на Курляндском полуострове он был убит. Из подробностей гибели Ивана и его однополчан известно лишь то обстоятельство, что в тот день немцы перешли в контратаку и выбили красноармейцев с хутора. Это произошло так стремительно и с таким мощным огневым налетом, что оставшимся в живых бойца батальона не удалось вынести тела убитых. Не удалось сделать это и похоронной команде. Противник даже близко не подпускал к хутору, огнем пулеметов и минометов все сметая на подступах к нему. Погибшие бойцы оставались в немецких траншеях несколько дней незахороненными... Обо все этом говорится в Акте, составленном командиром 1-го батальона 161-го гвардейского стрелкового Ордена Александра Невского полка майором Поповым С.Н. 26 января 1845 года... К сожалению, судьба сына Ивана Васильевича и его жены неизвестна. Но известно, что в послевоенные годы из всего большого семейства прабабушки в живых остались лишь она сама и ее маленькая внучка Нина Самолетова.
Грамоты прабабушка не знала совсем, но считать умела. После освобождения от фашистской оккупации, скитаясь с девочкой по людям и по свету в поисках пропитания и крова для себя и для своей крохотной внучки, Мария Никитична оказалась, в конце концов, в семье ее единственной племянницы Марии и ее мужа Николая Герасимовых. Как пришла однажды вечером к ним переночевать, так и осталась у них жить-поживать до глубокой старости, как близкая родственница. Прабабушка Мария по прозванию "Гороховка, от названия ее родной деревни Гороховая гора", старалась оказывать всяческую помощь своей новой семье. А знала и умела она многое: вязать, прясть, делать заготовки на зиму и даже ткать на самодельном ткацком станке. Демонстрировала нам разные тонкости заготовок различных продуктов на зиму (соления, варения, сушку). Летом и осенью ходила в лес за грибами и ягодами, посла домашний скот могла ухаживать за ним. Особенно ощутима была ее помощь при строительстве дома и хозяйственных построек в Кокорине – к концу войны семья племянницы тоже осталась без крова. Она вспоминала или придумывала и часто рассказывала нам на ночь разные сказки и небылицы. Иногда даже страшные-при страшные! Некоторые из них память хранит и сейчас. На рубеже семидесятых годов, в глубокой старости, прабабушка попросила моих родителей устроить ее в Дом для престарелых. Ей было в ту пору восемьдесят пять. Там, в поселке Ямм, она и умерла в возрасте восьмидесяти восьми лет .
Запомнилась с детства и другая бабушка, мама моего отца баба Мариша. Родители периодически навещали ее в небольшой деревушке, где она проживала с семьей своего старшего сына Григория, моего дяди по отцу. Но встречи с этой второй родной бабушкой, были редкими, скорее единичными. В то время никакого транспортного сообщения внутри района не существовало, и добраться до их деревни было не так-то просто. Иногда часть пути проделывали на попутных подводах, если такие находились, но чаще всего добирались "на своих двоих". Учитывая мой малый возраст и не всегда погожие дни, родители, не брали меня с собой к бабушке. Вот и получилось, что при ее жизни виделись с нею редко, и она не стала для меня, ребенка, ощутимо близким человеком. Эта бабушка умерла, когда я уже учился в школе. Возможно, это была осень. Помню, стояла дождливая погода, когда каким-то образом до Кокорина дошло известие о ее кончине. Идти до деревни, где она жила, надо было пешком, по грязным, раскисшим от дождей дорогам, и на похороны родители нас с сестрой не взяли. Звали бабушку – Мариша. Полное имя ее – Марина Степановна Степанова. По мужу Васильева. Это на советский манер. Но в ее документы фамилия мужа не была вписана, так и жила Степановой, Степановой и умерла. Точный возраст и годы ее жизни, кроме года рождения, пока не установлены. Известно, что вскоре после войны, году в сорок шестом или сорок седьмом, она овдовела. Дед Никифор Васильевич перетрудился, восстанавливая сгоревший дом, нажил от подъема тяжестей грыжу, от которой вскоре и умер. Его похоронили к его отцу Василию Петрову на погосте в Крекшине. А прах бабушки, жены его, покоится на небольшом сельском кладбище у деревни Песечек, в ста метрах от реки Сороть. Так решили ее дети. Признаться, тогда, в детском возрасте эта первая потеря не вызвала во мне чувств, соответствующих скорбному, печальному событию. Может быть, потому, что не часто видел ее при жизни, только изредка и только короткое время. Родители, когда выпадала возможность повидаться с ней и с семьей ее сына, как правило, стремились быстрей вернуться домой, где их ждало свое, пусть и небольшое, но требующее немалого внимания и забот хозяйство. Так что для длительного гощения свободного времени тогда просто не было. И бабушка Мариша, со своей стороны, также была загружена множеством домашних дел и тоже не могла себе позволить часто и подолгу бывать у родственников, пусть даже самых близких, у детей и внуков. Помимо ведения домашнего хозяйства, она воспитывала других внуков, по старшему сыну, наших двоюродных сестру Валю и брата Толю. Видел, конечно, как переживал отец ее смерть, старался внутренне сочувствовать ему, но сердце, как ни стыдно в этом признаться, оставалось при этом равнодушным. Спустя много лет не раз возвращался к этой теме, сожалея «задним числом» о своем не осознаваемом равнодушии, но … что было, то было. Детям свойственно привыкать и привязываться не ко всем, а только к тем близким людям, которые окружали их в детстве.
