Наш научно-исследовательский институт с его различными филиалами возглавила одна глава, пришедшая в голову этой производственной колонны из Урала. Там, в одном из филиалов, она произвела небольшой фурор, чем привлекла к себе внимание в условиях готовящейся перестройки всей промышленности СССР. Все, кто уселся в своё кресло и больше не мог с него подняться, чтобы руководить стоя, то есть свыше, вынуждены были сползти на пенсию и заслуженный отдых. Ползли они с неохотой под напором молодых желаний встать в свет и быть видимым всем снизу.
Фамилия у нового представителя света вызывала бурные дискуссии - где ставить правильно ударение. ПолОвников или ПоловнИков? На Урале все новое святейшество называли ПолОвниковым. Но приехав в Москву, в столицу, он объявил себя ПоловнИковым и баста, никаких гвоздей, смещающих внимание на кухню. ПолОвников ближе к восприятию полковника. Так новый начальник себя видел и так приказывал видеть всем подчинённым.
Первым делом он перевёл из окраины в столицу космической промышленности всех своих друзей, сделав их заместителями. Всего их собралось 15 человек. Для каждого был выделен отдельный кабинет, а для удобства пришлось переустраивать само главное помещение института под это желание - видеть команду всегда в сборе. Потому какие-то стены удалили, какие-то вставили, чтобы все двери кабинетов выходили к центральной ставке лицом по первому зову. Получилось нечто круглого стола, которым руководил верный помощник-секретарь Половникова, получившая сразу имя Цербер. Теперь, чтобы пройти в центр на приём любого начальника отдела с отчётом о проделанной работе или по личному вопросу, каждый вызываемый или нуждающийся в разрешении личной проблему, должен был пройти установленный круг заместителей. То есть всех пускали сначала по кругу, и только самые выносливые доходили до главной головы шестнадцати-головного монстра лабиринта. Но именно здесь его и ожидал последний оплот неприступности - Цербер, который собирал в папочку все желания "войти" для неприглашённых, чтобы они не вошли никогда. Женщина, принявшая на себя эту маску охранника, имела вид "отказника" от всего человеческого. Голубой лёд равнодушия и стальной голос рупора - вот всё, что мог видеть посетитель, заглянувший по наивности в святая святых.
Для особо любопытных посмотреть это зрелища всегда предоставлялась минутка или две, чтобы, как Штирлиц, застать командный пункт пустым бункером, но не более, при наглухо-закрытых дверях, столах и табличках, оповещающих головы лабиринта пофамильно и без указаний, кто за что несёт ответственность. Ответственность передавала в руки какого-то зама только Цербер личным распоряжением ставки. Удивительно, что никто тогда не подметил сходство самого лабиринта с его главным образом-вдохновителем. СССР тоже строился из 15 республик. Было ли это случайностью или планомерным проектированием теперь осталась тайна, покрытая мраком.
Каждое утро ровно в 9 часов начиналось глубокое совещание из пятнадцати голов, длившееся около часа. Затем вся группа покидала резиденцию и отправлялась по тем же лабиринтам корпусов института. Цель такой вылазки всегда была строго засекречена. Надо сказать, что к моменту появления в одной из малой отрасли космической промышленности этого дракона власти, планируемые государственные заказы на разработку каких-либо идей были приостановлены. Они просто закончились. Всё, что можно было выжить из этих идей кувалдой и станками, было сделано. И всё идейно-сияющее призрачным светом перевело взоры в блистающий импорт, за которым вставали очереди, в записи на очередь или в запись будущей очереди. Сознание масс было одержимо притяжением запретного плода. Оно как бы говорило: я устало от мечты, устало ждать нового пришествия призрака коммунизма, я хочу жрать и одеваться, как загнивающий капиталист. Дух патриотизма, держащийся на новом чуде света - СССР - после победы его над всеми недоброжелателями-врагами и конкурентами, стал медленно но верно падать после оттепели шестидесятников, которые смело и открыто смотрели на Запад, как на равного полового партнёра. Молодые представители созревшего общества просто и безыдейно влюблялись в Западное искусство, техническое творчество. Влюблялись и заражали этой влюблённостью всех остальных жителей развитого социализма, раскрывая в первую очередь свободу секса. Сколько бы не осуждалось и не каралось самим обществом это желание, особенно после международных фестивалей, против свободы любви идейные установки не работали. Промышленность своих продуктов со знаком качества, замерло. Качество медленно, но верно, потянулось вспять. Система диктатора-отца больше не работала, тем более, что Отец народов почил на своих лаврах. Перед перестройкой устаревшие правители пытались наладить контакт с населением, разгоняя его по рабочим местам из магазинов во время трудового дня. Всё, что предлагалось в это время - это делать вид, хотя бы делать вид трудового лица, занятого важным делом.
