Где то, в начале девяностых, мы с друзьями поехали в одну церквушку. Пасху отмечать. Не то, что мы какие-то религиозные, я так вообще ни к месту, но мне сказали, что лучшего шанса "замутить" просто не сыскать. Деревня Стромынь стоит на границе с Владимирской областью. Вообще, с этой стороны область Московская совсем неширока. И на сто первый километр сюда гнать более чем сподручно. Вроде другая губерния и прочее. Поэтому и публика подобралась соответствующая. Крепкие кержаки (от названия города Кержач), славящиеся своим умением резать не только шмат сала, да социально-близкие, готовые посоревноваться в этом искусстве нарезки. Жители от такого совсем не богобоязненные. Эдакие соловьи-разбойники, умудрявшиеся гнать самогон даже из табурета. Глухие леса. Дома, сплошь щитовые, поголовно синей краской окрашенные. Деревенские не возились на огородах, потому как не их это, в земле ковыряться. Из всего хозяйства, разве что свиней держали. Для этого покупали целыми мешками в близлежащем военном городке чёрный хлеб и скармливали его будушей закуске. Работали на заводах в столице, успевая, как-бы то ни было, на самую первую электричку, а дрались уже у нас, в офицерских клубах. Побить интеллигенцию входило в их незамысловатый жизненный цикл. Но, чаще всего, огребали сами по самое не хочу, надеялись, что "авось" в следующий раз подфартит и не роптали. Кладбищу за околицей скучать не приходилось. Пополнялось своевременно. Поминки, как и свадьбы, отличались отчаянно-чрезмерным весельем. Закуска, так и не успевшая вырасти, подавалась к столу. Соседние поселки делегировали свои коллективы. Праздновали до утра. Наливали всем, да и покойника, думаю, не обходили чаркой. Оттого, наверное, усопший был уверен, что смерти нет и не зря, значит, он клал ничтоже сумняшеся на знамения крестные.
Посетителей, несмотря на скромные размеры здания, набилось достаточно много. В основном молодые. И священник молодой. Тогда церковь стала набирать силу. Оказалось, что в её епархию входили солидные земные наделы, став предметом продажи. И попы, чтобы успеть засвидетельствовать свое присутствие, срочно восстанавливали заброшенные храмы. Выставляли таблички «тут был христос по пути из варяг в греки», и «тут он был» и «там», соответственно, и «здесь» тоже. С табличками сотки уходили по цене десятины. Иконы лишались оклада, обнажался позем. Лики мёрзли в тонких ризах. Оставшихся дробниц не хватало даже на простой ватник. Ведь святые то же люди и им так же холодно. Когда еще крест не засиял над заброшенным складом, о растерзанном в тридцатые приходе напоминала лишь каменная часовенка на развилке. В нее часто на полном ходу (уличные фонари считались роскошью) врезались машины с подвыпившей публикой. Как-то, дежуря по управлению, я получил звонок от участкового милиционера с просьбой помочь эвакуировать с места аварии транспорт. Около часовни валялись части кузова, части тел и несколько пар туфель, женских и мужских, странно, но целых. Часовня молчала, не предъявляя счета. На ней появилась просто ещё одна царапина. В те времена строили на совесть. А такие мелкие шрамы совсем не портили, а, наоборот, придавали очарование суровости.