В старь года умерших хоронили на кладбищах, приписанных к тем, или иным церковным приходам. Многие мои далекие предки, по отцовской линии, включая упомянутых уже деда Никифора и прадеда Василия, а так же прапрадеда Петра Савельева и самого старого известного по Метрическим книгам основателя этого нашего рода Савелия, многие десятки, точнее, сотни лет покоятся на погосте в Крекшине. Сколько всего поколений их осталось навечно лежать в крекшинской земле, сегодня не скажет никто. Когда-то там, на вершине самого высокого в округе холма стояла красивая старинная церковь. Три церкви на равных расстояниях друг от друга располагались на одной линии: церкви на погостах в Выборе, Крекшине и во Вреве. Все они появились в одни и те же годы. В Никольский храм вели каменные ступени. Они сохранились, а церковь сгорела в годы войны. Она была деревянной. Однажды, в сорок третьем году, в соседней с Крекшином деревне кто-то умер. Его, по обычаю, повезли хоронить на погост. А когда начали копать яму под могилу, вдруг загремели выстрелы и взрывы: поблизости начался бой немцев с партизанами. «Мы копаем, а снаряды прямо над нашими головами так и летят, так и летят…», вспоминал мой двоюродный брат Володя. Возможно, именно тот бой и определил последний день жизни старинного, намоленного Храма. А у подножья церковного холма так и покоится с тех пор прах партизана-пулеметчика, подорвавшего немцев и себя последней гранатой...
Где именно на погосте находилась могила моих предков, многие годы мне было неведомо. Да и на самом кладбище прежде быть не доводилось. В этом тоже нет ничего странного: виной тому все та же удаленность от мест моего проживания. Как говорится в народе: и близкий край, да в стороне от «больших дорог», не находишься. И отец, насколько помню, никогда не навещал могилу отца и деда. Бабушка Мариша, полагаю, все же находила время в одну из родительских суббот добраться до Крекшина и прибраться на могиле мужа. Она, как и Никифор Васильевич, была искренне верующей, набожной, как говорили в народе про таких в советское время. Бывал ли кто еще у той могилки и как часто, не знаю. Но когда в 1997 году умерла старшая сестра отца - тетя Катя, мама Володи и его сестры Нюши, и было решено похоронить ее к отцу, на крекшинском погосте, то место дедовой могилы среди густых зарослей кустарника отыскали с большим трудом. Екатерина Никифоровна родилась на восемнадцать лет раньше моего отца и всегда на моей памяти выглядела бабушкой. С тетей Катей, в отличие от бабушки Мариши, мы были хорошо знакомы и много раз виделись и в ее, и в нашем доме. В дни зимних каникул ходил в их деревню на лыжах по снежной целине, по полям и большим и малым холмам, напрямки. А летом ездили с отцом или мальчишками на велосипедах. Под старость тетя была не по возрасту мобильная и запросто могла преодолеть расстояние в пятнадцать и более километров, лишь ненадолго останавливаясь в пути у знакомых да и незнакомых людей в попутных деревнях: попить колодезной водички, да поболтать с хозяевами о том, о сем. Она была достаточно коммуникабельной и разговорчивой. А летом на каком-нибудь пригорке могла просто прилечь на минутку, что бы дать ногам и мышцам тела короткий отдых. Тетя Катя умела и знала все, что можно уметь и знать, живя в деревне: все сельскохозяйственные работы, все, что связано с грамотным растениеводством и животноводством, переработку сельхозпродукции в домашних условиях и многое, многое другое. Кто сегодня знает, как в домашних условиях приготовить превосходный клей из подручных природных материалов? Кто сможет сам выткать ткань и отбелить ее, не прибегая к помощи современных химических средств? А предсказать погоду? Она уверенно владела и косой, и топором, и плугом. Рано овдовев, с двумя малолетними детьми на руках, ей потребовалось многое постичь в жизни, что бы в лихолетье выжить самой и вырастить детей. Конечно же, Екатерина Никифоровна была не единственной, кто владел таким обширным арсеналом практических знаний. Многие сельские женщины это умели и делали. Еще тетя Катя очень любила читать книги, а потом пересказывать их детям и внукам. И мне довелось сначала услышать из ее уст содержание популярной в шестидесятые годы книги «Под горой Метелихой», и только потом прочитать ее самому. Все прочитанное она воспринимала всерьез и умела дать обстоятельную оценку тому или иному литературному герою. Тетя Катя умерла на девяностом году жизни в 1997-м. Дети, с которыми она прожила все годы с момента их рождения, решили похоронить ее к отцу, Никифору Васильевичу, на Крекшинском кладбище. Я был на ее похоронах и только тогда узнал, где нашли последний приют деды по отцовской линии. Что же касается бабушки Мариши, умершей в середине шестидесятых годов в деревне Михново, то близкие родственники решили не везти ее тело в Крекшино, а похоронить на кладбище у деревни Песечек, поближе к Михнову. Позднее, в ту же могилу похоронили самого Григория и его жену Марию. Григорий умер в конце января 1986 года, умер от осколка снаряда, пролежавшего у самого сердца с июля 1944 года и все же пронзившего сердце спустя много лет после ранения.