И в нашем институте проходила проверка бригадой смотрителей - умеет ли простой человек делать вид занятого без занятости, умеет ли имитировать важность без важности, нужность без нужности, создавать секрет из рассекреченности. Главным девизом нашей страны был: "Сделай сам, своими руками добро". Вторая часть этого девиза была - попробуй укради это добро, чтобы тебя не посадили. Ты должен был становится очень умным, чтобы перехитрить самого себя, украсть у самого себя то, что ты сделал своими руками, как показатель достижения. И времени и материалов для повторения подвига первой части в домашних условиях у тебя просто не было. Ты должен был выкладываться полностью ради показателей производства, а не для личных целей и уюта. Создай казну, полную богатства на смотрины всему миру. Космическая промышленность стала последним показателем достижения первенств. А американцы нагло улыбались в ответ на орбите, помахивая рукой из иллюминатора: "Мы уже здесь!"
Ну, как здесь угнаться ручным двигателем против мощи оборотов машин? На производство срочно закупили станки с ЧПУ. Институт исследования превращался в подобие кривого зеркала. Никто не понимал, для чего нужны эти станки, эти линии, что ими производить? Квалифицированные рабочие с шестыми разрядами мастерства сели в сторонку курить и обсуждать происходящие манёвры правления. Но обсуждать тут было нечего. Нужно самому переквалифицироваться. А пришедший на трибуну Михаил Горбачёв очень долго и упорно втолковывал, забивал в сознание путь Ленина и его продолжение, про которое все вокруг начали тихо забывать. Над просторами необъятной Родины, вмещающей в себя все часовые пояса времени ярко заиграло новое северное сияние "ПЕРЕСТРОЙКА".
Что это это означало, никто не знал и потому не понимал. Но всем вменялось в обязанность - пойди туда, не знаю куда и найди то, неизвестно что. И перестройка началась! Само собой с развала того, что построили. А как перестраиваться, если не разваливать?
К нам на производство Горбачёв приезжал лично со своей неизменной и очаровательной улыбкой бодрости и сильным убеждением в какой-то правде жизни. Правда всех сотрудников попросили на это время не покидать свои кабинеты без надобности, а тех, кто привычно выходил размять засидевшиеся члены думающего правительства, попросту задницы, охранники порядка вежливо просили вернуть их в привычное положение вида, занятого сидячей работой. Всё, что положено узнать, можно увидеть в новостях по телевидению, а создавать толпу зевак для научного сотрудника просто неприлично. Посещение главы правительства СССР касалось только одного цеха, который оборудовали для изготовления одноразовых шприцов. То ли станки были не очень пригодные для этого дела, то ли технологии писались привычно-спящим режимом, но шприцы не желали делаться и выходить строем на прилавки потребителей... будущих потребителей. Ведь потребности в этих шприцах не было при привычной стерильной обработке многоразовых их предшественников. Михаил Горбачёв прибыл поддержать дух производства этой ненужной продукции уговором: "Надо, ребята, жить, надо что-то менять!" Но он не мог это выразить двумя словами, потому говорил опять долго и воодушевлённо, подчёркивая два важных слова "Гласность" и "Перестройка", как код неизвестной ему самому программы.