Священник недавно вступил в должность. Скорее всего, окончив семинарию по укороченному (как во время начала войны, когда не хватало командиров) курсу. Ему нравилось новое положение. Ведь где-то малая родина детства выглядела точно так же, как и то, что сейчас окружало его. Он мог бы там остаться, но сумел перебороть судьбу, найдя себя тут, надеясь, когда-то, с божьей помощью служить рядом с метро, где грехи тяжелее и оттого отпущение их многократно дороже. Вот он закончил и направился к выходу. За ним потянулись. Он, читая молитву, обогнул здание и вознамерился войти вновь, дабы начать служение утрени. Стихира торжественно звучала над нами, отражаясь от неба, полного звёзд. Святой отец старался не нарушить каноны и соблюсти сроки, и потому произошедшая заминка беспокоила его все сильнее. Он просто не принимал во внимание тот факт, что стоять всенощную приятно, когда такая теснота, как раз на руку, потому что разгорячённые хмелем девушки вот совсем рядом, особенно когда и ты, снова и опять молод, и во хмелю, и вообще. Для этого, собственно, и ехали. Священник машет кадилом и призывает освободить проход. «Во имя отца и сына и святага духа посторонитесь». Глаголет. «Посторонитесь во имя Бога нашего». Но пробка. «Прошу Вас, прихожане, освободить проход. Время подходит. Прошу». Распевно. Но смех и вообще какая-то несерьезность мешали службе. «Настоятельно рекомендую Вам дать войти мне». Продолжает. «Войти. Времени нету вовсе». Повышая тон. Но не слушают его. Молодость опять же. Да и поп молод. Так уж получилось, что все молоды. И тут как-то батюшка приосанился и так же, не меняя интонации. «Да богу в душу иттить. Что ж это такое, ебвашу мать, прихожане». И машет кадилом так, как-будто, прямо, норовит кому-то в глаз заехать. Лишить ослушников зрения. Хоть и в половину. Помнится в армии (десант навсегда) он тоже с левой мог с ног на голову. А тут прямо нарушение устава. Тельник под рясой норовит наружу выскочить. Баграм отблеском багряного пламени и «расплескалась синева». Тут уже вокруг душманы и АКС к бою. И раз (язык -то понятен) все в сторону. И служба вновь своим чередом. И батюшка в авторитете. На него уже девы глаз кладут. «Ебвашу мать» - универсально. «Неженат» говорят, слышу. Может Бога то и нет, но словами своими батюшка, как-то вот, невзначай, любовь зародил. Укрепил веру в нее, единственную, бессмертия дочь. Иисус по своей природе иудейской скорее всего тоже знал слов разных. У иудеев слов всегда и до всего и ко всему. Уверен. Ииуду то, вот к примеру, послал так, что тот, в обиде своей (за еще одной гонять только его и слали, как молодого да симпатишного), и сдал товарища. Не ведая, что тому и не впервой. Ведь возродился же он, как настоятель храма сего сельского, убитый однажды на том, пыльном склоне, но ухвативший жар-птицу-жизнь назло чёрному солнцу, упавшему на грудь. Ведь поклялся он тогда, если срастётся, что сан примет и честным будет, даже от близости куполов Василия Блаженного, не потеряет себя. Ведь храмы то потом возвелись. Разные. И настоятелей в них отправили, помехою часто, на пути послушника.
Стромынь рождением своим обязана Катерине Великой. Там как-то императрица в грязи увязла. Кричит Орлову. «Где ж ты, Гриша, мать твою, грязь то нашел. Вот что-что, а грязь то найти ты мастак. Срам, Гриша. Я аж животы коней своих, милых сердцу моему, испачкала. Теперь животов конских не лобызать. Страмынь полная». Ну вот так и Стромынь случилась. И батюшка этот, к слову. Вот посудите, ну как это. Глаза моей соседки прям аж пылают, чувств к нему полны. Я тут всю ночь, как говорится, перья точу, а она в этого двухметрового семинариста с ручищами такими и крестом таким и вообще. А ведь одинок был он в толпе этой. Совсем один с молитвами своими. А взгляд то. Нет, конечно не такой, как в прицел щурясь. Или когда, несколько в бок, готовишься удар в подворотне нанести. Но все равно. Не для иудея суд сей. Не по мне шапка. Верим в веру нашу, верующих в нас. Как и обитатели деревень, что вокруг. Ведь совсем ничего не значит, ежели ты растёшь посреди досок, в синее крашеных. Не таков приговор тебе. Это вот твое счастье, просто отличное от счастья не твоего. Потому как небо высоко и там кто-то зрит и спасает. А грязь это так. Привыкнуть к грязи можно, даже если из-за нее к заутрени поспеть не удаётся. Но утро то оно всегда после ночи. В каждый раз.
А батюшка вскоре приход покинул. Ему в ту ночь видение было. Он Бога в ином обличье принял. В свободе да любви его учуял. В слово его облек. Матом укрепил. Решимостью истины запил. А путь этот нелегок. Без земель, которые продать можно. Без окладов жемчужных. А только камни да пыль. Может та остановка не просто так произошла. Ярило белое, сменило то, немилосердное, чёрное Солнце. И приняло человека каков он есть, голого на земле голой. Ведь себя крыл, себя изгонял, себя выворачивал, с себя стружку снимал. И понял и принял и бережно в сердце своём сохранил. Не гордясь свободой, самому себе дарованной. Она, свобода, осторожности требует. Потому как испытание, покруче узилища. Посторонитесь же, ёбвашу мать. Ибо нехуй.
17.04.20