Дети Григория Никифоровича после окончания местной семилетней школы в Зимарях один за другим перебрались в Ленинград. Жившая еще с тридцатых годов в Ленинграде другая сестра Григория, Мария, устроила их в ремесленное строительное училище ФЗО, поблизости от дома Марии. В училище обучали разным строительным ремеслам. Валя приобрела специальность маляра-штукатура, а Толя, по окончании училища, получил разряд столяра-краснодеревщика. Оба остались работать в Ленинграде и со временем обзавелись семьями и получили жилье. А вскоре после окончания училища в Ташкенте произошло землетрясение, разрушившее город до основания. Ленинград направил в Узбекистан на восстановление города большой отряд строителей, в который вошла и Валентина. Там, в Ташкенте, она вышла замуж за молодого человека из их отряда стекольщика Ивана Леонтьева и там же родила дочь Анжелу. Толя после службы в армии вернулся в Ленинград и отработал на стройках жилых домов до реформ 90-х годов. В девяностые началось строительство коттеджей для «новых русских», где он и трудился до тех пор, пока не сразила его тяжелая болезнь. В мае 2005-го года ему ампутировали ногу. После той операции он прожил только пять лет и умер шестидесятилетним. У него остались взрослые дочь Оля и сын Алеша.
По линии моего прадеда Герасима, усопших родственников, как говорят Метрические книги, хоронили на погосте в деревне Воронич у церкви Воскресенья Христова. Там покоится прах и самого прадеда Герасима, и его супруги, моей прабабушки Мариши, а так же деда Николая Герасимовича и его жены бабушки Марии Георгиевны (Егоровны), моей мамы Александры
Николаевны и отца Василия Никифоровича. Кроме них, там же, в соседних могилах, похоронены прапра- и прапрапрадед Михаил и Ефим с их женами, а так же три моих тетки, умершие в двадцатые – начало тридцатых годов двадцатого века в младенческом возрасте. Перечислил только тех, о ком известно достоверно.
Что же касается предков бабушки Марии Георгиевны, то их родовым местом захоронения является кладбище погоста Врев у Никольской церкви в Островском районе. Рядом с древним городищем возвышается природный земляной вал, на склонах которого и находили покой жители прихода Никольской церкви. И бабушки – Мария Георгиевна и Мария Никитична (прабабушка) - постоянно упоминали Врев в своих разговорах, называли Никольскую церковь и вспоминали ее священника. По крайней мере, родственники односельчан прадеда Егора-Георгия и сам прадед, по словам стешутинцев, похоронены на вревском валу (Тимофеевы, например). Бабушка периодически, как только предоставлялась возможность, посещала свою малую родину, и по пути к Стешутину всегда заходила на кладбище. В молодости бывала в Стешутине и наша мама. В пятидесятые она ходила туда вместе с нашим отцом. В те годы в той деревне проживали близкие родственники бабушки и мамы. К великому сожалению, позднее, с уходом из жизни представителей старшего поколения, оборвались все ниточки, связывающие стешутинских и кокоринских родственников...
О своем прадеде Егоре-Георгие слышал с раннего детства от его дочери, бабушки Марии Георгиевны. Наиболее полное представление о нем сложилось гораздо позднее, можно сказать, пришло с первыми сединами. Бабушка, упоминая о нем, называла его «тятей». И говорила об отце всегда с теплотой, даже если речь шла о наказаниях за детские шалости и проказы. Так сложилась их жизнь, что в течение нескольких лет ей довелось прожить вдвоем с отцом вдали от родного дома. И домой бабушка уже не вернулась, а, повзрослев, вышла замуж и перешла жить в семью мужа.
У Егора-Георгия - прадеда, фамилия которого долгое время мне была не известна, был брат Тимофей. На протяжении многих лет мы и его внучка Мария считали Тимофея родным братом Георгия. Фамилия его тоже не знали. Исследуя записи Метрических книг Никольской церкви на погосте Врев установил, что у Георгия и Тимофея действительно близкое родство. Но, при этом, они были лишь двоюродными братьями и носили разные фамилии. Так, Георгий именовался Андреевым по отцу Андрею Борисову, а Тимофей Спиридоновым по отцу Спиридону Борисову. То есть, у их отцов был один родитель, Борис. Пока это самый старший известный предок по этой линии родословной. Сколько было детей у Георгия с Агрипиной – неизвестно. Кроме дочери Марии был еще сын Иван. По документам советского времени он значился как Иван Егорович Егоров. Иван погиб на войне в 1942 году на Ленинградском фронте. Так сообщает Книга Памяти Островского района. А у Тимофея, одна за другой, родились и выросло девять дочерей! Об этом подробно рассказывала своим детям одна из них, троюродная сестра бабушки Дарья Тимофеевна, вышедшая замуж и жившая в деревне Савкино. Со слов бабушки Маши, ее отец Егор (Георгий, так записано в Метрической книге Никольской церкви на погосте Врев) служил в сельце Михайловском в начале ХХ века. Как он там оказался, родившись и проживая постоянно в д. Стешутино Островского уезда, остается загадкой. Достоверно известно, что, работая в сельце Михайловском, он устроил в прислуги во вновь открывшуюся "Колонию престарелых литераторов" свою племянницу из многодетной семьи брата. В то время это была большая помощь Тимофею, едва управлявшемуся с обязанностями главы поголовно женской семьи. Дарья Тимофеевна получала жалование, кроме того, была накормлена, одета и обута, что было для нее немаловажно.