После этого посещения и правда что-то изменилось. Шприцы "Поехали!" Неизвестно как, но поехали, будто от этих двух главных слов кодирования они самозакодировались на рельсы. Приезжали потом и замы Горбачёва, но уже исключительно лишь для того, чтобы снимать пыль с зеркала. Именно так это происходило. Министр какой-нибудь промышленности приезжал вместе со свей командой замов и ходил по цехам, высматривая пыль там, где она копилась годами и где до неё никому не было дела. Они проводили рукой по поверхности (благо, что рост это позволял) и говорили строго: "Пыль! Убрать немедленно! Всё вылизать до стерильности." И работникам с золотыми ручками шестого разряда приходилось брать тряпки и лизать чистоту в неурочные часы после окончания трудового дня, во время которого даже если нет работы, это производить было запрещено.
Наш друг Половников после приезда главного из наиглавнейших дум государства воодушевился самой нужностью или нуждой перестройки. А поскольку он, как и все, не знал, что это такое, то стал вселять во всех ужас своего назначения, вызывая всех начальников на ковёр по стойке смирно и шагом марш..по кругу. То есть стал менять назначение, крутить штаты начальников на право и налево, создавая вид перемещения. Начальники менялись местами. Тот, кто был постарше, становился помоложе и наоборот. Разумеется по должности. За возраст тогда всё ещё отвечала система, которая не разрешала выход на пенсию до срока условно. Проверки вида рабочей занятости участились. Сначала они касались рабочих мест. Но после ввода станков с программным управлением в цехах почти никого не осталось в живых. Дух очистился. Теперь станки вращались сами для показа, как они могут работать и выключались сразу, как банда...простите команда Перестройки уходила из цеха. Делалось это с целью экономики электричества. Экономика должна быть экономной.
Потом бригада очистки взялась за интеллектуальную часть института. И вот тут я сыграла свою роль, которой не смогла делать вид нужного человека в главном процессе переустройства.
Ревизоров особо никто не ждал. Чертежи всегда лежали на столе. Они ждали команды, которой планировалось вступление в долю участия. Мне, как молодому специалисту, поручалось всё, что не нужно, чтобы тренировалась на "кошках". Просто писала технологию, то есть выстраивала этапы обработки будущего продукта, являясь посредником между конструктором и рабочим. Мне давно принесли огромную папку чертежей по производству...вёдер. К тому времени я уже познакомилась со множеством названий, конспирирующих продукт секретного назначения. Было всегда интересно только догадываться, чему он будет служить, какое сопло куда вставляется. Наш институт не занимался ракетостроением. Его цель была исследовать материалы, добываемые из космоса, в частности с Луны, Венеры и Марса, ну, и вообще из всего, что можно захватить по пути. Материалы подвергались испытаниям на прочность, вязкость, устойчивость и т.п. Дело интересное, нужное, перспективное, но не спешное, то есть не актуально-насущное. Добывать руду в космосе ещё не планировалось. Когда мне принесли чертежи, чтобы изготавливать вёдра, я очумела, предложив, что рациональнее сразу делать корыто.
Мой начальник был душа-человек с тонким юмором и, несмотря на возраст, с огромным сексуальным потенциалом - всё, что не могу иметь в постели, хотя бы обласкаю взглядом, полюбуюсь и порадуюсь чуду света. Но к тому времени колесо оборота было безжалостно ко всем, кто стоял чуть выше другого в иерархии. Потому он просто с улыбкой сказал: "Положи на стол и занимайся своими делами". А какими? У меня к тому времени было только одно насущное - стрелка на колготах. Все люди в отделе мирно занимались своими привычными делами: кто копался в цифрах отсчёта, кто беседовал с представителем смежной профессии, улаживая стороны договора, кто читал книгу, заглядывая в неё украдкой, отодвинув ящик стола. Компьютера тогда только входили в моду. Потому очередь "поиграть" с одним на весь отдел, проходя разные уровни управления в развивающих навыки игрушек, строилась исключительно в рабочий перерыв или после окончания рабочей смены. Книги под столом я как-то не любила, потому часто уходила с рабочего места бродить по цехам, наблюдая процессы скульпторов на металлорежущих станках. Ну, или ещё чем-то. Но время для прогулок в тот день ещё не наступило, чтобы можно было взять чертёж и ходить с ним, будто ты ищешь вдохновение на изобретение, достойное нобелевской премии.