Девяностодевятилетняя Мария Алексеевна, по моей бабушке Маше приходившаяся мне четвероюрордной тетей, не смогла ответить на мой вопрос: что делал мой прадед в Михайловском в 1911 – 1918 годах и как он там оказался? Она говорила, что ее мама Дарья Тимофеевна никогда ни словом не обмолвилась об этом. Да и другие родственники бабушек Даши и Маши тоже не упоминали или не знали об этом факте. Иначе что-нибудь, да осталось бы в их, а, значит, и в моей памяти. Видимо, не придавали значения таким «деталям»: жил и жил, там многие тогда проживали, из прислуги. Принимали действительность как факт. Как выяснилось совсем недавно, отец и мать Петра Матвеевича Дементьева, из зареченской стороны, тоже там служили. При «Колонии престарелых литераторов» числился целый штат разных работников. Для меня ответы на эти вопросы представляли особую ценность. Дело в том, что на прадеде Егоре-Георгие обрывался известный мне последовательный ряд поколений моих предков. Правда, было продолжение еще на одно поколение в глубину веков по линии прабабушки Марии Никитичны или, что так же справедливо, по моей прабабушке Агрипине Никитичне Никитиной, жены Георгия Андреева. Агрипина и Мария Никитины были родными сестрами. Чудом сохранился довоенный паспорт Марии Никитичны, в котором названы имена и фамилии ее родителей .
Эти и многие другие вопросы о подробностях жизни предков появились у меня в процессе работы над родословными. Мысль составить их пришла во время пребывания в санатории, куда меня поместили после инсульта. Прогуливаясь по дорожкам вокруг санатория «Череха», однажды сказал себе: если придется внезапно умереть, что останется после меня? Что будут знать и дети мои, и внуки об их далеких предках? Скорее всего, к тому времени, когда придет пора озаботиться этими вопросами, получить ответы будет негде и не у кого. Вот тогда и решил попытаться, не ограничиваясь простым перечнем имен и, если известны, фамилий, рассказать о представителях родословной, точнее, родословных (по различным ветвям разных) все, что мне удастся восстановить в своей памяти и по рассказам близких мне людей.
Тем не менее, не сразу, а только спустя несколько лет, принялся за этот труд, подыскивая наиболее удобные формы представления информации и собирая и уточняя эту информацию. Поначалу дело двигалось ни шатко, ни валко. Те, или иные формы, включая графические варианты, не удовлетворяли меня в части отражения полноты и объема сведений, которыми к тому времени располагал. Но потом нашелся вариант, который более-менее устроил меня. Это некий симбиоз графической картинки в виде прямоугольников, изображающий взаимосвязь между отдельными представителями рода и пересечение разных родов, с текстовыми пояснениями в виде очерков и даже рассказов в качестве приложений к графике. Как и у большинства людей, практически сразу определились многочисленные боковые ответвления в более поздних коленах, которые объясняются не менее многочисленной родней в предыдущих поколениях. Так, известно, что мой дед Николай Герасимович был старшим среди десяти взрослых детей в их семье. Аналогичная картина, по числу детей, у родителей Дарьи Тимофеевны, племянницы моего прадеда Егора-Георгия. Только в этой семье все дети были женского пола. К сожалению, мало что известно о семье самого прадеда Егора-Георгия. И о его детях. Не намного больше сведений о его родителях, а так же братьях и сестрах. Известно, что его отец Андрей Борисов умер довольно рано, в возрасте 42-х лет в 1888 году «от воспаления в легких». Так сказано в Метрической книге за 1888 год. Есть сведения о рождении и бракосочетании его дочери Марии, моей бабушке, и ее старшем брате Иване Егоровиче, погибшем на войне под Ленинградом (известны дата, место гибели и место первичного захоронения). Еще меньше информации о близких родственниках деда Никифора: братьях, сестрах. Но по этой ветви есть подтверждения Исповедной книги Никольской церкви в Крекшинео рождении его отца Василия, моего прадеда, отца Василия Петра и отца Петра Савелия. Согласно ей, Петр родился в 1810 году. Таким образом, ветвь этого рода уходит в восемнадцатый век. Как известно, метрические книги на Руси стали вести лишь с 1742 года. До этого регистрация фактов рождения людей и какой-либо другой учет населения в России не производились. То есть, по отцовской линии с большой долей вероятности удалось установить самого «древнего» из возможных зарегистрированных в церковной (исповедной) книге родственников – прапрапрадеда Савелия и его жену Акелину. Из того же источника узнаем имя супруги прапрадеда Петра: Надежда.
Что же касается современников Никифора и Мариши, представителей ветвей родового «древа», то о них ничего неизвестно. За исключением родного брата бабушки Мариши Ивана Степановича. Имеется более-менее объемная информация о родившихся в двадцатом столетии на уровне моих дедов и бабушек по линии моей мамы. Но и она не достаточно полная. Например, кроме как о брате бабушки Маши - Иване Егоровиче, о других ее родных или двоюродных братьях и сестрах мало что известно. В то же время остались в памяти воспоминания, в том числе и мои, и даже документальные доказательства о существовании родственников бабушки Маши в Прибалтике, в частности, в г. Риге. Есть фотографии близких (но каких именно?) родственников, сделанные в д. Стешутино, на родине бабушки и прадеда Егора, в 1949 году. На фотографиях дарственные надписи. Возможно, на там запечатлены дочери погибшего Ивана Егоровича Стеша (Стешутино - Стеша - созвучные и однокоренные слова!) и Надя с внуком Борей, а, может быть, те самые родственники из Риги?
Казалось бы, нет и нет! На нет и суда нет. Может быть, и так. Эти поиски и разгадка различных «родовых ребусов» не для тех, кому они не интересны. Немало найдется людей, которые совершенно равнодушны к родословным. Не осуждаю их. Должно быть, не ко всем, или ко всем, но в разное время приходит потребность погрузиться в историю своего рода. Когда-то и у меня эта тема не вызывала большого интереса. А сейчас, мысленно окидывая взглядом уже проделанную работу, ловлю себя на том, что хочется как можно больше узнать о своих предках, выявить и реанимировать множество новых, не известных мне доселе имен родных людей. Вместе с новыми именами открывать новые страницы их жизни. Например, глядя на некоторых своих родственников через призму военного архива, нашел документы, характеризующие их как мужественных, даже героических воинов, с самой лучшей стороны проявивших себя в годы войны. Нашлись и наградные листы на них с описанием боевых подвигов. Нашлись документы, говорящие о пролитой многими из них крови на полях боев. Полагаю, к таким сведениям не должно быть равнодушных среди продолжателей многочисленного рода, а точнее, родов. Но те, о которых общим словом «они» упомянул только что, это только малая часть большой родни. Та часть, которую удалось установить или о которой мне давно известно, а о скольких еще мы, сегодняшние, не знаем?
Так вышло, что одним из главных героев этого повествования стал мой прадед Егор-Георгий Андреев. Меня давно интересовало: чем же занимался и какую должность занимал он во время службы в «Колонии престарелых литераторов» в сельце Михайловском? Как уже говорилось, сведений по этим вопросам у девяностодевятилетней Марии Алексеевны Шпиневой, моей дальней тети, не получил. Увы, но и она не очень-то интересовалась в молодости подробностями жизни своей мамы. Как призналась сама Мария Алексеевна, когда они, детьми, слышали от мамы Дарьи Тимофеевны слово "барыня", то очень сердились на маму и на этом ее рассказы прекращались. Упоминание о "барыне" и "господах" в те двадцатые-тридцатые не приветствовалось. С некоторых пор вошла в привычку записывать воспоминания людей на видео. Так надежнее, потому что в их рассказах содержатся сведения о многих интересных людях, событиях и фактах из их жизни. Удержать все это в своей памяти практически невозможно, даже если жалоб на нее, не смотря на возраст, нет. А так остается видео-аудио материал, к которому можно вернуться в любое время. Так вот, ничего нового Мария Алексеевна в части жизни моего прадеда мне не рассказала. Только подтвердила, что ее маму, Дарью Тимофеевну Тимофееву из деревни Стешутино устроил горничной в «Колонию» ее родной дядя Егор. Об этом же говорила и моя бабушка Маша. Где же еще можно получить интересующую меня информацию? Куда и к кому обратиться? Могла бы, наверняка, ответить и бабушка Маша, но ее нет уже тридцать пять лет… В госархиве может быть информация о численном составе – штате работников «Колонии», но что дали бы безымянные названия должностей и работ без фамилий и мен конкретных людей? В публикациях пушкиноведов неоднократно встречал ссылки на некие воспоминания малоизвестной русской писательницы Варвары Васильевны Тимофеевой-Починковской (литературный псевдоним Починковская происходит от названия деревни Починки, в которой родилась Варвара Васильевна). Не раз перечитал статьи сотрудников Пушкинского Заповедника и других исследователей , но, кроме упоминания о горничной Даше, ничего, интересующего меня, в них не нашел. Дело в том, что авторами статей из воспоминаний первой жительницы «Колонии» брались отдельные эпизоды, в соответствии с разрабатываемой темой. То есть, купюры. Невольно возникло желание познакомиться с самой работой В. В. Тимофеевой-Починковской. Но где и как? Выяснилось, что оригинал рукописи воспоминаний писательницы «Шесть лет в Михайловском» хранится в Пушкинском Доме, куда автор передала ее в середине двадцатых годов. Рукопись была подготовлена для публикации, к ней прилагалась записка с просьбой опубликовать ее. Эта просьба может быть объяснена теми обстоятельствами, что с приходом новой власти «Колония» как пансионат для престарелых писателей перестала существовать, назначенная императором пенсия перестала выплачиваться, и Варвара Васильевна осталась практически без крыши над головой и без средств к существованию. А за публикацию можно было выручить какие-то деньги. Но ее «воспоминания» не увидели свет до настоящего времени, а рукопись так и осталась храниться в «Пушкинском Доме». И, к сожалению, для автора этих строк была недоступна.
Но вот, на очередной научной конференции, из уст Ученого секретаря Пушкинского Заповедника прозвучало сообщение о том, что к столетию со дня сожжения дома Пушкиных в сельце Михайловском в 1918 году готовится издание воспоминаний Тимофеевой-Починковской с комментариями, и что сотрудниками заповедника проводится большая работа по написанию этих комментариев. Это сообщение вселило надежду на то, что наконец-то удастся познакомиться с этим будущим литературным раритетом.