Я достала станок для поднятия петель и уже подхватила первую петлю на спуске стрелки, как дверь распахнулась и влетела команда правящей касты. Замы Половникова всегда были молчаливы, как рыба на воздухе, зато Половников говорил за все пятнадцать человек, претендующих на сундук власти, гробовым голосом. Глаз у Половникова был намётан. Он чётко выхватывал цель своего визита с ходу. Произошедшее за одну минуту, я тоже видела и оценивала единым духом, захватывающими страсти по жизни. Из всех сотрудников отдела Половников увидел только одного занятого человека, а потому взлетел, как орёл, прямо из дверей прямо к моему столу. Охрана из заместителей молча встали толпой у двери, кто не поместился в проёме, заглядывал из-за плечей предыдущих на очередное зрелище, пытаясь не пропустить ни одного момента в происходящем.
Половников взмыл над моей головой тенью. Я покорно убрала петельный станок в стол, сложила медленно руки, как нас учили в школе, и замерла в этой долгожданной эйфории счастья - встречи с Половниковым лицом к лицу. Но не получилось. Он на меня даже не взглянул! Оглядев мои золотые ручки с едва заметным лаком, ему, очевидно, совсем не хотелось смотреть в мои глаза, полные вызова женской прелести. Цербера рядом не было, чтобы её спустить на меня раньше, чем он мог бы сразиться с наглостью молодости. Половников запустил свою молнию ярости в лицо моего начальника, которого он уже подготовил не смотреть себе в глаза. Перст, который руководитель института запустил в мой стол, говорил лаконично и безапелляционно, не допуская никаких смещений внимания: "ЭТО КТО!!!"
Всё отделение сразу накрыла мёртвая тишина. Только сейчас все заметили присутствие Половникова. И все застыли, как в последней сцене бессмертного "Ревизора".
В этой комедии мне было жалко только нашего начальника, который по моей милости влипал в самые скользкие ситуации, часто грозящие ему большие неприятности. Но он любил меня, любил, как всех женщин на свете и потому никогда не предававших на унижение. И ради этой любви все - и женщины, и мужчины, всегда склонялись в почтении, готовые простить всё, что угодно, только бы она, эта любовь, всегда оставалась на первом месте.
Мой начальник оставался ровным под угрозой, которая грозила снести головы с плеч каждого. Я чувствовала внутри у него всё то же величие, лишённое страха, даже когда тело было готово исчезнуть, испариться в этот миг. Он знал, что это конец, конец карьере, игре его жизни. Половников именно к нему был особо неравнодушен, унижая его в каждом удобном случае, но видя незаменимость опыта, оставляя всё ещё у дела.
Половников больше ничего не говорил. Он ждал ответа. И мой Павел Иванович ответил просто, как есть: "Это молодой специалист". И больше ничего. Половников спустился с облака, выдохнул, как смерч тоже только одно и с расстановкой на каждом слове: "У нас очень много ненужных людей", - и вылетел из помещения. Дверь закрылась. А в безмолвии послышались вскоре звуки бессильного протеста немощи жизни ума, не знающего, что делать. За дверью что-то дралось, скрежетало, рвалось, рушилось и потом упало, как крышка гроба, производя сильное землетрясение. Затем послышались шаги удаляющейся толпы. Слов нигде не было слышно, будто все в этот момент умерли.
Минут через пять всё пришло в движение. Кто-то выглянул за дверь, а потом её плотно прикрыл, сказав: "Стенд. Он сорвал стенд со стены, который прибит десяти-миллиметровыми шурупами!" Мозг поразила эта мощь, и все головы только закачались самим удивлением.
Через полчаса, когда жизнь вошла в своё русло и привычно заговорила, раздался телефонный звонок. Павла Ивановича Цербер срочно вызывала в кабинет директора. Он прошёл мимо меня с печальной улыбкой радуги.
Ничего не изменилось. Все остались на своих местах. Но рухнула сама система муравейника, где каждый был обязан что-то делать.
А через месяц СССР не стало.