До февраля 2018 года оставались еще почти полгода ожидания. Тем временем, я продолжал собирать информацию по родословной, пользуясь разными другими источниками: встречался, звонил, переписывался. Однажды, в разговоре с сотрудницей Пушкинского Заповедника Белой Е. В. упомянул названия Воронцово, Врев… еще какие-то населенные пункты бывшего Островского уезда. Напомню: те места тесно связаны с бабушкой Машей и прадедом Егором-Георгием. Услышав эти названия мест, Евгения Викторовна оживилась. Оказалось, что она родом из тех же мест и даже слышала о деревне Стешутино! Это ее признание окрылило меня и вселило надежду на скорую удачу. Она пообещала поискать и сообщить мне адреса и номера телефонов ее знакомых, ныне проживающих в городе Острове, а родившихся именно в том самом дорогом мне Стешутине. И Евгения Викторовна обещание сдержала: через некоторое время передала мне записку с номером телефона и адресом яко бы одного из бывших жителей Стешутина. Теперь оставалось самое простое: доехать до Острова и там напроситься на разговор со старожилом деревни, некой восьмидесятивосьмилетней бабушкой. По понятным причинам откладывать поездку не стал, в ближайший выходной собрался в путь и, спустя какой-нибудь час, оказался у нужного дома в городе Острове.
Дверь в подъезд запиралась на электронный замок и сразу войти в дом не удалось. Домофон в нужной мне квартире почему-то не отвечал, и мне ничего не оставалось, кроме ожидания прихода или выхода кого-нибудь, кто открыл бы дверь. Это ожидание растянулось почти на час. Был небольшой мороз, во дворе дома в свете дня поблескивали заледенелые лужи. Ветерок от реки Великой довольно ощутимо бодрил, и в конце концов заставил укрыться в машине и включить печку. Только расположился поудобней, как открылась дверь подъезда и из него показался невысокого роста мужчина в возрасте. Моментально выскакиваю из машины, стремительно бросаюсь к нему и прошу не закрывать дверь. Попутно поясняю, что меня интересуют жильцы такой-то квартиры. Мужчина остановился и посмотрел на меня удивленным, как мне показалось, взглядом. Выяснилось, он и является владельцем названной мной квартиры. Про домофон сказал, что к его квартире он не подключен и, соответственно, вызова моего он слышать не мог. Что о Стешутине понятия не имеет и никого из бывших его жителей не имеет чести знать. К великому моему сожалению, Евгения Викторовна, точнее, те, кто называл ей адрес островских стешутинцев, перепутали номер дома по улице Меркурьева…
Новый знакомый назвался Иваном и пригласил к себе на чашку горячего чая. Пока урчал на плите чайник, я связался по телефону с Белой Е. В., рассказал ей о своих приключениях и попросил уточнить адрес. Через несколько минут последовал ответный звонок и ситуация со стешутинцами-осторовичами стала проясняться. Иван же рассказал, что живет в Острове второй десяток лет: поселились здесь с супругой после выхода на пенсию. До этого проживали в г. Апатиты Мурманской области. Оказалось, что он является большим поклонником творчества А. С. Пушкина и в дни пушкинских дат регулярно бывает в Пушкинском Заповеднике. Еще признался, что увлекается рыбалкой и любит фотографировать. Таким образом, нашлись точки соприкосновения наших интересов и, прощаясь, мы обменялись электронными адресами. Напоив горячим чаем, Иван проводил меня до машины, подробно объяснив, в каком направлении следует двигаться дальше.
По новому адресу на самом деле проживала престарелая женщина восьмидесяти восьми лет и ее сын-пенсионер. Разговор с ними состоялся в прихожей квартиры. Бабушка поведала, что сама она родом из деревни под Островом, а вышла замуж в деревню Сергино, что находилась в полутора километрах от Стешутина. В Сергине прошли все ее и молодые, и зрелые годы. К сожалению, никого из названных мной людей она никогда не знала. На пороге глубокой старости престарелая женщина перебралась в город, к сыну. Сын перед этим вышел на пенсию из органов внутренних дел, где служил участковым. Пока я общался с бабушкой, он куда-то звонил, потом записал на листок бумаги и передал мне номер еще одного телефона в Острове, заверив, что там действительно проживают настоящие стешутинцы. Поблагодарив за информацию своих собеседников, отправился по следующему адресу. Это была улица имени народного артиста СССР, популярного актера кино и БДТ в Петербурге Василия Меркурьева. Что бы не попасть впросак, сделал предварительный звонок по записанному на бумажке номеру телефона. Ответил мужской голос. После непродолжительных переговоров дверь распахнулась, выдохнув из квартиры облако кухонных ароматов и домашнего тепла. На сей раз моими собеседниками оказались муж и жена Федоровы Они оба родились в тех местах. Муж Анатолий, 1949 года рождения, был коренным стешутинцем, а его супруга переехала к нему из соседнего села Огурцова. Они долгое время жили на родине мужа, в старом родовом доме, и только тогда, когда окончательно развалились колхозы, и негде стало работать, перебрались в город. Анатолий помнил многих стешутинцев разных поколений и нарисовал словесную картинку расположения домов семей стешутинцев на деревенской улице. С разрешения хозяев квартиры я записывал нашу короткую беседу на видео. Надо сказать, что хотя и не получил конкретной информации о моих родственниках, все же был удовлетворен результатами поездки в целом и этой встрече в частности. Мы общались почти как родные.
По данным военных карт, по состоянию на 1943 год в деревне стояло одиннадцать домов. Теперь, со слов Анатолия, стало известно, кто жил в них в послевоенные годы. Фамилии жителей. Далее, по Книгам памяти, по архивным документам удалось найти сельчан, воевавших на фронте и в партизанских отрядах, установить, кто из них погиб, а кто вернулся с войны живым. Так, среди погибших числится родной брат бабушки Маши Иван Егорович Егоров, а потом нашелся след еще одного, насколько мне известно, близкого родственника бабушки и мамы – Петра Ивановича Иванова. Петра Ивановича я с раннего детства помнил по его приездам в Кокорино в пятидесятые годы и в начале шестидесятых годов. Он проживал в Риге и летом каждый год навещал родные места, пользуясь автомобилем «Волга», который, возможно, принадлежал его сыну или зятю. Сохранился адрес Петра Ивановича по улице Ленина в городе Рига. Теперь там все поменялось, начиная с названий улиц, и пока получить какую-либо информацию из Латвии о потомках Петра Ивановича не удается. Прощаясь, чета Федоровых и я обменялись номерами телефонов. Еще они мне рассказали, что ежегодно в дни празднования Святой Троицы, на валу во Вреве, на кладбище, собираются люди с разных мест района и области. И что, если будет желание и возможность, можно будет встретиться там и попытаться найти тех людей, которые хоть что-нибудь могли рассказать о моих предках. Вдруг окажется, что кто-то вспомнит представителей послевоенного поколения Егоровых или Тимофеевых?
Наш разговор с супругами Федоровыми не был ими забыт, и во второй день Нового года позвонил Анатолий. Поздравив с праздником, сообщил о том, что у него была встреча и разговор с другими стешутинцами-островичами, которым он рассказал о моем визите. Те, в свою очередь, вспомнили, что, по рассказам стариков, две «молодухи стешутинские в революцию вышли замуж за реку. Одна в Савкино и куда-то еще другая». Cкорее всего, речь шла о Дарье Тимофеевне и о моей бабушке Маше! И что эти «молодухи», яко бы, приходились островичам, с которыми встречался Анатолий, какой-то родней. Вспомним, что только в семье Тимофея в Стешутине было девять дочерей! В перспективе это сразу девять ветвей одной значимости и степени родства. Неизвестно, сколько детей было у самого Егора. А это еще ветви. По какой из них были родственники либо Дарье Тимофеевне, либо Егору из тех, кто сейчас проживает в городе Острове?
Кстати, в эти же дни, о которых только что рассказал, выяснилось, и тоже для меня неожиданно, что в Петербурге проживает еще одна моя дальняя родственница в ранге пятиюродной сестры – Лена. Лене также, как и мне, не дают покоя родовые корни, и она также хотела бы отыскать следы своих предков. Сомневаюсь, что обо мне, о моем существовании она что-нибудь слышала. Встреча с ней, надеюсь, еще предстоит. Они с мужем предпринимали попытки проехать в деревню Стешутино, но успеха их экспедиция не имела из-за бездорожья. Мне в Троицу так же не удалось посетить Врев, так как суббота и воскресенье, так как на субботу и воскресенье выпали рабочие дни.
Тем временем, приближался столетний юбилей гибели дома Пушкиных в Михайловском. С того момента, когда узнал о подготовке к изданию записок В. В. Тимофеевой – Починковской, я жил ожиданием выхода бесценной для меня книги. Одна из сотрудниц заповедника заинтриговала меня сообщением, что видела рукопись готовящегося издания и заверила, что имя Егора в записях Варвары Васильевны упоминается не менее пяти раз! Но тут случилась неприятность: Ученый секретарь Пушкинского Заповедника внезапно серьезно заболел. По этой, или какой другой причине работа сотрудников Пушкинского Заповедника над комментариями к изданию, очевидно, приостановилась. Не передать словами состояние, которое я испытал, получив это известие. Но вот однажды оказался по делу в научном архиве Заповедника, где поделился с сотрудниками архива своими огорчениями. И сотрудники меня неожиданно обрадовали: оказалось, что у них хранится ксерокопия интересующего меня документа – рукописи «Шесть лет в Михайловском». И что мне позволяется не только подержать копию рукописи в руках, но и прочитать ее. Вот это был настоящий и желанный подарок мне. Более того, о самой рукописи, и даже ее копии, я и не мечтал. Меня предупредили, что копия имеется в одном экземпляре. Расписавшись в получении, отправился к себе в кабинет изучать бесценный и уже исторический труд Варвары Васильевны.
С волнением перелистываю странички с текстом, написанным рукой самой писательницы конца девятнадцатого – начала двадцатого веков. Понемногу начинаю разбираться с малознакомыми «ятями» и «ижицами». Текст, написанный в дореволюционном стиле, читается на удивление легко. Практически все изложенное в нем понятно, а многое и знакомо. И вот первое упоминание о горничной Даше, потом еще, еще… И вот, наконец, знакомое имя – Егор. А еще через несколько листов рукописи выясняется, что Егор – это староста «Колонии». Он заменил на этой должности своего предшественника, у которого до этого состоял как бы в заместителях. Так сообщает Варвара Васильевна. И хотя отзывается она о моем предке порой весьма не лестно, впрочем, как и о многих других работниках «Колонии», все же главную информацию она донесла о событиях столетней давности. Стало понятным, почему Егор имел возможность похлопотать перед своим начальством о родной племяннице Дарье Тимофеевне! Вот почему рядом с отцом смогла оказаться его дочь Маша! Упоминает Варвара Васильевна и о Тимофее, отце Даши, брате Егора-Георгия. И не просто упоминает, а приводит текст коротенького диалога с ним в тревожные рождественские дни 1917 года, вскоре после свершившегося октябрьского переворота. Тимофей привез из дома гостившую у них в праздничные дни дочь и Михайловском встретился с «барыней». Читая короткие обыденные фразы, наполненные человеческой заботой о Варваре Васильевне, словно слышишь живой голос далекого предка.
Безусловно, рукопись Тимофеевой-Починковской – это тема отдельная, требующая профессионального анализа, и я не считаю себя достойным даже простого ее пересказа. Дополню предыдущее повествование: упоминается в рукописи и о крестьянской девушке, дочери одного из служащих «Колонии». По всей вероятности, речь идет о нашей бабушке Маше. А моя повесть о прадеде Егоре-Геогие на этом окончена. После сожжения дома и разорения Михайловского местными обезумившими крестьянами, он, очевидно, вернулся к себе в Стешутино . Даша Тимофеева и дочь Егора-Георгия Маша по совету Варвары Васильевны вскоре вышли замуж за местных молодых людей и остались жить-поживать в Воронецкой волости Опочецкого уезда. Родных периодически навещали, пока были силы и было кого навещать. Где покоятся останки прадеда Егора на Вревском кладбище –не известно. Скорее всего, там же, где по сегодняшний день сохранились могилы одиннадцати далеких или близких роду моего предка Тимофеевых из деревни Стешутино.
Примечания:
Имя Александры Васильевны как защитницы города Ленинграда увековечено в «Книге Памяти» и на одной из плит мемориала на центральном кладбище города Колпино. Федор Самолетов по одним сведениям погиб под Ленинградом осенью 1941 года. Место захоронения его точно не установлено.
Мария Никитична Никитина (по мужу) умерла в Доме престарелых, то ли в п. Ям Гдовского района, то ли в п. Плюсса. К сожалению, переписка с ней (через посредников, разумеется, так как прабабушка была неграмотная) не сохранилась и установить последний адрес ее проживания не удается.
Как стало известно из метрических книг Воскресенской церкви, фамилия Герасима была Михайлов, следовательно, отца его, а моего прапрадеда звали Михаилом. А прабабушку, жену Герасима, звали Марина Никитина. Из чего следует, что другого моего прапрадеда звали Никита.
Дементьевы Татьяна Максимовна, 1923 года рождения, и Петр Матвеевич , 1924 года рождения, родились в Воронецкой области Опочецкого уезда, за рекой Соротью. Татьяна Максимовна родилась в деревне Поповня, в семье участника Первой мировой войны, побывавшего в немецком плену. Здесь речь идет о родителях Петра Матвеевича. Варвара Васильевна, упоминая «прислугу», не всех называет по именам, за исключением некоторых, и совсем не употребляет фамилии.
Фамилия отца Марии Никитичны – Андреев, матери – Михайлова.
Странно, что подробно рассказывая о событиях в Михайловском, о своих многократных посещениях Воскресенской церкви в Ворониче, о прогулках в сельцо Дериглазово к его обитателям Шелгуновым, с которыми писательница дружила, она лишь вскользь, как бы удаленно упоминает в рукописи о строительстве железной дороги в 1916 году. А ведь дорога эта строилась не один день и ли месяц. Не видеть строительный процесс, не пересекать полотно дороги она просто не могла. И потом, после постройки дороги наверняка не раз видела и слышала проходящие по ней поезда. Упоминает лишь станцию Тригорская.
Это наводит на мысль, что далеко не все из своих дневниковых записей Тимофеева-Починковская впоследствии, при работе над рукописью, включила в текст, подготовленный ею к публикации. Не исключено, что туда не вошли некоторые другие ее записи, в том числе касающиеся моего прадеда и двух сестер – моих бабушек. В этом смысле сам дневник, как черновик и основа рукописи, имеет для потомков прадеда Егора особую ценность. Если он, конечно, где-то сохранился.
Михайловское издавна относилось к приходу Воскресенской церкви. Прадед мой был верующим и наверняка не раз за годы жизни в «Колонии» посещал ее. Все обитатели Михайловского должны были посещать. О таких случаях пишет и Тимофеева-Починковская в своих воспоминаниях. Если сохранились метрические и другие церковные книги за те годы, в них непременно должны упоминаться прадед Егор с дочерью Марией и племянницей Дарьей. Но в рукописи Варвары Васильевны не нашел описания церкви, ни ее внешнего вида, ни интерьера. Это при ее-то писательской наблюдательности и умению несколькими словами изобразить картину, достойную кисти живописца.
В одном из источников в интернете нашел упоминание о том, что в 1941 году здание Воскресенской церкви вошло в состав Пушкинского Заповедника. И что в помещении этой церкви планировалось размещение экспозиции, которая отражала бы время посещения Пушкиным господского дома сельца Тригорское и самой церкви. Такая экспозиция была подготовлена. Не исключено, что выставленные на ней документы и предметы пушкинского времени были показаны в очередной день рождения А. С. Пушкина в начале июня 41-го года, т.е. за несколько дней до начала войны. К сожалению, это одно единственное упоминание о предвоенной судьбе Воскресенской церкви. В сорок четвертом году 10 апреля во время артиллерийского обстрела Воронича из-за реки Сороть церковь и окружавшие ее вековые деревья погибли. Церковь сгорела. На сохранившейся фотографии тех лет виден остов церковной печи, потухшие головешки да перерубленные осколками снарядов стволы и ветви чудом уцелевших лип и кленов.